Кофе со льдом - Ролдугина Софья Валерьевна - Страница 21

Закрываю глаза.

Где-то далеко, у реки, звенит пожарный колокол.

Художник уходит в город до вечерни, в приюте он никогда не ночует. Баст провожает его до ворот и долго смотрит вслед. Я вижу это будто бы с высоты, как большая птица, парящая над храмом, и не знаю, сон это или явь.

Небо уже совсем ржавое.

Себастиан покачивается на пятках, держась рукою за ворота, и что-то бормочет себе под нос. Потом оборачивается — на храм, на приют, задирает голову кверху и смотрит прямо на меня.

Я кричу — а слышу вороний грай.

Баст зябко передергивает плечами, а потом медленно, словно таясь от кого-то, делает шаг, другой, третий… Через двор, через пустырь, к длинной улице, добегает до угла — и заворачивает.

Дальше я уже не вижу ничего.

Себастиан не вернется ни к утренней службе, ни даже к завтраку.

Донн!

Я резко отшатнулась, задевая локтем стопку бумаги, и не сразу осознала, что нахожусь в своем кабинете, а часы бьют три пополуночи. Слишком яркий и резкий электрический свет резал глаза. Меня сотрясала крупная дрожь, а домашнее платье, кажется, выжимать можно было.

Сон стоял перед глазами, как живое воспоминание о чем-то настоящем, как осколок чужой судьбы, по недомыслию вставленный в мою мозаику.

— Святые Небеса… — сипло прошептала я. — Святые Небеса…

Если задуматься, то в самом сне не было ничего страшного — жаркое лето, немного похожее на прошлое, снова приют имени святого Кира Эйвонского, невероятной красоты роспись на стенах… Наяву, в храме, она была далеко не такой яркой, словно время выпило из нее все цвета.

Нет, ничего страшного — так почему же от ужаса я едва могла говорить?

Шнурок от колокольчика не сразу дался в руки — он извивался, как живой. Но когда я позвонила, подзывая Магду, то мне сразу полегчало. Конечно, нехорошо будить ее посреди ночи только для того, чтобы она заварила мне успокоительный чай…

Нет, глупость какая, стесняться звать прислугу — это уже слишком!

Я поджала губы и дернула за шнурок еще раз, настойчивей, чем в первый.

Магда не пришла ни через минуту, ни через две, ни через пять. И я уже начала сердиться, когда вспомнила, что сама же дала служанке выходной — ее младшего внука завтра должны были завтра отнести в церковь на имянаречение.

Что ж, видимо, придется мне позаботиться о себе самой, уж коли я не догадалась позвать в особняк Мадлен, чтоб та заменила ненадолго Магду. Надо потом обязательно рассказать обо всем дяде Рэйвену — то-то он посмеется. И наверняка справедливо заметит, что перенятая у леди Милдред привычка обходиться самым малым количеством прислуги до добра не доведет.

Уже без всякой надежды дернув за шнурок в третий раз, я выбралась из-за стола и принялась собирать с пола рассыпанные бумаги — ту самую злополучную документацию на новую фабрику. Негромкий, но настойчивый стук в дверь застал меня врасплох.

— Да-да, войдите, — по привычке ответила я, плюхая тяжелую стопку бумаги на стол, и только потом подняла глаза на дверь… и обмерла. — Мистер Маноле, что вы здесь делаете, скажите на милость?!

— А вы не звали, леди Виржиния?

— Звала, но не вас, конечно! А Магду. Но ее нет, и…

Вид у Лайзо был до неприличия заспанный — сощуренные глаза, взлохмаченные волосы, да вдобавок ворот у рубахи распущенный. Так люди выглядят, когда одеваются впопыхах, натягивая на себя первое, что найдут.

— А зачем вы ее звали?

Я замерла.

На меня вдруг словно навалилась страшная тяжесть, будто лег на плечи мертвый, холодный груз. Сердце кольнуло болью — как искрой обожгло. Внезапно я ясно представила, как Лайзо сейчас выходит, оставляя меня наедине с пугающими, странными воспоминаниями, и медленно опустилась на стул:

— Скажите, мистер Маноле, — произнесла совсем тихо, подвигая к себе стопку бумаги, словно отгораживаясь ею от него. — Вы ведь хорошо знаете Эллиса, так? — Лайзо кивнул осторожно, и как-то подобрался весь, будто ожидая подвоха. — Тогда ответьте мне, кто такая Лайла Полынь? И… что случилось с… с Себастианом… с Бастом? Ведь что-то плохое, да?

Глаза у Лайзо расширились, как у кошки, заметившей в доме чужака, шипящей и вздыбливающей шерсть.

— Кто вам сказал эти имена, леди?

Я опустила взгляд.

— А что, если мне никто их не говорил?

Лайзо замер — а потом длинно вздохнул, опираясь спиной на дверной косяк.

— Интересно…

Повисло неловкое молчание. Я ощутила настоятельную потребность что-то сделать — хотя бы переложить письма из стопки справа на левый край стола. Дурацкая бумага разлеталась непослушными листами, как живая. Меня словно накрыло оцепенение, только не тела, а разума. И я не сразу поняла, что письма и сметы уже отодвинуты в сторону, а Лайзо накрывает мою дрожащую ладонь — своею.

Привычное «Да что вы себе позволяете!» застыло на губах. Слишком теплая, по-человечески живая, настоящая… реальнаябыла ладонь по сравнению с моими ледяными пальцами.

— Мистер Маноле… — Я не поднимала глаз, глядя только на стол, на смуглую, теплую руку поверх фарфорово-белой и словно бы омертвелой. — Скажите, а вы когда-нибудь видели сны, которые не были бы просто… Нет, — оборвала я себя, сжала руку в кулак и отдернула ее. — Забудьте, — я зябко поправила тонкую шаль на плечах. — На самом деле я позвала Магду, чтобы она сделала мне чаю. Давно нужно нанять еще одну личную служанку, в конце концов, не может же в таком огромном особняке работать едва ли с десяток человек…

— Я вам сделаю чаю, — негромко прервал мою бессмысленную тираду Лайзо и отступил к двери. — Можете считать, леди, что я сегодня заместо Магды, — добавил он таким потешно-сомневающимся тоном, что я невольно улыбнулась. — И еще, леди. У меня, это… Друг есть, моряк из Колони. Бабка у него была… Ай, неважно. Словом, он меня научил такую штуку плести — ловец снов. И ежели вам неправильные сны снятся, то можно ловец у изголовья повесить… Он навроде паутинки выглядит, на кольце, и с подвесками. В Колони, говорят, все местные такое делают.

В его голосе не было ни намека на шутливость, и я решилась поднять взгляд. Лайзо стоял в дверях, скрестив руки на груди, и смотрел куда угодно, только не на меня. Его поза сквозила напряжением… и неуверенностью?

— Значит, ловец снов, — с деланым безразличием повторила я и вновь оправила шаль, и без того находящуюся в полном порядке. — В виде паутинки на кольце. С подвесками. Что ж, мистер Маноле, я, разумеется, не верю в подобное мракобесие. Но звучит красиво. Мне кажется, что в обстановке спальни не хватает какой-то такой детали… этнической, так, кажется, называет подобные вещи леди Клэймор. По ее словам, они ужасно модны в этом сезоне.

Лайзо просиял такой улыбкой, что мне даже стало неловко. Глаза у него странно заблестели.

— Завтра же готово будет, леди. Вот честное слово, до вечера сплету.

— И сделайте чаю, раз уж вы пришли вместо Магды, — ворчливо отозвалась я, утыкаясь в злосчастную смету. — Будьте так любезны, мистер Маноле, поторопитесь. Я не могу сидеть тут всю ночь.

— Сию секунду!

Он ушел, словно его ветром сдуло. А я глядела и глядела в прыгающие перед глазами цифры. И если бы кто-то зашел в этот момент в мой кабинет, то наверняка бы удивился и спросил, чего такого смешного в самой обычной смете?

Ночное происшествие все же привело к неприятным последствиям — я заболела. По телу разлилась страшная слабость, даже руку поднять и то было трудно. Семейный доктор, прибывший к полудню, констатировал пониженную температуру и слабый пульс, после чего вздохнул и проникновенно спросил:

— Скажите, леди Виржиния, вы в последние дни, гм, обедали?

— Кажется, да, — рассеянно откликнулась я, кутаясь в любимую шаль леди Милдред. — Я, признаться, не всегда обращаю внимание на такие мелочи.

— Понимаю, — сказал доктор Хэмптон, и глаза у него стали добрые-добрые, как у святых на картинках в житиях. Седые волосы сияли в тусклом дневном свете старым серебром, еще больше усугубляя впечатление. — А ужинали?