Невольничий караван - Май Карл Фридрих - Страница 102

Шварц понял, что Отец Листьев стоит лицом к лицу с каким-то ужасным зверем, и еще прибавил шагу.

Обогнув заросли кустарника, немцы оказались на берегу залива, около небольшой бухты. Камыши возле воды были примяты и затоптаны: видимо, в этом месте имел обыкновение выбираться на сушу гиппопотам. Нынешней ночью он, как всегда, отправился в кусты пастись, а возвращаясь назад, столкнулся со словаком, который только что причалил на своей лодке. Вместо того, чтобы обратиться в бегство, бравый малыш выстрелил в бегемота, но пуля не убила животное, а лишь слегка задела его. Словак в ужасе выронил ружье и застыл на месте с широко раскрытыми глазами и сложенными на животе руками. Он оказался в самой настоящей ловушке: прямо перед ним, на расстоянии четырех шагов, стоял разъяренный зверь, а за спиной расстилался кишащий крокодилами и гиппопотамами залив.

Бегемот стоял неподвижно против своего противника и смотрел на него налитыми кровью глазками. Пасть его была так широко раскрыта, что он мог проглотить Стефана целиком, но он отчего-то медлил. С тех пор, как прозвучал выстрел «слоноубийцы», зверь не издал ни единого звука, не слышно было даже его сопения. Непонятно было, куда попала пуля, но она, казалось, на миг парализовала животное. Если бы не это секундное замешательство, приключение Отца Одиннадцати Волосинок могло быть последним.

Когда немцы выбежали из-за кустов, малыш закричал, все еще не осмеливаясь пошевелиться:

— Стреляйте быстро в гиппепитума, иначе он кушать захочет меня с потрохами, всеми! Попадайте только в него точно, иначе нам всем пришел конец!

Шварц поднял свое ружье, но Отец Аиста крикнул ему:

— Нет! Не стреляйте! Ваша пуля недостаточно мощная! Если будете глядеть внимательно, сейчас увидите, как эта скотина свалится от моей!

Серый встал таким образом, чтобы ему было удобнее попасть бегемоту за ухо, и спустил курок. За треском выстрела тотчас же послышался другой треск — в голове зверя. Бегемот пошатнулся и рухнул на землю с раскроенным на кусочки черепом, но потом снова поднялся, качнулся направо, потом налево и снова упал. Пасть его была уже закрыта. Толстая кожа собралась в мелкие, дрожащие складки, затем снова разгладилась. Гиппопотам был мертв.

Оправившись от своего столбняка, Отец Листьев сделал огромный скачок в сторону и что есть силы завопил:

— Не подходите к нему, не трогайте! Бегемот очень любит притворяться. Если он еще живой, он укусит всех троих, нас!

— Чепуха! — рассмеялся Серый. — Этому дядюшке и в голову не придет притворяться. Но куда вы так резво поскакали? Мне сдается, это вам стоило сделать несколько раньше.

Несмотря на все еще владевший им испуг, малыш не мог пропустить мимо ушей показавшиеся ему обидными слова Пфотенхауера. Он уязвленно возразил:

— Может, вы бы стали прыгать, когда перед вашим носом встал бегемот? Если бы я пошевелился, он бы тоже пошевелился и откусил бы мне голову, всю.

— Нет, приятель! Вы попали зверю куда-то в челюсть, и у него получился спазм жевательных мышц. Раньше-то ему поди не приходилось такого испытывать, поэтому он перепугался до смерти. Он ведь, как и вы, от страха с места не мог двинуться!

Словак с сомнением посмотрел на Серого и ответил:

— Этому не могу верить. Спазм мышц всегда есть болезнь, человеческая, а не судорога, бегемотская.

— Ну, если вы в этом деле лучше меня понимаете, то я спорить не буду. Мне, признаться, и самому в диковинку было увидеть бегемота с отвисшей челюстью! Но что ни говори, вовремя мы подоспели, ежели бы не мы, вы б уже, как пить дать, в ящик сыграли! Мне кажется, вы немножко сдрейфили, ведь так?

— Да, — сознался Отец Одиннадцати Волосинок. — Я стрелял слонов, часто, и бегемотов тоже, но я еще никогда не стоял так близко к скотине, ужасной. Вы есть спаситель жизни, моей, и я с удовольствием, охотным, протяну вам руку, правую, если сначала узнаю точно, что гиппопотам мертвый, наверняка.

Словак протянул руку, однако не решился подойти к Пфотенхауеру, который в это время наклонился над бегемотом, чтобы осмотреть его раны. Разрывная пуля проделала в голове животного огромную дыру, через которую весь мозг вытек наружу.

— Сильный, взрослый зверь! В длину, наверное, метра четыре будет, — сказал Шварц, разглядывая гигантскую тушу.

— Да, это уж редкий экземпляр, — согласился Серый, — пари держу, его мясо покажется нашим людям вкуснятиной!

— Не знаю! Я еще ни разу не пробовал мяса бегемота.

— Да ну? Так вы уж обязательно должны его отведать! Оно на вкус совсем неплохо, это я вам говорю, а сало бегемота даже гурманы считают очень даже лакомым куском. Вы согласны, господин Иштван?

Это вежливое и к тому же произнесенное таким добродушным тоном обращение растопило сердце Отца Одиннадцати Волосинок. Он был отходчив по натуре и к тому же сознавал, что Пфотенхауер только что спас его от смертельной опасности. Он подошел ближе, пожал, наконец, Серому руку и ответил:

— Да, сало, бегемотово, есть деликатес, большой. Я уже ел сало, сырое, и сало, жареное, и это были вкусности, чрезвычайной. Но если бы вы не пришли, сейчас, я бы сам стал лакомством, изысканным, а это совсем не могло быть желанием, моим. Вы были враг, мой, а я враг, ваш, и это должно…

— Эй, старина, что это вы такое говорите, — перебил его Пфотенхауер, — никогда я не был вашим врагом, просто мы временами не совсем верно друг друга понимали.

— О, я понимать вас очень хорошо, всегда, но вы не хотеть понять образование и учености, моей. Но если бы бегемот, этот, искусал меня насмерть, то остался бы только пшик, жалкий, от всех моих знаний, латинских. Поэтому желаю простить вам все оскорбления, ваши, и отныне быть другом, вашим и прекрасным. Хотите?

— Ну конечно, хочу! Друга-то иметь всегда лучше, чем врага, это я точно знаю. Вот вам на это моя рука, жмите крепче! С этой самой минуты промеж нами не должно быть больше ни ссор, ни разных раздоров.

Венгр все еще держал Пфотенхауера за правую руку, а при последних словах тот протянул ему и левую. Малыш схватил ее, доверчиво заглянул в смеющиеся глаза Серого и сказал:

— Я согласен, очень и целиком. Дружба, наша, должна быть вечной, и еще намного более задушевной, чем вы сказать только что. Давайте мы прямо здесь, над трупом бегемотовым, сделаем брудершафт до гроба, нашего. И я скажу вам «Шмоллис», мое, а вы скажете мне «Фидуцит» [156], ваше.

— Знаете, дружище, по мне, так это будет не всамделишный фидуц. Я так понимаю, сомнительное это дело — брудершафт над трупом, хотя бы даже и бегемотовым! Да у нас и напитка-то нет подходящего для такого случая. Настоящий «Шмоллис» нужно запивать добрым баварским пивом, а раз уж здесь такого не имеется, то давайте подождем, пока мы оба не вернемся в Мюнхен. Там-то у нас дело быстро на лад пойдет!

— Это было мнение, правильное, — неожиданно легко согласился Отец Листьев. — Брудершафт, мокрый, лучше, чем брудершафт, сухой. Пусть останемся на «вы», вежливое, но дружба наша будет все равно очень прочной!

— Конечно! Уж вы увидите, я умею быть хорошим другом, и если вам понадобится моя помощь — на меня положиться можно. Ну, и хватит об этом! Скажите-ка лучше, что мы с этим зверюгой делать будем? Коли оставить его здесь валяться, сюда со всей округи крокодилы сбегутся.

— Пусть Стефан останется его сторожить, — предложил Шварц, — а мы вернемся в лагерь и пошлем сюда людей, чтобы они перетащили тушу к костру. Похоже, наша утренняя прогулка подошла к концу.

— Да, наверное. Солнце уже давно встало, и все солдаты, должно быть, проснулись. Пойдемте скорее, чтоб не заставлять Стефана прозябать тут целый день. Я думаю, он не даст утащить у себя свою добычу.

— Что? — воскликнул словак. — Вы опять хотеть меня оскорбить!

— Я? И не думал даже. Мы же теперь друзья и не должны больше обижать друг друга.

— Я хотел бы настаивать на этом! Если вы думали, что я позволяю утащить у себя бегемота, мной охраняемого, то мне и в голову не пришло бы делать с вами брудершафт, баварский. Я сейчас тут же приму состояние, оборонительное, а вы можете идти в спокойствии, доверительном.