Вперед, в прошлое! - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович - Страница 2

Ничего не приходит в голову, кроме как упрятать в чемодан и забыть? Да, я тоже на этом бы остановился. Господин С.Б.Лоренсон подумал и отправился к канцелярию Премьер-министра на Кикар Царфат в Иерусалиме.

Говорят, что лет десять назад русские врачи-олим, чтобы быть услышанными господином Рабиным, устраивали голодовки в саду Роз. И знаете

— без толку. В те же годы поселенцы выражали свое негодование политике капитуляции тем, что жгли покрышки и на той самой Кикар Царфат драли глотки, утверждая, что не уйдут с Голан даже если правительство «Аводы» будет выкуривать их слезоточивым газом. И знаете — тоже без толку, как нам блестяще доказало правительство Хаима Визеля.

Разумеется, и господина С.Б.Лоренсона господин Х.Визель лично не принял. Да и принесенного им письма под названием «Меморандум» лично не читал, поскольку русского не знал отродясь. Но на какой-то из ступенек правительственной лестницы означенный «Меморандум» все же нашел своего читателя, и только эту случайность мы должны сейчас благодарить. Или проклинать? Опять таки, в зависимости от вашей национальности.

Впрочем, эмоции — потом. Когда-нибудь станет известно имя первого читателя «Меморандума Лоренсона», и история воздаст ему по заслугам. Во всяком случае, личная судьба господина С.Б.Лоренсона от этого никак не изменится. Я же считаю своей целью рассказать о фактах, ибо все знают следствия — они перед глазами, — но кто знает причины?

Итак, продолжаю.

В тот вечер, вернувшись из резиденции главы правительства (впрочем, он так и не сказал Марии Степановне, что не был пропущен дальше приемной), Соломон Борисович пил на кухне чай, как он любил — с сахаром вприкуску, — и, блаженно улыбаясь, чего с ним не случалось уже очень давно, говорил:

— Ну вот, теперь я и тебе, Машенька, могу рассказать, что я такого наделал. Никто с меня подписки не взял, так что совесть моя чиста.

Любопытно, кто должен был брать у Соломона Борисовича подписку о соблюдении тайны? Пакид, одуревший от посетителей? Впрочем, даже у мудрейших людей бывают провалы в логике.

— Смотри, — продолжал Соломон Борисович, придвинув чистый лист бумаги, — фантастику ты не любишь, Уэллса, знаю, не читала, так я тебе объясню с азов.

— Читала я «Машину времени», — сухо сказала жена, — ты уж совсем меня за уборщицу считаешь, а у меня, если ты не забыл, филологическое образование.

— Прости… Ну так вот, беда всех попыток построить машину времени, была одна: и мы, и москвичи, да и американцы тоже, исходили из того, что чем больше масса машины, тем больше энергии нужно в нее вбухать, чтобы забросить в прошлое. Причинная механика Козырева о том же, и Хокинг с Новиковым… А на деле все не так. Энергия содержится в самом времени, ниоткуда ее брать не нужно. Это раз. И второе. Чем меньше масса тела, тем меньше в нем энергии времени, и тем меньше что?

Соломон Борисович замолчал и поднял глаза на Марию Степановну — ему нужно было услышать хоть какой-нибудь ответ, чтобы продолжить рассказ.

— Тем меньше нужно этой энергии потратить, — наобум ответила жена. — Тебе еще чаю налить?

— Налей, только не такой крепкий. Неправильно. Чем меньше масса тела, тем менее глубоко в прошлое его можно забросить. Я рассчитал. Человека можно отправить в прошлое не дальше, чем на микросекунду. Именно столько и получилось десять лет назад у москвичей, а они не понимали, почему никак не могут увеличить глубину погружения. Закон природы, вроде принципа дополнительности Гейзенберга. Вот, а пирамиду Хеопса, скажем, можно заслать в прошлое на… сейчас, где это я считал… на сто двадцать лет. Чувствуешь разницу? Чтобы отправиться на тысячу лет в прошлое, нужно сделать машину массой с остров Кипр. Если взять всю нашу Землю, то ее без проблем можно отправить аж на миллиард лет назад. А Вселенную — так к самому моменту Большого взрыва. Ни на секунду больше, кстати, и ни на секунду меньше. Удивительно красивый закон природы. Я назвал его принципом дополнительности массы-времени.

— А зачем в Моссад ходил? — решилась, наконец, спросить Мария Степановна. Ее этот вопрос мучил третью неделю, но спрашивать не решалась

— мало ли какие секреты вывез ее благоверный из Киева, может, было среди них что-то такое…

— А, Моссад… — отмахнулся муж. — Недалекие люди. Не понимают, в чем гарантия безопасности Израиля. Я вот…

Он встал и начал ходить по комнате, держа чашку с чаем в ладонях, будто грелся. Рассказать? С одной стороны, он не имел от жены тайн. Разве что та история с Ириной, инженером из отдела твердого тела… Но это было давно, он и сам забыл. С другой стороны, вещь слишком серьезная, и лучше до поры, до времени… А с третьей стороны, кому Маша расскажет? Близнецам годовалым, которых метапелит?

Решился.

— Слушай сюда. Израиль наш — страна небольшая. Но если проложить вдоль его границ сеть с тем физическим составом, что я рассчитал, составом, который улавливает темпоральную энергию… Израиль станет машиной времени. И мы все — в ней. Масса этой машины такова, что она — то есть мы все — окажемся знаешь где? То есть — знаешь когда? В смысле — в каком времени?

— Ну! — сказала Мария Степановна, потому что муж замолчал, вытянув руку с чашкой.

— За три тысячи лет до новой эры. В Древней Иудее. Не раньше и не позже.

— Погоди, — сказала Мария Степановна, которая, хотя была филологом и нянькой, но обладала все же развитым логическим мышлением. — Куда мы там свалимся? Там уже есть… был, то есть… свой Израиль, в смысле, вся земля эта, она ведь с тех пор не изменилась, и люди жили, а мы им на голову…

— О, ты ухватила суть! Все нормально, принцип дополнительности это учитывает. Односторонние перемещения во времени вообще невозможны. Это все равно, что черпать энергию ниоткуда. Вечный двигатель. Нет, если мы отправляемся в прошлое, то та часть материи, которую мы там заместим, окажется в будущем. То есть — в нашем настоящем. Поняла? Мы там — они здесь. Равновесие времени сохраняется. А поскольку земля, как ты верно заметила, с тех пор почти не изменилась, то это все значит: мы, люди, евреи, со всеми домами, дорогами и так далее окажемся там, в прошлом, а все, кто жил на этой земле тогда, со всем своим скарбом и коровами, окажутся здесь, между морем и рекой.

— Между Асафом Кади и Мусой Джемирелем, — заключила жена. — Хорошую свинью ты им подложишь, а? Никакого кашрута.

— Ну… — уклончиво сказал Соломон Борисович, оставляя за собой последнее слово, — все это теория, знаешь ли…

Но это уже не было теорией. Впрочем, господин С.Б.Лоренсон долго еще оставался в неведении.

Соломона Борисовича взяли в шмиру. Зарплату положили самую низкую, а работать нужно было по ночам. Соломон Борисович считал, что ему крупно повезло — если бы поставили в дневную смену, разве мог бы он, приспособив тетрадку на узком столике, писать свои формулы, которые, как известно, обладают свойством тянуть одна другую — только кажется, что вывел нечто окончательное, как тут же возникает идея удлинить, сократить и обобщить.

Мария Степановна тоже постепенно приобретала вес в обществе — ей давали уже и накайон, да и платить стали по-божески, почти как ватичке. Жить стало легче, жить стало веселей. Тем более, что подруга писала из Киева: президент Ковальчук совсем «з глузду зъихав» и приватизировал Национальный банк. Говорят, что на Украине будут теперь гнать разные валюты как самогон.

Мария Степановна ахала и, показывая письмо мужу, говорила:

— Все катится и катится, никак никуда не прикатится. Что будет с ними лет через десять?

— А что будет с нами? — справедливо бурчал господин С.Б.Лоренсон.

Ничего к этому не добавишь. Все помнят, чем славен был год две тысячи третий. Государство Палестина решило приобрести ядерный реактор и поставить его в Иерихо. Сирия потребовала назад всю область вокруг Кинерета, которая принадлежала ей лишь в мечтах. Иордания, задушенная палестинцами в братских объятиях, заявила, что денонсирует договор с Израилем и отзывает посла, поскольку с евреями невозможно разговаривать из-за их беспочвенных притязаний на Аль-Кудс. Да что говорить… Премьер Хаим Визель ждал помощи от Вашингтона, но жестокий экономический кризис не позволял президенту Ролстону уделять внимание внешней политике. Премьер обращался к Москве, но Россия только что подписала долгосрочный договор о дружбе с новым иранским аятоллой и в упор не желала видеть протянутой руки каких-то евреев, самим существованием своим подрывающих основы ислама. Все стало ясно, когда Саддам Хусейн прямо сказал в очередной речи: «Я пережил и Буша, и Клинтона, и Хадсона. Ролстон мне тоже не указ. И если мой народ потребует, я сожгу не половину Израиля, как обещал лет десять назад, а весь, и половину Сирии впридачу, потому что для моих бомб Израиль слишком мал».