Железные бабочки - Нортон Андрэ - Страница 31

Нет, мне казалось, что в словах графини и барона не всё ложь: брак им был нужен, чтобы прибрать к рукам сокровище. Брак докажет всему миру их право на это, поэтому новобрачная со временем должна предстать перед публикой. Я решила, что убийство не входит в их планы – пока.

Лёжа с закрытыми глазами, я не спала. Тело очень ослабло от яда, но мозг напряжённо работал, пытаясь найти выход, возможность вырваться из Кестерхофа на свободу. Разумеется, обращение к священнику ничего мне не даст. Я не заметила в этом человеке ничего такого, что доказывало бы, что он исполнит то, чего требует его звание и честь. Если бы он был истинным священником, он прежде всего не принял бы участия в этом розыгрыше.

Кестерхоф и все в нём – и даже вокруг него, если принять слова Труды, – будут исполнять пожелания графини. Участвует ли сам граф в заговоре? Я решила, что участвует.

Что я могу противопоставить этому? Мою волю и решительность и помощь Труды. Мне подумалось, что снова Давиду предстоит выступить против Голиафа. Но гнев мой был силён, и черты характера, унаследованные от бабушки, заставляли начать войну, пусть и неравную.

Меня использовали так безжалостно, обошлись так грубо, словно посчитали, что я совершенно беззащитна. Поэтому внешне мне и нужно такой казаться, может, плакать и чахнуть, не показывать никакой воли к борьбе. А я не знала, насколько подхожу для такой игры, потому что никогда в жизни мне не приходилось быть двуличной.

Труда неслышно ходила по комнате. Моя болезнь, которая началась в полдень, должно быть, тянулась до вечера, потому что я видела, что занавеси задёрнуты и лампы зажжены. Что они делали внизу или в комнате графини – договаривались, планировали – что?

Когда Труда подошла к кровати, я подняла руку и поманила её. И снова увидела, как она оглянулась на дверь. Сначала она прошла туда, прижалась ухом к панели, прислушалась. Я долго ждала, и тут мне в голову пришла новая мысль. Я вспомнила тайный проход, по которому прошли мы с полковником, когда меня выводили из дворца. В таком старом доме тоже могут быть свои тайны. Откуда мне знать, что за мной не наблюдают из какого-нибудь укромного места?

Я обыскивала взглядом стены; сама невинность этих цветочков и шёлковых лент показалась мне подозрительной. Я вздрогнула, поняв, что здесь никогда не буду чувствовать себя в безопасности, что мне нужны все силы ума и вся решимость, но как раз этого мне сейчас и не хватало.

Труда взяла ещё одно полотенце, окунула в воду и выжала. Я уловила запах трав, достаточно сильный, чтобы заглушить стыд моей болезненной рвоты. С этим полотенцем в руке Труда подошла ко мне.

Наклонившись, чтобы вытереть мне лицо, она загородила полотенцем мои губы, и я поняла, что девушка тоже боится, что за нами шпионят.

– Есть ли отсюда выход – для нас? – шёпотом спросила я.

– Ах, благородная леди, пусть это полежит у вас на лбу. Вам станет легче, когда вы отдохнёте, – громко проговорила она, потом еле слышным шёпотом добавила: – Я не вижу… пока…

– Мне так плохо, – я застонала, чтобы подкрепить свои слова. – Воды – я хочу воды…

– Сейчас, благородная леди!

Я лежала, прикрыв глаза, но осматривая всю комнату. Труда отошла к столику и стала наливать из кувшина воду в чашку, и в это время в дверь постучали. Я постаралась не напрягаться, не показывать свой страх. Служанка подошла к двери и открыла её.

Там стояла графиня. Лицо её выражало озабоченность. Насколько она искренняя? Я думала об этом, когда графиня миновала Труду и подошла к постели.

– Амелия! – я почувствовала запах её духов, густой и приторно сладкий. Должно быть, она встала совсем рядом. – Амелия?..

Я позволила себе медленно открыть глаза, делая вид, что ничего не вижу.

– Амелия, дорогая, как вы себя чувствуете? – она взяла мою левую руку, на которой всё ещё оставался отвратительный знак предательства, и сжала в своих руках. И хотя её тело было тёплым и влажным, мне показалось, что я притронулась к змее. Пришлось использовать всю силу воли, чтобы не выдернуть руку. И то, что я этого не сделала, было моей победой, маленькой, но победой.

– Больно… – слабо сказала я. – Голова… болит…

– Да, вы больны, но скоро вам станет лучше. Лежите спокойно, моя дорогая, спите, если можете. Спите…

Она осторожно положила руку мне на грудь. На её полных губах играла лёгкая улыбка. В свете ламп – а может, потому что я стала внимательней, – лицо её приобрело новое выражение. Та легкомысленная модница, что так долго была моей спутницей, исчезла без следа. Выпрямившись и отвернувшись от постели, она резко обратилась к Труде:

– Ухаживай за своей госпожой получше, служанка. За ней нужен постоянный уход. Эта неожиданная лихорадка бывает очень опасна, часто так начинаются серьёзные болезни. Мы послали за врачом в Грумлу, но он до завтра не приедет.

Труда присела, опустив глаза. Я видела, как она проводила графиню до двери. Руки её занялись затвором, я увидела, как она с тревогой оглянулась на меня. Постояла немного, проводя пальцем по нижней губе, глубоко задумавшись, потом быстро вернулась к постели, принялась поправлять подушку, приподняла меня, как будто я ещё очень слаба, и при этом наклонилась к самому моему лицу. И прямо в ухо неслышно проговорила:

– С двери сняли затвор, я не могу её закрыть.

Я подумала, что как последнее средство мы могли бы забаррикадировать дверь мебелью. Но время для этого ещё не настало, я была уверена, что пока наше положение ещё не стало настолько отчаянным.

– Карта… – прошептала я. – Можешь достать карту?

Выбраться, не только из Кестерхофа, но из этой части проклятой страны, где граф всемогущ, – такова была моя первая мысль. Мы две женщины, мы одни и станем лёгкой добычей любого под этой крышей. Я с ужасом вспомнила предположение Труды, что когда выйду – если выйду отсюда, то буду способна лишь покорно играть навязанную мне роль. Предложение барона о фиктивном браке ничего не значит. О нём можно легко забыть.

– Не знаю, – ответила Труда.

Я снова откинулась на подушки, которые она поправила. Труда принесла мне воду, которую я раньше попросила, и я напилась. На самом деле это была проверка, не вызовет ли вода болезненную реакцию. Но я легко её проглотила, и тошнота не появилась.

Труда села в низкое кресло у лампы. Она раскрыла шкатулку, достала оттуда вязанье. Девушка казалась образцовой служанкой, не привыкшей сидеть сложа руки, даже когда присматривает за больной. А я осталась со своими мыслями, которые шли по кругу, не оставляя надежды, показывая полную мою беспомощность.

На каминной доске стояли небольшие фарфоровые часы, и их тиканье, казалось, заполняло всю комнату издевательским смехом. Пока у меня имелось достаточно времени, но оно пройдёт бесполезно, если я не начну действовать.

Ночью самые смелые решения, принятые днём, отменяются, храбрость оставляет человека. Я строила планы и тут же отказывалась от них, видя их неисполнимость. Труда положила работу – квадратный кусок белой ткани – на стол и достала из шкатулки маленький инструмент со свинцовым наконечником. Я сама пользовалась таким, чтобы помечать на ткани узор для вышивки. Время от времени она заглядывала в небольшую книгу, в которой, очевидно, содержался рисунок, с такой сосредоточенностью, что я негодовала: как она может этим заниматься в такое время? Наверное, её помощь мне – одно притворство, она просто хочет втереться ко мне в доверие, чтобы потом предать меня…

– Я хочу пить, – сказала я наконец, не в силах больше смотреть на её сосредоточенность чем-то совершенно чуждым моим бедам.

– Сейчас, благородная леди! – она встала, но, словно случайно, сунула квадратный кусок ткани в карман передника, так что он наполовину свисал наружу. Снова наполнила чашку и принесла мне.

Поднеся чашку к моим губам, она встретилась со мной взглядом, потом перевела взгляд на свой карман. Я сразу поняла её и двумя пальцами, как щипцами, захватила край ткани. Потом выпила воду, Труда пошла ставить чашку на место, а ткань оказалась у меня под рукой.