Черный Город - Гамбоа Фернандо - Страница 3

— Ну что, есть? — спросил он, не поздоровавшись.

Я поднял правую руку, показывая ему золотое кольцо, которое я еще в воде надел на кончик своего мизинца.

— Что-то вы уж очень долго возились, — сказал мужчина, делая шаг вперед.

Бесцеремонно стащив с моего мизинца кольцо, он приблизил его к своему лицу, чтобы посмотреть, есть ли на его внутренней стороне соответствующая надпись.

— Это и есть то кольцо, которое… уронилаваша жена? — спросил я, не скрывая своего сарказма.

Мужчина снял солнцезащитные очки и засунул руку во внутренний карман костюма.

— Да, вроде бы оно, — кивнув, подтвердил он. — Вот то, что вам причитается.

С этими словами он достал из кармана конверт с деньгами и швырнул его мне — швырнул, не глядя на меня, и, если бы я своевременно не среагировал, конверт упал бы в воду.

Не дожидаясь, когда я проверю, чтов этом конверте лежит, он повернулся и, подойдя к автомобилю, открыл дверь. Однако, прежде чем в него сесть, он — уже в последний раз — бросил на меня взгляд.

— Ты смотри не простудись, — сказал он, «тыкая» мне с насмешливой улыбкой, — а то сегодня довольно сыро.

Я посмотрел на то, как его спортивный автомобиль с двигателем мощностью триста лошадиных сил резко рванулся с места, и с моих губ слетело одно-единственное слово:

— Придурок…

Капая на бетон водой, стекающей по поверхности неопрена, я подошел к старому автомобилю «лэнд ровер» белого цвета, купленному мною с рук, достал ключ, спрятанный под бампером, открыл заднюю дверь, бросил конверт с деньгами на переднее пассажирское сиденье и начал раздеваться.

Моя жизнь была уже совсем не такой, какой она была всего лишь год назад. Я по-прежнему продолжал заниматься подводным плаванием, но, безусловно, одно дело — давать уроки подводного плавания среди коралловых рифов и разноцветных рыб где-нибудь на Карибах или в Таиланде и совсем другое — нырять в загаженных водах порта, очищая корпуса чужих яхт или занимаясь поиском предметов, упавших в море и погрузившихся в ил.

Но так уж обстояли мои дела… И хотя под вечер я частенько скучал по пальмам и пляжам с белым песком, мне пока что приходилось подчиняться своей почти физиологической потребности менять окружающую меня обстановку каждые несколько месяцев.

Как бы там ни было, мне и сейчас довольно редко доводилось, вынырнув, как в этот раз, из воды, увидеть вдали статую Христофора Колумба, с осуждающим видом показывающего на меня пальцем, и весьма своеобразные очертания горы Монжуик, являющейся для меня своего рода фоном для моей дорогой (правда, иногда и надоедающей мне) Барселоны.

2

Хотя баллоны и свинцовый груз остались в автомобиле, я, пройдя со всем остальным оснащением на плечах от того места, где был припаркован мой «лэнд ровер», до дома — то есть двух блоков домов, — почувствовал, как у меня иссякли последние силы. Когда я наконец-таки открыл дверь своей квартирки, расположенной на мансардном этаже на Парижской улице (квартирки, доставшейся мне в наследство от моей любимой бабушки), и поставил тяжелую брезентовую сумку посреди маленькой гостиной, то первым делом сорвал с себя по дороге одежду и зашел в ванную. Там я встал под душ и попытаться при помощи сильной струи горячей воды изгнать из своего тела сырой холод, который проник в него, казалось, до мозга костей.

Смыв с себя всю грязь, приставшую ко мне в водах порта, я закрыл кран и подошел к зеркалу. Из него на меня смотрел смуглолицый мужчина — не красивый, не уродливый, в хорошей физической форме, но явно уставший, с отчетливыми темными кругами под глазами и отросшей за несколько дней щетиной, в которой кое-где уже проглядывали седые волоски. Во взгляде этого мужчины я прочел вопрос, отвечать на который мне не хотелось. «Можно поинтересоваться, чем ты, черт возьми, занимаешься?» — спрашивали меня его карие глаза.

Проигнорировав его вопрос, я вытерся и, обмотав полотенце вокруг бедер, рухнул на кровать — так, как будто меня свалили выстрелом.

— Пять минут, — пробормотал я. — Пять минут отдыха, а затем я встану и приготовлю обед.

Ничего подобного, разумеется, не произошло. Даже и двумя часами позже я все еще находился в той же позе, видя во сне разноцветных брюхоногих моллюсков, показывающих мне обручальные кольца.

Мобильный телефон довольно долго тренькал, прежде чем я осознал, что эти звуки не являются частью моего сна. Я с трудом поднялся с кровати и отыскал телефон в своей брезентовой сумке, все еще стоявшей посреди гостиной. Взглянув на светящийся дисплей, я увидел, что мне звонит мой большой друг, который когда-то был большим другом моего отца, — профессор Эдуардо Кастильо, работавший раньше преподавателем средневековой истории, но уже вышедший на пенсию.

— Привет, проф, — поздоровался я, с трудом вырываясь из объятий сна.

— Привет, Улисс, — мрачным тоном сказал профессор Кастильо. — Как там у тебя дела?

— Более-менее нормально. А вот ваш голос звучит как-то… необычно. Что-то случилось?

На другом конце линии воцарилось долгое молчание, и мне оставалось только догадываться, в чем заключалась его причина.

— Ты можешь приехать ко мне домой? — наконец спросил профессор усталым голосом.

— Конечно, проф. Когда?

В ответ опять последовало молчание.

— Ты можешь приехать ко мне поужинать часов в девять?

Хотя в свои пятьдесят с лишним лет профессор обладал завидным здоровьем, его странная манера разговаривать вызвала у меня на секунду-другую опасение, что у него появились какие-то серьезные проблемы со здоровьем.

— Надеюсь, вы себя хорошо чувствуете?

— Все в порядке. Не переживай. Так ты можешь ко мне приехать?

— Разумеется. Я приеду к вам поужинать.

— Спасибо, — сказал профессор и отключился.

В течение нескольких секунд я удивленно смотрел на дисплей телефона. Я мог лишь только предположить, что же все-таки произошло: профессор еще никогда не разговаривал со мной в такой манере.

Поскольку мой желудок требовал пищи, а заниматься стряпней мне не хотелось, я спустился в находившийся рядом с моим домом китайский ресторан в надежде, что и в такой поздний час мне смогут приготовить какую-нибудь еду. К счастью, ко мне отнеслись с пониманием, и двадцать минут спустя я уже уплетал за обе щеки большую порцию вкуснейшей лапши. Ловко орудуя в тарелке вилкой, я думал о том, что если в своей жизни еще не достиг дна, то, во всяком случае, уже довольно быстро к нему приближался — так, как будто к моим ногам был привязан увесистый свинцовый груз.

Так я сидел, погрузившись в свои мрачные мысли, пока вдруг не заметил, что я — последний клиент ресторана и что пять официантов-китайцев, скрестив руки на груди, смотрят на меня с нетерпеливым видом. Поэтому, чтобы не вызывать у них неприязни и желания наплевать мне в следующий раз в тарелку, я уплатил по счету и направился в бар «Кораблекрушение» — укромное заведеньице с очень подходящим для меня названием в самом центре Готического квартала. Я рассчитывал посидеть там за бокалом не очень крепкой текилы (к чему меня в свое время приучила моя бывшая подружка Кассандра), прежде чем отправиться на ужин к профессору Кастильо.

Этот маленький барселонский бар, разместившийся в корпусе старого судна (в нем стояло несколько старых деревянных столиков, на стенах висели выцветшие фотографии послевоенного времени, на столах лежали смятые бумажные салфетки, а по углам валялись кучки опилок), все еще являлся собственностью бывшего контрабандиста Антонио Романа, которому уже перевалило за девяносто и который передал все свои дела в руки внуков.

Диего — единственный из внуков, согласившийся заведовать этим баром, причем наверняка потому, что никаких других занятий у него не было, — нехотя вытирал пустую стойку бара. Увидев меня на пороге своего заведения, он — в белой рубашке, с волосами, заплетенными в косичку, и с бородкой — лишь слегка приподнял бровь, что было своего рода лаконичным приветствием, используемым при встрече двух хорошо знакомых друг с другом людей.