Диагнозы - Кесслер Оксана - Страница 5

Астрахань, земляки... скорблю.

Ты вошла в пять утра

Ты вошла в пять утра (так и знала, что не разуешься),

Вдупель пьяная, мокрая, зябкие пальцы тянешь....

А я только что проводила одну такую же,

Только что от нее отплакалась, понимаешь?

Ну какого ты хера заново по намытому?

Я закрылась тремя ключами – тебе всё без толку,

припираешься без звонка, и по сердцу – битами...

Ты-то вечная, да. А меня-то лечить ведь некому.

У меня без тебя что ни день – то круиз на задницу,

Я и так на плаву, как кирпич, из последних сил...

Но теперь вот опять ставить чайник и нежно скалиться:

"Ты вернулась, любовь"...

А кто тебя, блядь, просил?!

*** ("Я как всегда повсюду спешу успеть"...)

Я как всегда повсюду спешу успеть

Ругаю слякоть, пробки и светофоры,

А город куксится, белым плюёт сквозь поры

И к девяти готовится умереть

Он – престарелый сгорбленный симулянт,

И, вот увидишь – перехоронит нас же,

А после сплюнет и по привычке скажет:

– Их больше нет. О мёртвых не говорят.

Приходи, говорю

Приходи поскорей, нет терпенья и сил, исстрадалась в обрезки колбасные:

Я люблю тебя так, как никто не любил (или просто пока не рассказывал).

Я хочу тебя, так, как никто никогда не желал антикварные фантики,

Приходи поскорее оттуда сюда чтобы это проверить на практике.

Я себе не своя, я не ем и не сплю, я садистски насилую клавиши:

«Ворд» не выдержит скоро сопливых «люблю» и извергнет стиховные залежи…

Что-то стукнет в виске, проорет «се ля ви»… разражусь некрасиво и матерно…

Приходи, чтоб тебя не коснулись мои основные издержки характера…

Настроенье сейчас психопат – трансвестит: относительно и переменчиво,

Приходи, говорю, если хочешь спасти этот мир от разгневанной женщины…

Приноси ананас и бутылку Клико, чтоб стереть разногласия в кашицу...

Я люблю тебя так, как никто никого никогда ни за что не отважится!

Всё изменилось, Sweety

Всё изменилось, Sweety, my little Кай, тело мельчает для сущности в подреберье,

мы научились друг друга не понимать, не понимать, но чувствовать.

Мы звереем.

К нам приросла повадка читать следы собственных пальцев на спинах так зло и чётко,

что слишком мало нам этой земной войны, нам не хватает звания обреченных,

нам не хватает воздуха вне границ собственных тел и имён / не хватает боли –

всё изменилось, my darling, my little Принц, мы одичали, мы стали друг другу волей,

наши с тобой инстинкты – искать приют между когтями, бёдрами и словами.

Время признаться, детка, что "I love you" слишком не то, что мы истинно означаем.

С понедельника

Я попробую не любить тебя.

Не любить тебя – это выйти на станции ровно за час до Питера. Это как целовать тебя, /губы украдкой вытереть/, точно так же, как расписать о тебе по литерам, поломать позвоночник, согнувшись в другую сторону, поделить твои вещи с каждым пришедшим. Поровну поделиться тобой, не ревнуя в больной истерике.

Я попробую не любить тебя. С понедельника.

Мне тебя беспредельно мало

Время ждать. И терзать вокзалы, буквы считывая с билдбордов.

Мне тебя бесконечно мало в этом сонмище светофоров

и тускнеющих циферблатов в никотиновых лёгких баров,

до матросского злого мата, до подкорки тебя мне мало.

Эта жадность со дна, как камни, скрежеща пробивает днище –

я тону в прокопченных каплях с неба города злых и нищих,

но цепляюсь за голос в трубке, экономя его, как воздух

/эта жадность меня погубит, если стало уже не поздно./

***

Вечер – вечность в режиме ада посекундно ползёт на убыль,

прорисовывая вокзалы нашей встречей и чёрным углем...

Пью тебя сумасшедше, залпом, ночь под ноги бросая платьем...

Мне тебя беспредельно мало. Мне тебя никогда не хватит.

Кроссовки и каблуки

Февраль на краю. Теперь говорят стихи. Коты распеваются. Нервы на грани сбоя.

Ты знаешь, я обожаю, когда нас двое. Когда в коридоре кроссовки и каблуки

на лаковых туфлях вплотную друг к другу так, как будто бы мы стоим беспредельно рядом,

как ровные, строгие в чётком ряду солдаты, и даже сердца отбивают синхронный такт.

Я очень люблю не слышать,что я несу, как пальцы дрожат, поднеся к сигарете спички.

Я очень люблю замечать за собой привычку вплетаться в твой голос, как ленту плетут в косу.

Я очень люблю не смотреть на часы, когда сегодня суббота и можно не торопиться

Глотать "до свиданья" как острые злые спицы, как острые злые спицы тоску глотать.

Февраль на краю. Ведома к тебе весной – так пьяных ведут подмышки к ближайшей лавке.

Ты знаешь, вот если б к любви выдавали справки, я точно была бы самой из всех больной.

Когда я не стану

Когда я не стану бояться тебя терять,

билетов на север, оффлайна и взлётных полос,

когда перестану верить, что мир – земля,

а ты мой последний оставшийся в целых компас,

и даже мой голос не сможет тебя держать

на тонкой магнитной стрелке, на острой грани,

когда я забуду, кем мы друг для друга стали,

но вспомню о том, кем ты мог для меня не стать,

что каждый твой шаг, твой оставленный влажный след –

закон исключения, тайны случайных чисел,

которые были честнее предсмертных писем,

но стали равны пустоте в оболочках тел,

когда это всё превратится в сухую ложь,

в цифрованный сон, застывший на мониторе,

быть может я стану морем. Глубоким морем.

И мёртвым. Поскольку ты тоже во мне умрёшь.

Placebo

Агукнешь, смотришь – век твой истончал. С календаря сорвался, сброшен в урну, и с каждым годом небо жмёт в плечах, сгибая тело в острую фигуру. Вот так бредешь, болеешь, плачешь, ешь, зажав в кулак потери, злость – в гортани, но жизнь спустя они находят брешь, ложась на щеки рваными штрихами. А ты идёшь, стараясь опоздать, врастая корнем в день, как в ил – осока, вжимаясь строчкой в белую тетрадь, но всё равно приходишь ровно к сроку, поскольку время тянет поводок до конуры, обитой черным крепом, где от «Агу» до смерти ровно вздох. А после – Бог с пригоршнями Placebo.

Совершеннонелетнее

Прокопченное солнце три дня, как спит, увалившись боками в дожди и смог.

Кто-то сверху на свет отключил лимит на июнь. На июль. Насовсем. На зло.

Траектория бегства по курсу "Юг" перебита отсутствием сил и средств,

непослушные пальцы рисуют круг, отрицая, что выход отсюда есть.

Вот замшелое дно. Ни одной строки. То ли храп, то ли хрип отдает в камнях.

Умирающий город почти затих – не осталось ни шанса его поднять

и понять, где здесь в порах его дверей дышит кто-то, кто был для тебя своим.