Жестокое убийство разочарованного англичанина - Клив Брайан - Страница 24

»…Работу эту стоит делать». Неужели майор не знает, в чем смысл жизни? Шон достал красную записную книжку. В кафе, держась за руки, вошли парень с девушкой. На ней черно-белая блестящая юбка сантиметров на двадцать выше колен; он подстрижен ежиком. Челка нависает на самые глаза, рот у парня по-детски мягкий и нежный. Он сел рядом со своей девушкой, под столом взял ее за руку.

Майор вовремя умирает, подумалось Шону. Он пролистал записную книжку – колонки адресов. Против каждого указана сумма – очевидно, арендная плата за неделю, по большей части между двенадцатью и двадцатью фунтами. Кое-где, рядом с этой цифрой, красными чернилами указана вторая. Плюс десять, плюс семь, плюс восемь. Поборы? Надбавка к арендной плате и вымогательство. На четвертой странице он отыскал дом № 118 по Хониуэлл-роуд: восемь квартиросъемщиков, причем некоторые платят за отдельные комнаты. Подвал – восемнадцать и четырнадцать фунтов. За такой подвал брать целых тридцать два фунта? Шон снова ощупал пачку. Пожалуй, фунтов пятьсот наберется. Плата за неделю? Да нет, конечно, меньше. Демократия процветает за валом, который виделся майору.

«Я всегда считаю, что в нашей работе мы имеем дело с Адриановым валом[13], Шон. С нашей стороны – цивилизация, по другую сторону – хаос. Этот вал стоит защищать».

«Извините, майор. Над этим я буду смеяться, пока меня не стошнит». Он еще раз заглянул в записную книжку. На первой странице – три телефонных номера: в Пэддингтоне, Найтсбридже, Эпплфорде. Негромкий холодный голос раздался у него в подсознании: «Если у тебя есть голова на плечах, выбрось записную книжку и бумажник в ближайшую урну и сматывайся отсюда к чертовой матери». Сегодня вечером можно уже оказаться в Дублине. Снова получить ирландский паспорт. А через неделю – Италия. Не надо даже ничего выбрасывать. Просто отослать все майору вместе с письмом. А что еще он может сделать? Рэнделл об этом и слышать не хочет. И все остальные тоже. Кроме майора.

Со страницы записной книжки на него смотрели телефонные номера. «Если сматываться, то сейчас», – сказал внутренний голос. Шон поискал мелочь для автомата. Нашел четыре пенса. Телефон-автомат висел на стене. Можно позвонить по одному из номеров. Если не дозвонюсь… Эпплфорд, Найтсбридж, Хониуэлл? Шон выбрал Найтсбридж.

Телефон звонил и звонил. Двенадцать, четырнадцать раз. Он уже собрался положить трубку, когда ему ответил испуганный мужской голос, но такой высокий, что казался женским.

– Да? Мистер Брайс слушает.

– С вами говорят из газовой компании, – устало сказал Шон, мысленно выругавшись. – Вы сообщили, что у вас утечка газа…

– Нет, нет, вы ошиблись номером, я не… – Мистер Брайс стоял у телефона, держа в левой руке алюминиевый чемодан с вещами. Он так нервничал, что даже не поставил его на пол, не повесил трубку. Его правая рука дрожала, трубка колотилась о щеку.

– Но у нас ваш номер. Вы ведь мистер Эдвард Брайс, да?

– Нет, нет, то есть да, но у меня нет газа, только электричество.

– Будьте любезны, дайте ваш адрес, мистер Брайс… мне нужно это проверить.

– Дом семнадцать, Крэнли-Мьюз, – автоматически ответил Брайс, прислушиваясь, не подошел ли кто к входной двери, шаря глазами по комнате. Какой-то газ. Жалоба. Слова проникали ему в уши, но не достигали сознания. У него оставалось сорок восемь минут, чтобы доехать до аэропорта.

– Большое спасибо, мистер Брайс. Я бы хотел зайти и разобраться с этой жалобой…

– Идите к черту, – все более громким, срывающимся голосом сказал мистер Брайс, – вместе со своей жалобой! Я ухожу, уезжаю. Мне надо успеть на самолет. А газа у меня в квартире нет. – Он бросил трубку, принялся искать платок, чтобы вытереть лицо.

В закусочной Шон заплатил по счету. Парень и девушка все еще сидели, держась за руки, на столе между ними стыл кофе. Девушке, наверно, лет семнадцать, лицо усталое, худое, волосы грязной волной падают на плечи. У парня волосы покрасивее и погуще, сразу видно: он за ними ухаживает. Девчонка с обожанием смотрела на своего спутника.

«Зачем мне все это?» – пришла Шону в голову смутная мысль, когда он проходил мимо их столика, проклиная свое невезение, глупость, майора, мистера Брайса: зачем этот дурак подошел к телефону? Девушка подняла глаза, невидящим взглядом посмотрела на Шона. Просто чья-то тень, обитатель неземного мира, взрослый, который ничего не понимает в жизни, не знает, как все в ней будет хорошо. В ее глазах читалась жалость к Шону, и на полсекунды он как бы стал ее парнем, увидел девчонку глазами ее спутника – перед ним была взрослая красивая женщина, которая держала в руках их будущее. Потом все исчезло: Шон вышел из кафе.

Перейдя на другую сторону улицы, сел в такси у входа в метро. В это же время Эдвард Брайс, озираясь, влезал в такси у своего дома, вцепившись обеими руками в ручку серебристого алюминиевого чемодана. В нем, кроме кое-какой одежды Брайса, лежал соболий жакет Бабетты, ее палантин из голубой норки и драгоценности, какие он сумел найти. Много денег за это не дадут, но все-таки хоть что-то.

– В аэропорт, – прохрипел Брайс. – И поскорее.

13

Шон расплатился с таксистом и, пройдя по вымощенному камнем двору мимо «бентли», «ягуара», старого «мазерати», «мини-майнора», достиг дома № 17. Здесь голубые, розовые, желтые дома стояли в глубине дворов, на подоконниках верхних этажей виднелись ящики для растений, ореол беспечной роскоши окружал постройки, дворы, машины, как пар, поднимающийся с политых камней брусчатки. Малиновая дверь дома № 17 была закрыта на английский замок. Шон позвонил, подождал. Дверь не открыли, он нажал на нее, достал полоску слюды, просунул ее в образовавшуюся щель, отжал язычок замка. Вошел и тихо закрыл за собой дверь.

Узкая с толстым ковром лестница вела направо вверх и заканчивалась небольшой лестничной площадкой. Дверь квартиры мистер Брайс оставил открытой – слюда не понадобилась. Тут пахло коньяком, сигаретами, дорогими духами; обитые зеленым бархатом кресла, белый бархатный диван, бокалы, переполненные пепельницы, бесполезный секретер тонкой работы на изогнутых хрупких ножках.

Шон стоял, прислушиваясь. Постепенно в тишине до него донесся еле различимый шум уличного движения, похожий на бестелесный шепот. Он подошел к секретеру, открыл его. Как снег, посыпались бумаги. Счета. За цветы. За одежду. Спиртное и вина. За телефон. Извещения об уплате налогов. О перерасходах по банковскому счету. Не надеясь ничего найти, Шон тем не менее перебрал бумаги. Письмо без обратного адреса, подписанное «Медвежонок» и отправленное «Медовунчику Медвежонка». Банка крема для рук. Авторучка с золотым пером. Конверт с почтовым штемпелем «Эпплфорд». Ящики и отделения для бумаг пусты. Типичный секретер женщины, использующей его как мусорный ящик – такая открывает секретер, только чтобы швырнуть туда очередной неоплаченный счет. По всей вероятности, время от времени счета оплачивал «Медвежонок».

Шон вошел в спальню – со всех сторон надвинулись его отражения, сердце на секунду подпрыгнуло в груди, он поднял руки. Поняв, в чем дело, попытался рассмеяться. Это же кровать окружена зеркалами. Даже на двери в ванную – зеркало. Шон присел на кровать, пытаясь убедить себя, что просто устал, захотелось посидеть, а нервы у него в порядке. Аромат, исходивший от подушек и простынь бледного шелка, подействовал на него как хлороформ – голова закружилась. Обитательница этой квартиры ничего себе – повезло «Медвежонку». Шон надеялся, что это не тот лысый мужчина с обвислыми щеками. Но, скорее всего, именно он.

Шон оглядел комнату. Даже мягкий пуфик у туалетного столика – в виде лебедя с полураскрытыми крыльями, – казалось, прибыл сюда из рожденного горячечной фантазией борделя. Только Леда сидела на нем, а не возлежала. На самом туалетном столике еще одно зеркало, рассыпанная пудра, пепел от сигарет, баночки, тюбики, хрусталь с позолоченными и серебряными крышками, гребенки, щетки, лаки для волос, бусы, коробочки для колец, витаминные кремы, бутылочки с таблетками – все это отражалось в зеркале туалетного столика, в зеркалах на стенах. На лебедя набросано нижнее белье, на углу зеркала висят чулки, на полу валяется бледно-розовое, золотистое платье из тяжелого шелка – от обилия жесткой золотой нити оно топорщится и словно пытается встать.