Боец Демона-Императора - Коваль Ярослав - Страница 75

— Да ты… Да я!.. Да мой отец — первой гильдии купец! Ты… Завидуешь!

— Кому? Ему или тебе?

— Да… Всем!

— Думаешь, бывшему императорскому гладиатору стоит завидовать дочке какого-то купца?

— Не какого-то! Не какого-то! А самого богатого — ты понял? Самого богатого в Империи!

— Послушай, неужто жизнь твоя настолько беспросветна, что тебе прямо-таки необходимо всем рассказывать про всеобщую зависть?

— Какая беспросветная?! Да я счастлива!

— Тогда почему мне с пеной у рта это доказываешь? Счастливые люди — так себя не ведут.

— Я счастлива, черт тебя подери, понял?!!

— Еще двадцать раз повтори и поверишь в это. И будет тебе счастье.

Встрепанная и взмокшая, она сейчас напоминала выбравшегося из лужи воробушка — раздраженного, растерянного.

— Я тебя ненавижу! — И это звучало как признание поражения.

Но меня уже несло, остановиться я смог не сразу.

— Главное, чтоб не любила.

Меня смерили уничтожающим взглядом, но не уничтожили. Да и куда там — девчонка явно пасовала в непривычной для нее ситуации. Я ждал для себя всевозможных проблем от ее отца (потому как мало ли что он там говорил — важно, как отреагирует в реальной ситуации «притирки характеров»), однако при встрече дождался любезного взгляда и комментария: «Ну что ж, вы поладили, и хорошо».

— Поладили? — недоуменно переспросил я.

— Разумеется, она весьма эмоционально высыпала мне груду нелестных эпитетов в твой адрес. — Делец снисходительно усмехнулся — похоже, цену дочке он знал. — Но, судя по тому, насколько разношерстны были эти эпитеты и насколько неконкретны, это просто девичья дурь. Не стоит внимания. В целом она не требовала, чтоб я немедленно рассчитал тебя, так что можно считать, что ты ей понравился.

— Я ей понравился?!

— Ох уж эти девичьи симпатии. Глупышки в возрасте моей дочери сами не знают, что им нравится и чего им хочется. Именно поэтому их выдают замуж родители, не спрашивая, что они думают о будущем муже. Бесполезно спрашивать. — Озабоченность проложила на лице Прахима несколько глубоких складок. — Да… С моей дочуркой, с ее напрочь испорченной репутацией не так просто будет подыскать ей достойного мужа. Но это не тот вопрос, конечно, который мне есть смысл сейчас обсуждать с тобой. Начинать оберегать ее репутацию теперь уже поздно, так что я не накладываю на тебя еще и эту обязанность. Твоя забота — только ее безопасность. Но уж безопасность чтоб наверняка!

Я лишь руками развел — последнее и так было очевидно.

Добиться безопасности богатой девчонки в условиях столицы (города, пронизанного вниманием местных представителей правопорядка) было не так и сложно. И если бы не возникали проблемы с нашим общением, работа получилась бы ленивой, дремотной и сонной, нисколько не соответствующей оплате.

Но нервы Кариншия трепала мне упорно и безотрывно. Осознав, что намеками на происхождение меня не зацепишь, скорее огребешь от меня, она принялась испытывать на мне свои женские чары. Впрочем, как я быстро узнал от слуг в доме Прахима, девчонка пробовала их на любой особе мужского пола, появлявшейся в зоне ее внимания. И не всегда дело ограничивалось только флиртом. Может быть, проще было поддаться, сделать вид, что увлечен и польщен и успокоить ее дамское самолюбие, сквозившее в каждом движении, жесте, звучавшее в каждой интонации. Но я совсем иначе представлял, как следует держать себя в подобной ситуации без ущерба для чести и самолюбия. Противно мне было играть в эти игры со вздорной глупышкой. К тому же желание поставить ее на место было сильнее мечты о спокойной, ничем не взбаламучиваемой работе. Впрочем, действительно ли получилось бы успокоить скандалистку, уступи я девчонке и пойди на поводу у ее игры — сомнительно. Так что свое поведение мне было оправдать нетрудно.

Я четко и однозначно дал понять Кариншии, что она меня не привлекает, когда в клубе, глотнув чего-то горячительного, та принялась ластиться ко мне. И с этого момента дочка купца словно с цепи сорвалась. У меня не вызывало сомнений, что сам по себе я ее интересую мало. Интересовала ее лишь непрерывная череда побед, отсюда и бесконечные выразительные выходки на людях, стоило самой малой дозе алкоголя заиграть в ее жилах.

Она рвалась соблазнять любого мужчину, одетого хоть чуть ярче, чем чернорабочий, мелкий ремесленник или цеховик из подмастерий, возчик или мелкий торговец. Подавляющее большинство не оставалось равнодушным — они податливо отзывались, ухаживали, пели дифирамбы, от которых круглое личико Кариншии пылало краской удовольствия, лезли обниматься и иной раз заманивали в укромные уголки. Уже на второй раз я осознал, что виной тут не столько красота девчонки. Просто слишком мал был процент девиц из хорошего общества, доступных мужчинам до принесения брачных клятв. Тут и не на такую ладненькую клюнешь, пресытившись «профессионалками».

Но девчонке ни к чему было это понимать — она упивалась всеобщим поклонением, которое изрядно подпитывала ее же податливость, и, похоже, считала, что я не уступаю ей из чистой вредности. А здесь уже вступало в действие обычное женское упрямство — сломить любой ценой. Вспышки ласковости, украшенной полупрозрачными одеждами и глубокими вырезами-разрезами, сменялись приступами раздражения и ненависти.

Поколебавшись, я решил ничего не рассказывать Моресне. Благо она и сама не особо стремилась меня расспрашивать. К чему ей знать о глупых претензиях Кариншии? Последней все равно не обломится — я, как любой мужчина, терпеть не мог, когда меня используют для повышения самооценки. И это безотносительно всего прочего.

— И чего ты глупо выпендриваешься? — бросила мне девчонка, когда я в очередной раз отодвинул ее от себя. — Я же знаю, что тебе хочется.

Она дышала ароматом гвоздики — с одной стороны не самым приятным, с другой — все-таки будоражащим, что бы там ни говорили. Взгляд инстинктивно сползал в вырез. Заглядывая туда, я вспомнил родину и девиц на улицах, которые, не дожидаясь настоящей жары, раздевались кто во что горазд. Кстати, в настоящий зной настолько искусно обнаженных за пределами возможного девушек становилось меньше — вот парадокс.

— Вызываешь на откровенность? Изволь. Вот смотрю я сейчас на тебя и думаю о том, что учиню вечером с женой, как только вернусь с работы.

Глаза Кариншии вспыхнули.

— Да ты просто не мужик, вот что! Поэтому и отговариваешься женой! Ты просто ничего не можешь, вот в чем дело!

— Не мужик, а мужчина, верно. В отличие от мужика мужчина может контролировать свои животные инстинкты и не идти у них на поводу.

— Ага. Значит инстинкт тебя все-таки тянет ко мне!

— Как к любой самке детородного возраста.

— Как ты меня назвал? — у нее округлились глаза.

Я еще раз опустил глаза в ее вырез.

— Ты вот сейчас стоишь здесь и всем проходящим мимо сигнализируешь: «Стоит девица, которая будет не против мужского внимания». Мечтаешь, чтоб тебя растянули на шестерых-семерых?

— А ты на что? — она выпятила губы.

— Если будет выеживаться с прицелом затруднить мне работу телохранителя, я тебя оттащу домой за ухо.

— Не посмеешь!

— Твой папа мне разрешил.

— Ах вот как! — Она топнула ногой. Получилось у нее по-детски и очень трогательно. — Тогда я пойду в клуб! Туда мне папа разрешил ходить. Ты не посмеешь меня оттуда вытащить. И вот уж тогда! — Не договорив, она рванула к экипажу.

Я без спешки забрался туда следом за ней, и через несколько минут мы были уже перед дверьми одного из тех клубов, куда женщинам не рекомендовалась ходить, но и не запрещалось. Собственно, почти всюду женщина вольна была прийти — на свой страх и риск, конечно. Девицы, мечтающие добропорядочно выйти замуж, принеся супругу в числе приданого собственную кристальную репутацию, не появлялись на пороге таких заведений. Но Кариншии на все было плевать. Богатство отца не на шутку вскружило ей голову.

Она, едва очутившись в зале, изысканным движением стриптизерши скинула с плеч накидку, явив взглядам платье, по местным меркам открытое далеко за пределами допустимого. Вместо положенных трех слоев тонкого шелка на ней было лишь два, к тому же нижнее — с разрезами, и при ином повороте голые ноги прикрывала лишь тонкая кисея, которая от глаз ничего не скрывала, как ни старайся.