Ловушка горше смерти - Климова Светлана - Страница 38

Марк рванул заднюю дверцу.

— Прошу вас, Лина. Едем!

Девушка наконец оторвалась от витрины.

— Вы даже не спросили, куда мне нужно.

— Ошибаетесь, спросил. Садитесь живее, нас ждут.

— Сомневаюсь, — сказала Лина. — Когда водитель узнает, что я живу в Измайлово, то скорее всего высадит нас на первом же перекрестке.

— А вот это пусть вас не беспокоит, — проговорил Марк, погружаясь вслед за девушкой в прокуренную темноту салона. — Вы сказали, Измайлово? А точнее?

— Четвертая Парковая. — Лина отвернулась, подбирая полу плаща.

— Поехали! — сказал Марк. — Но не спеша. Водитель обернулся через плечо и смерил его коротким взглядом.

Все полчаса, пока они ехали, Лина с Марком не обменялись ни словом.

Скверно освещенный и с трудом узнаваемый город словно протекал сквозь них, оставляя тонкий и едкий осадок. Когда с Первомайской свернули на Четвертую Парковую, Лина негромко сказала:

— Здесь, прошу вас.

— Это ваш дом? — спросил Марк.

— Нет. Дом в глубине двора. Туда трудно проехать. Да и не нужно. — Она потянула ручку, дверца щелкнула, приоткрывшись, но Марк удержал ее, бросив водителю: «Заезжай!»

Тот выкрутил руль, и они, описав полукруг по заросшему кленами и кустами белоягодника двору, оказались у панельной пятиэтажки, уродливо обляпанной по стыкам битумом.

— Это мой подъезд, — сказала Лина, выходя из «Жигулей». — Прощайте.

— Погодите, я доведу вас до квартиры. Темно.

— Нет-нет. Это совершенно не нужно. Я живу на первом.

— Ну вот. — Марк кивнул водителю, не отпускающему его взглядом. — Сейчас… Теперь я знаю, Лина, как вас найти. Вы не будете возражать, если я как-нибудь позвоню вам?

— У меня нет телефона.

— Тогда я загляну. На правах старого знакомого.

Лина смотрела на него с легким недоумением.

— Зачем вам это? Мы с мамой живем достаточно замкнуто. К тому же вы совершенно не нравитесь мне, Марк:

Это же очевидно.

Не подавая руки, она повернулась и, чуть неровно ступая по раскрошенному асфальту дорожки, направилась к подъезду.

Марк, еще некоторое время оставаясь в неподвижности, проследил за тем, как, поднявшись на один марш, девушка свернула направо.

То, что сказала Лина уходя, означало: «Ты чужой, а я совершенно свободна в своем выборе». Это было правдой, но Марк, словно и в нем начала раскручиваться тайная пружина, вовсе не собирался отступать. И если наутро он еще не был уверен в том, нуждается ли в этой девушке, то уже во второй половине дня он начал действовать.

Выходя из дому, он еще не знал, что предпримет. Однако почти машинально надетый им серый с матовым блеском английский костюм, свежайшая рубашка в микроскопическую полоску, плоские золотые запонки и серо-синий строгий галстук вместе с темно-вишневыми башмаками первоклассной кожи сами диктовали линию поведения. В центре Марк заглянул в «Арагви» и купил у швейцара бутылку «Букета Абхазии», а на углу Горького — три сливочно-белые длинностебельные розы с крупными коралловыми шипами. После этого он поехал в Измайлово.

Отыскав на Четвертой Парковой дом Лины, Марк отпустил таксиста и неторопливо прошел во двор. Было сухо, свежо, землю устилала палая листва, уже утратившая пышные краски октября. Марк опустился на скамью, запахнув ворот плаща и положив рядом хрустящие оберткой розы, и некоторое время сидел совершенно спокойно, глядя то на ступени подъезда Лины, то на ржавые гнутые трубы Детской площадки. То, что он испытывал сейчас, не имело ничего общего ни с влюбленностью, ни с обыкновенным желанием. Доказывать что-либо он также не намеревался. И тем не менее он был здесь.

За то время, пока он сидел, глубоко и размеренно дыша лиственной горечью, во дворе не объявилось ни души. Пробежала боком желтая собака, свернув к мусорным контейнерам, где-то наверху стукнула форточка, и двор огласился воплем: «Юрка, домой!», оставшимся без ответа. Стремительно темнело, когда Марк встал, пересек двор, поднялся на восемь ступеней и решительно позвонил.

Открыли почти сразу же. На пороге, растерянно опустив руки, стояла миниатюрная светловолосая женщина лет сорока с бледным и настороженным лицом.

Марк поздоровался и спросил:

— Могу ли я видеть Лину? Женщина испугалась.

— Полиночка сегодня работает… и вернется довольно поздно. Она не предупредила… Вы…

— Марк Борисович Кричевский, — отрекомендовался Марк, вручая цветы. — Знакомый.

— Мария Владимировна…

— Вы, очевидно, мама Лины?

— Да. Проходите, прошу вас, и не пугайтесь беспорядка. Я тут немного занялась уборкой. Вы позволите предложить вам чаю?

Марк улыбнулся и шагнул в дом.

— Разумеется! Об этом можно было только мечтать.

— Тогда раздевайтесь и проходите, а я сейчас… Сюда, пожалуйста, там комната Линочки, здесь будет удобнее…

Включив свет в прихожей, женщина отправилась на кухню, оставив Марка в тесноватой комнате, выполнявшей в этом доме, судя по всему, функции гостиной.

Первое, что бросилось Марку в глаза, — стерильная чистота. Те немногие предметы мебели и убранства, которые находились здесь, казались только что протертыми и освеженными. На полу можно было без риска отужинать, даже листья индийских гераней на подоконнике были свежепромыты и глянцевито блестели. В то же время вся эта убогая обстановка — фанерные шкафы, скрипучие стулья, допотопный телевизор и пластиковый ящичек радиоточки в углу у окна — говорила о чрезвычайной стесненности в средствах, если не нищете, щепетильно маскируемой чем только возможно. Марк ослабил узел галстука, чувствуя себя в этой своей павлиньей экипировке полным ослом. Тут и пахло трудолюбивой бедностью — бельем, выстиранным простым мылом и щелоком, постными обедами, скипидаром от мебели.

— Вскипел! — крикнула Мария Владимировна из кухни и спустя минуту появилась с подносом, уставленным чайной посудой. Теперь на ней поверх ситцевого домашнего платья имелся кокетливый фартучек из шотландки, отороченный рюшками. Губы женщины были строго поджаты. Наполняя чашки, она вдруг спросила:

— Давно ли вы знакомы с моей дочерью, Марк Борисович? — И, поймав взгляд Марка, поспешно добавила:

— Видите ли, Лина не имеет обыкновения представлять мне своих друзей, так что ваш визит, как бы это сказать… по-своему уникален.

Марк поднял брови и слегка развел руками:

— Боюсь огорчить вас, Мария Владимировна. Мы с Линой познакомились вчера вечером.

— И где же, если не секрет?

— Вряд ли это имеет какое-либо значение, — отвечал Марк. — Кстати, я тут захватил… — Он извлек из пакета вино и водрузил бутылку на стол. — Может быть, нам с вами не повредит глоток-другой?

— Благодарю, Марк Борисович, но я пас, — отвечала женщина, задумчиво разглядывая этикетку. — Превосходное вино. Удивительно, но именно его мой покойный муж предпочитал всем остальным. И, возвращаясь с Кавказа, непременно вез с собой несколько бутылок… Но это так, к слову. Ах да! — вдруг спохватилась она, вскакивая со стула. — Цветы! Я забыла поставить их в воду.

Пока Мария Владимировна хлопотала, Марк, прихлебывая успевший остыть чай — тридцать шестой, рязанского развеса, тут невозможно было ошибиться, — пытался представить, как поведет себя Лина, если вернется в эту минуту. Но картинка не складывалась. Тем временем возвратилась мать Лины, торжественно неся перед собой желтоватую вазу литого стекла, в которой подрагивали мокрые бутоны. Утвердив ее рядом с телевизором, Мария Владимировна отступила на шаг, любуясь.

— Замечательные, — с чувством произнесла она. — Давно не видела таких роз. Словно букет невесты… А вы, Марк Борисович, — вдруг спросила она, — в какой области работаете? Или это тоже секрет?

— Ну какой же секрет! — засмеялся Марк. — Моя область, как вы изволили выразиться, история искусств. В частности, русская живопись.

— Боже, как интересно! — вскричала Мария Владимировна, всплеснув сухими ладошками. — Следовательно, вы окончили искусствоведческий? — Марк кивнул на этот полувопрос, хотя врать ему совершенно не хотелось. — Прекрасная, одухотворяющая профессия, вам можно только позавидовать… Вы, очевидно, выступаете и с публикациями?