Жестокое убийство разочарованного англичанина - Клив Брайан - Страница 9

– Инспектор! Пойдемте в мой кабинет. По-моему, я видел вас вчера на похоронах! – Он провел Шона в большую прохладную комнату с пастельными стенами, где сидела секретарша, потом через следующую дверь они прошли в еще более просторную комнату: три голые светло-зеленые стены и одна черная, на которой висела оранжево-малиновая абстрактная картина. Мебель была низкая, черная и выглядела как надувная.

– Это моя берлога, – пояснил Вайнинг. Темные бегающие глазки казались чужими на его лице. Словно он был в маске, жирной, мучнисто-белой, потной, а в прорези ее смотрели глаза хорька – острые, маленькие, черные, они избегали встречи со взглядом Шона. – Садитесь, садитесь.

Шон опустился в кожаное кресло, словно в гондолу черного дирижабля, почувствовал, как оно выпустило воздух и приняло форму его тела. Вайнинг улыбнулся ему из-за металлического стола с крышкой, обтянутой черной кожей, дернул за шнур – жалюзи у него за спиной приоткрылось, в кабинет полился солнечный свет и превратил лицо Вайнинга в сгусток теней.

– Терпеть не могу темноты, – заявил он. – В нашем жутком климате так редко видишь солнце. – Его руки, похожие на маленьких толстых зверьков, поглаживали поверхность стола. – Чем могу вам служить? – Руки-зверьки заметались и застыли плашмя на столе, чего-то ожидая.

Шон хотел подвинуть свое кресло, но оно оказалось слишком тяжелым, да и сидел он слишком низко – найти точку опоры тут было невозможно. Солнце слепило его.

– Я бы хотел узнать, чем занимался Редвин перед смертью.

– Бедный Олаф, – произнесли тонкие, еле заметные губы. Зверьки на столе ласково повозились, разбежались. – Настоящая трагедия. Но… простите… после расследования сложилось впечатление… как бы лучше выразиться?.. что полицию это больше не интересует. Разве я ошибаюсь?

Шон помедлил.

– Остались одна-две неясности. Мне кажется, он снимал фильмы о цветных иммигрантах.

– А! – воскликнул Вайнинг. – Вы разговаривали с бедняжкой Мэри Редвин. Надеюсь, вы не приняли ее слов au pied de la lettre.[6] Она… мне не хотелось бы показаться жестоким, но…

– Разумеется, – сказал Шон. – Но нельзя ли мне посмотреть ваши досье – ведь у вас они есть?

– Да, конечно, дорогой инспектор! – Похоже, готовность не наигранная. И голос и поведение изменились, в них появилась теплота. – Сейчас я распоряжусь, чтобы их принесли. – Он нажал кнопку переговорного устройства. – Ева? Принесете досье Редвина по передаче «Британия 70-х», хорошо? – Вайнинг откинулся на спинку кресла, снова прикрыл жалюзи. Солнце перестало резать глаза. – Потрясающее начинание – эта передача. Просто потрясающее. Неудивительно, что бедняга Редвин не выдержал напряжения. Мы прогнозируем будущее Англии в серии документальных фильмов. – Он покачал головой. – Право, не знаю, кем мы заменим Олафа.

– Он один работал над всей серией?

Вайнинг рассмеялся. Глазки его метнулись в сторону.

– Боже мой, разумеется, нет. Там еще с полдюжины режиссеров и я – главный продюсер – словом, нас, естественно, целая группа. Но передачу готовил Редвин, он делал всю черновую работу.

– А о чем эта серия? – спросил Шон, обращая внимание не на слова Вайнинга, а на тон, которым они были сказаны. Почему вдруг атмосфера в кабинете так изменилась?

Вайнинг развел толстенькими ручками.

– О Британии семидесятых. Нашей распоясавшейся Британии. Только… вовсе необязательно одобрять все это, не так ли? – Он взял со стола карандаш, осторожно сжал его в ладонях, откинулся в кресле. – Нас, телевизионщиков, часто обвиняют в том, что мы вечно вскакиваем на запятки колесницы, что мы портим людям вкус. Знаете, это не всегда так. У некоторых из нас есть чувство ответственности. В нашей серии мы как раз хотим проколоть шарик. Показать зрителям, как все обстоит на самом деле, и спросить их – уверены ли они, что хотят, чтобы все обстояло именно так? – Вайнинг поставил карандаш на попа. – Это может возыметь действие. Будем об этом молиться. Иногда чувствуешь себя как Лот в Содоме. – Он улыбнулся не без осуждения, глаза его практически исчезли в складках жира. – Но я слишком серьезно настроен, инспектор. Может быть, вы за то, чтобы продолжалась эта распоясавшаяся гульба?

– Ну что вы, – заметил Шон.

– Вы знаете, когда-нибудь веселье должно прекратиться. – Карандаш упал с негромким резким стуком. – Раз – и все. Ему на смену придет похмелье. И тогда все эти людишки с Карнейби-стрит, из стрип-клубов, все эти аристократы-фотографы, принцессы из мира мод и миллионеры от поп-музыки нам не помогут. Они не станут платить по нашим счетам, когда заявятся иностранные кредиторы. Боюсь, нам предстоят весьма неприятные времена, инспектор, если мы в ближайшее время не прекратим веселиться и гулять. – Вайнинг снова улыбнулся.

– А как сюда вписываются иммигранты?

– Вот этот вопрос, инспектор, мы обязаны задать себе. Как они сюда вписываются? – Глазки скользнули в сторону, затем уставились на Шона. – Я вас не шокирую?

– Нет, – ответил Шон, не понимая, в чем дело.

– Обычно подобные вещи громко не говорят. Но ведь это же один из симптомов нашей собственной гибели: пока идет утечка наших лучших мозгов в Америку, Австралию, Южную Африку, мы импортируем – сколько их уже в Англии: два миллиона, три? – отбросы из Азии и с островов Карибского моря! Неграмотных, больных, ни на что не годных людей, большинство из них даже по-английски не умеют говорить!.. А сколько у вас, полицейских, из-за них работы? – Он поднял брови в ожидании ответа. Шон понимающе кивнул. Значит, Вайнинг и Мэри Редвин заодно? Обоим под кроватью мерещатся азиаты?

– Извините, я сел на своего любимого конька, – продолжал Вайнинг. – Разумеется, с экрана такое прямо говорить нельзя. Но можно бесстрастно изложить факты, посоветовать, указать на определенные явления. Будем надеяться, наших зрителей можно даже кое в чем убедить. – Дверь открылась. – А, Ева, заходите. – Та самая девушка с похорон в крестьянской расшитой блузке и юбке: блузка с глубоким вырезом, обнажавшим гладкие полные плечи, красиво посаженную прекрасную шею. Когда Ева повернулась к Шону, держа в руках кипу оранжевых и фиолетовых папок, он встал. Зеленые глаза узнали его, на секунду расширились от неожиданности, страха, темные полные губы приоткрылись. Шон заметил, как ее обнаженные руки крепче обхватили папки, прижали их к груди. Одна папка выскользнула, начала падать. Шон поймал ее – его пальцы задели гладкую теплую руку девушки.

– Инспектора Райена особо интересует передача о цветных иммигрантах, – сказал Вайнинг.

– Как раз то, что я искала, – ответила с легким акцентом девушка тихим голосом, почти шепотом. – Поэтому я так и задержалась. Она лежала отдельно от других. – Говоря это, Ева не сводила глаз с Шона.

Шон посмотрел на папку, которую держал в руках; она лежала сверху кипы. «Британия 70-х – иммигранты». Зазвонил телефон.

– Извините, – сказал Вайнинг. – Да, Вайнинг слушает.

Шон взглянул на девушку: любовница Редвина? Если да, тому повезло. Красота не современная, но способная заставить мужчину кинуться в омут. Не это ли произошло и с ним? Его пальцы до сих пор чувствовали теплоту ее руки, богатство плоти, щекотавшее ему нервы. Он поднял глаза от ее рук, сжимавших папки в ярких обложках, – пальцы Евы касались плавного изгиба шеи над вырезом блузки – к ее лицу. Чего она испугалась? Его? Но в глазах ее был не только страх.

– Он сейчас здесь, – тем временем говорил в трубку Вайнинг сначала резко, потом тихим шепотом. – Черт возьми, откуда я мог знать? Да, да, как только сможете. – Он снял трубку другого телефона и тем же тихим шепотом распорядился: – Пришлите сюда Дженкинса и Уильямса. Побыстрее, пожалуйста. Да, осложнения. – И еще тише: – Немедленно одного из механиков к лифту.

Шон слышал эти фразы, не вдумываясь в них: все мысли его были о девушке, ее глазах. Казалось, она хотела ему что-то сказать взглядом. Голос Вайнинга звучал как эхо – прошло некоторое время, прежде чем до Шона дошло: «Он сейчас здесь».