Оперативный центр - Клэнси Том - Страница 35

«Ошибки» Ким заметил бы любой, кто мало-мальски разбирается в музыке. Ноты «до» и «ля», а также ошибка в игре педалью соответствовали буквам С, А и Т.

Буквы CAT обозначали Корейское ЦРУ. Ким опять задумалась, не расшифруют ли южнокорейские контрразведчики ее сообщения. Нет, это практически исключено, решила она. В ее игре не было никакой видимой связи между частотой звука и буквами, никакого ключа к схеме замещения или перестановки, словом, практически ничего, за что мой бы зацепиться опытный криптоаналитик. Ким заметила, что собрался уходить ее человек Нам. Малышка Ева проводила его взглядом. Агент контрразведки не пошел за Намом; возможно, слежка поручена кому-то еще. Нам говорил, что ни разу не замечал, чтобы за ним кто-нибудь следил, но он был стар, плохо видел, а когда приходил в бар, то пропивал чуть ли не все деньги, которые она ему давала. Ким представляла себе те муки, через которые пришлось пройти Корейскому ЦРУ, чтобы разгадать, каким способом Нам и другие ее агенты передают сообщения.

Ким было почти стыдно получать за свою работу деньги – из КНДР и от владельца бара за игру. Если бы она вернулась в Анджу, городок к северу от Пхеньяна, она жила бы как императрица.

Если бы она вернулась...

Кто знает, когда это будет? В своей работе ей оставалось только радоваться, что она до сих пор жива. Но когда-нибудь она все же вернется – когда накопит достаточно денег или когда ей надоест эта ханжеская Южная Корея, или когда она узнает что-то определенное о судьбе Хана.

Мелодия песни из кинофильма о Джеймсе Бонде закончилась, и Ким перешла на интерпретацию песни Зла Херта из «Явы». Эту песню она помнила с детства и играла ее каждый вечер. Ей часто приходило в голову, что агенты КЦРУ наверняка гадали, каким образом эта песня связана с ее шифром – то ли сообщение спрятано в следующей песне, то ли информация содержится в короткой импровизации, которую она исполняла правой рукой во второй части. Ким не могла себе даже представить, к какому выводу пришли криптоаналитики с улицы Чонггичонно. Правда, сейчас это ей было безразлично.

Тихонько напевая песню, Ким закрыла глаза. Где бы она ни была, что бы ни делала, «Ява» всегда напоминала ей о том времени, когда она была ребенком, когда за ней смотрели старший брат Хан и их мать. Муж матери и отец Хана погиб во время войны, и мать Ким понятия не имела, кто из солдат стал отцом Ким, она даже не знала, был он корейцем, русским или китайцем. Впрочем, это было неважно. Она все равно любила дочь, а семью нужно было кормить. Потом она нашла привезенную кем-то с юга коробку с грампластинками; мать часто заводила старый патефон, и они танцевали в своей развалюхе. В такие моменты крыша развалюхи грозила рухнуть, а козы и куры прятались в страхе. Потом священник, у которого было пианино, увидел, как танцует и поет Ким. Он сказал, что, может быть, ей стоит попробовать.

В зале бара поднялся шум, и Ким открыла глаза. В бар вошли двое подтянутых мужчин в одинаковых костюмах, еще двое появились в дверном проеме, выходившем на крохотную лестничную площадку и кухню. Малышка Ева медленно встала. Правой ногой Ким незаметно подняла замок колесика, удерживавшего фортепьяно на месте. Она сразу поняла, почему встала Ева, зачем пришли четверо мужчин, поэтому изо всей силы толкнула рояль. Откатившись, большой музыкальный инструмент перекрыл выход с лесничной площадки. Малышке Еве и другим агентам еще нужно было лавировать между столиками, значит, в распоряжении Ким было несколько секунд.

Ким схватила свою сумочку и помчалась к комнатам отдыха. Спокойная и сосредоточенная, она свернула в мужской туалет. Шесть месяцев обучения в Северной Корее прошли не зря – она знала, как выбирать пути отступления и пользоваться ими, как и где хранить деньги и оружие.

Окно в мужском туалете всегда было открыто. Ким встала на раковину и через окно спустилась в небольшой задний двор бара. Здесь она вытащила из сумочки автоматически открывающийся нож, а сумочку выбросила.

Дворик был окружен высоким деревянным забором, возле которого высились горы сломанных стульев, столов и электробытовых приборов. Ким зажала нож в зубах, вскарабкалась на кучу старых ведер, распугав прятавшихся в них котов, и взялась за верхнюю планку забора. Она уже собралась одним прыжком преодолеть препятствие, когда услышала выстрел. В нескольких сантиметрах от ее плеча пуля пробила забор. Ким замерла.

– Одумайтесь, Ким!

Она узнала голос, и у нее сжалось сердце. Она медленно повернулась и увидела Гуна с дымящимся «смит-вессоном» калибра 0,32 дюйма в руке. Он говорил, что держит пистолет для защиты от грабителей. Ким подняла руки.

– Нож... – сказал Гун. Ким выплюнула нож.

– Сукин сын!

На помощь Гуну подоспели два вооруженных агента. Один из них помог ей спуститься с кучи ведер, а другой завел ей руки за спину и надел наручники.

– Почему вы помогаете им, Бе? Что вам про меня наговорили?

– Ничего не наговорили, Ким. – На Гуна упал свет из окна, и Ким увидела на его лице улыбку. – Я все знал о вас с самого начала, точно так же, как знал о певце, который пел до вас, и о бармене, который работал у меня до него. Мой босс, заместитель директора КЦРУ Ким Хван, всегда сообщал мне о шпионах из КНДР. Ким не знала, что ей делать – то ли проклинать хозяина бара, то ли поздравить его. Тем временем агенты уже выводили ее на улицу к стоявшему наготове автомобилю.

Глава 41

Вторник, 9 часов 30 минут, Белый дом

Худ хорошо помнил тот день, когда он впервые оказался в Овальном кабинете. Тогда предшественник президента Лоренса вызвал мэров Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, Чикаго и Филадельфии, чтобы посоветоваться, что можно сделать для предотвращения беспорядков в крупных городах США. Совещание должно было продемонстрировать заботу президента о сохранении порядка и мира в стране, но неожиданно дало обратный эффект – президента обвинили в расизме, якобы он уверен, что негритянское население непременно устроит беспорядки.

Предшественник Лоренса, как и нынешний президент, был высокого роста. Хотя для поста президента оба оказались мелковаты, Овальный кабинет был им явно тесен.

Впрочем, кабинет был невелик по любым меркам, а из-за огромного стола, большого президентского кресла и постоянно сновавших туда-сюда советников самого высокого уровня казался еще теснее. Стол был сколочен из дубовых досок, когда-то снятых с британского фрегата «Резолют», и занимал ровно четверть площади Овального кабинета. Вращающееся кожаное кресло тоже было противоестественно большим, поскольку должно было не только создавать удобства президенту, но и обеспечивать его безопасность – спинка кресла была упрочнена четырьмя листами кевлара, пуленепробиваемого материала, который должен был спасти жизнь первому лицу могущественнейшей державы, если бы стрельба вдруг была открыта со стороны витражного стекла. Спинка кресла могла выдержать выстрел в упор из «магнума» калибра 0,348 дюйма. На столе не было почти ничего, кроме бювара, стойки для авторучек, фотографии первой леди США и телефонного аппарата STU-3 цвета слоновой кости.

По другую сторону стола стояли два мягких кресла, которые появились здесь еще во времена президентства Вудро Вильсона. В одном из них сидел Худ, в другом – помощник президента по национальной безопасности Стив Берков, империя которого – просторные помещения Совета национальной безопасности – располагалась в другом крыле здания; пройти туда можно было через двойные двери под портиком. Директор Оперативного центра вручил президенту и Беркову по экземпляру распечатки доклада. Они быстро просмотрели документ. Худ уже поставил их в известность о неполадках в спутниковой системе наблюдения Национального бюро аэрофотосъемки, и президент был в лучшем случае немногословен.

– Есть ли что-то, чего вы не упомянули в докладе? – спросил Берков. – Такое, о чем вы предпочитаете не сообщать в письменной форме?

Худ терпеть не мог подобных вопросов. Разумеется, есть. Секретные операции продолжаются. Они совершались задолго до того, как Олли Норт руководил операцией по обмену заложников на оружие, продолжались, когда об этом обмене стало известно всему миру, и будут продолжаться в обозримом будущем. В последние годы, однако, даже в частных разговорах президенты перестали приписывать себе честь проведения успешных тайных операций, а в случае их провала публично бичевали руководителей вроде Худа.