Государственные игры - Клэнси Том - Страница 13

Марта Маколл в примечании к психологическому портрету Хаузена советовала Худу иметь в виду один момент. Хаузен, возможно, стремится к более тесным связям с Соединенными Штатами, чтобы разозлить националистов и тем самым вызвать нападки лично на себя. Далее она писала, что “это придало бы ему имидж жертвы, от которого политики всегда только выигрывают”.

Худ отложил эту мысль в памяти с пометкой “может быть”. Пока же он воспринимал присутствие Хаузена на переговорах как просто указатель на огромное желание заправил немецкой электронной промышленности сотрудничать с американским правительством.

Ланг пригласил гостей в лимузин и пообещал, что им предстоит отведать самые лучшие из истинно немецких национальных блюд и полюбоваться самым прекрасным видом на Эльбу. Худа не волновало, где или что они будут есть. Все, что он хотел, так это поскорее забыться в работе и переговорах и вновь ощутить твердую почву под ногами.

Худу и впрямь очень сильно понравилась еда, хотя Столл, после того как были убраны десертные тарелки, не преминул заметить, что уха из угрей и ежевика со сладкими сливками – это вам все-таки не так сытно, как славная фаршированная кукурузная лепешка с острым соусом и клубничный коктейль.

По немецким понятиям ланч проходил рано, и в ресторане поэтому было пусто. Беседа за столом крутилась вокруг политики, в том числе они поговорили и о предстоящем праздновании пятидесятилетия “Плана Маршалла”. За без малого двадцать лет работы с зарубежными чиновниками, инвесторами и политиками Худ уже понял, что немцы по большей части с благодарностью воспринимают программу восстановления, которая позволила им подняться из послевоенных экономических руин. Он также убедился, что эти же самые люди являются убежденными сторонниками искупления вины за преступления Рейха. Однако в течение последних нескольких лет Худ стал также примечать, как все больше и больше немцев начинают испытывать гордость за то, что они полностью признали ответственность за содеянное их страной во время Второй мировой войны. Тот же Рихард Хаузен принял активнейшее участие в выплатах компенсаций узникам и жертвам концентрационных лагерей.

Мартин Ланг и гордился и одновременно выражал свою горечь.

– Пока не прошло пятьдесят лет с момента окончания войны, японское правительство неизменно избегало даже упоминания слов “принести извинения”, – начал сетовать он еще до того, как были поданы закуски. – Еще больше понадобилось французам, чтобы признать, что их страна была причастна к высылке семидесяти пяти тысяч евреев. То, что натворили немцы, невозможно даже квалифицировать. Но по крайней мере мы как нация стараемся хотя бы осознать случившееся.

Ланг отметил, что побочным эффектом духовных исканий Германии явилась определенная напряженность в ее взаимоотношениях с Японией и Францией.

– По ним выходит, что, сознавшись в собственных зверствах, мы как бы нарушили некий преступный кодекс молчания, – пожаловался Ланг. – Теперь нам вменяют в вину малодушие и слабоволие в отстаивании своих убеждений.

– Вот затем и пришлось уронить атомную бомбу на японцев, чтобы те наконец уселись за стол мирных переговоров, – тихонько пробормотал Херберт.

Другой важной переменой, которую Худ наблюдал за последние годы, было растущее раздражение западных немцев к воссоединению с Восточной Германией. Эта проблема являлась личной Zahnschmerzen, или “зубной болью”, Хаузена, как он вежливо ее назвал.

– Это другая страна, – жаловался замминистра. – Это все равно, как если бы Соединенные Штаты объединились с Мексикой. Восточные немцы – наши братья, но они уже впитали советскую культуру и советский образ жизни. Это беспомощные лентяи, которые считают, что мы перед ними в долгу за то, что их, видите ли, покинули в конце войны. Они тянут руки не за инструментами или дипломами, а только за деньгам. И когда молодые их не получают, они вступают в банды и творят насилие. Восток затягивает нашу страну в такую финансовую и духовную пропасть, выбираться из которой придется на протяжении десятилетий.

Худ был удивлен нескрываемой неприязнью политика, но что поразило его еще больше, так это открыто одобрительное похмыкивание официанта, проявившего во всем остальном отменную вышколенность.

Хаузен указал рукой в его сторону:

– Пятая часть каждой марки, которую он заработал, уходит на Восток, – пояснил он.

Во время пребывания в ресторане они не касались вопросов, связанных с региональным операционным центром. Это должно было произойти позднее, в гамбургском офисе Хаузена. Немцы считают, что, прежде чем начинать процесс обольщения партнера, необходимо поближе его узнать.

Незадолго до конца ланча у Хаузена заверещал его сотовый телефон. Он достал трубку из внутреннего кармана пиджака, извинился и полуотвернулся, чтобы ответить на звонок.

Блестевшие до этого глаза замминистра потускнели, а уголки тонких губ опустились. В трубку он сказал совсем немного.

Закончив разговор, Хаузен положил телефон на стол.

– Звонил мой помощник, – объяснил он, поочередно переводя взгляд с Ланга на Худа. – Совершено террористическое нападение на съемочную площадку в пригороде Ганновера. Четверо убитых, пропала американская девушка. Есть основания считать, что она была похищена.

– Съемки…, это был “Тирпиц”? – спросил Ланг, бледнея прямо на глазах.

Хаузен утвердительно кивнул. Чиновник был явно расстроен.

– Известно, кто это сделал? – поинтересовался Херберт.

– Об ответственности никто не заявлял, но стрельбу устроила женщина, – ответил ему Хаузен.

– Доринг, – сказал Ланг. Он посмотрел на Хаузена с Хербертом. – Это могла быть только Карин Доринг, лидер группировки “Фойер”. Это одна из самых жестоких неонацистских группировок в Германии. – Его речь сделалась монотонной, в севшем голосе звучали грустные нотки. – Как раз то, о чем говорил Рихард. Эта женщина набирает молодых выходцев из восточных земель и сама же их натаскивает.

– Там была хоть какая-то охрана? – спросил Херберт.

– Да, – кивнул Хаузен, – один из убитых – охранник.

– С какой стати они напали на съемочную площадку? – удивился Худ.

– Это совместный американо-германский проект, – пояснил замминистра. – Достаточная причина для Доринг. Ей хотелось бы выдворить из Германии всех иностранцев. Вдобавок террористы угнали трейлер, доверху набитый фашистской атрибутикой. Оружие, форма, награды и тому подобное.

– Сентиментальные сволочи, – выругался Херберт.

– Вероятно так, – согласился Хаузен. – Но, возможно, им это понадобилось и для чего-то еще. Видите ли, господа, вот уже несколько лет у нас происходит отвратительное событие, называемое “днями хаоса”.

– Я о них слышал, – вставил Херберт.

– Подозреваю, не из средств массовой информации, – сказал Хаузен. – Наши журналисты не хотят придавать этому событию широкую огласку.

– Что-то вроде приобщения к духу и мироощущениям нацистов, не так ли? – полюбопытствовал Столл.

– Черт возьми, нет же! – Херберт сердито посмотрел на коллегу. – И я не виню журналистов. Я слыхал о “днях хаоса” от друзей из Интерпола. Действительно мерзкое дело.

– Именно так, – согласился с ним Хаузен. Он посмотрел на Столла, затем обратился к Худу. – Группы боевиков со всей Германии и даже из-за рубежа устраивают сборище в Ганновере, в ста километрах отсюда. Проводят демонстрации, обмениваются своими больными идеями и литературой. Некоторые, включая группу Доринг, превратили в традицию нападения в эти дни как на символические, так и на стратегические объекты.

– По крайней мере разведка заставляет нас думать, что этим занимается группа Доринг, – вставил Ланг. – Действуют они стремительно и весьма осторожно.

– А правительство не разгоняет никого из участников “дней хаоса” из опасения, чтобы не создать образ “несчастных жертв”.

– Да, действительно, в правительстве многие опасаются именно этого, – подтвердил Хаузен. – Они боятся все возрастающей гордости у добропорядочных немцев за то, что могла осуществить нация, заведенная и мобилизованная при Гитлере. Эти чиновники хотели бы отправить радикализм в небытие законными путями, но не избавляясь при этом собственно от самих экстремистов. В частности, во время “дней хаоса”, когда столько противоречивых интересов открыто выплескиваются наружу, правительство тщательно вымеряет каждый свой шаг.