Ночь среди нигилистов - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 2

И он свел меня по выложенному камнями проходу, затем вверх по лестнице в конце его.

— Сядьте на несколько минут в этом помещении, — сказал он, отворяя дверь, — и ужин будет приготовлен нам.

С этими словами он ушел и оставил меня моим мыслям.

«Хорошо, — подумал я, — каков бы ни был дом Димидова, слуги его хорошо приучены. Святители божьи! „Учитель“!.. Хотел бы я знать, как он называет самого старика Диксона, если он так вежлив с канторщиком?» Хорошо бы выкурить здесь трубочку. Кстати, как по-тюремному выглядит это помещение.

И в самом деле, оно было похоже на тюрьму: дверь железная и необыкновенно крепкая, в то время как единственное окно было заделано частой решеткой. Пол был деревянный и скрипел, и гнулся под моими шагами.

И пол, и стены были запачканы кофе или какой-то другой темной жидкостью.

В общем, это было далеко не то местечко, где человек мог бы чувствовать себя слишком весело.

Едва я кончил свой осмотр, когда услыхал приближающиеся шаги в коридоре, и дверь была открыта моим приятелем по дрожкам. Он объявил, что обед готов, с многочисленными поклонами и извинениями за то, что меня оставил в «помещении для увольнений», как он его назвал, и повел меня по проходу в большую великолепно убранную комнату. В центре был накрыт стол на двоих, и около печки стоял человек немного старше моих лет. Он обернулся при моем появлении и шагнул навстречу с выражением глубочайшего почтения.

— Так молоды и так почтенны! — воскликнул он, и, овладев, по-видимому, собой продолжал. — Садитесь, прошу вас, на хозяйское место. Вы, должно быть, устали от своего длинного и тревожного путешествия. Мы пообедаем tete-a-tete, но остальные соберутся после.

— Господин Димидов, я полагаю? — спросил я.

— Нет, — сказал он, обращая на меня взгляд своих серых острых глаз. — Мое имя — Петрохин: вы принимаете меня, вероятно, за другое лицо? Но теперь ни слова о деле, пока не соберется совет.

— Попробуйте-ка суп нашего «шефа». Я думаю, что вы найдете его превосходным.

Кто мог быть Петрохин или другие, я не мог себе представить. Приказчики Димидова, скорее всего.

Однако, по-видимому, имя Димидова не было знакомо моему собеседнику.

Так как он казался не расположенным заниматься в настоящее время какими бы то ни было деловыми вопросами, я также отбросил их в сторону, и разговор наш перешел на общественную жизнь Англии, — предмет, относительно которого он проявил большую осведомленность. Его замечания насчет теории Мальтуса и его законов роста населения были также удивительно верны, хотя и страдали излишним радикализмом.

— Кстати, — сказал он, когда мы за вином закурили сигары, — мы никогда бы не узнали вас, если б не английские наклейки на вашем багаже; было большим счастьем, что Александр заметил их. Мы не имели вашего описания и, в сущности, мы ожидали встретить человека более пожилого. Вы, нельзя не сознаться, очень молоды, принимая важность вашего поручения.

— Хозяин мой мне доверяет, — ответил я, — и мы привыкли в нашей торговле думать что молодость и осмотрительность не несовместимы.

— Ваше замечание справедливо, сэр, — возразил мой вновь обретенный друг, — но меня несколько удивляет, что вы называете нашу славную партию «торговлей». Этот термин очень образен, конечно, для обозначения совокупности людей, собравшихся доставить всему свету то, чего он добивается, но что без наших усилий он не может надеяться когда-либо получить. Однако, имя «братство по духу» скорее подошло бы к нам.

«Господи, — подумал я, — какое бы удовольствие было старику Диксону послушать его! Он сам должен быть большим дельцом, кто бы он ни был на самом деле.

— Ну-с, сэр, — сказал Петрохин, — часы показывают восемь, и совет вероятно уже собрался. Пойдемте вместе, и я представлю вас. Я думаю, излишне напоминать, что все совершается в величайшей тайне, и что нашего появления ожидают с большим нетерпением.

Я обдумывал про себя, пока я шел за ним, как мне лучше исполнить мое поручение и добиться наиболее благоприятных условий. По-видимому, им не терпится в этом деле не менее моего, и, мне кажется, противоречий я не встречу. Так что, пожалуй, лучше всего было бы выждать их предложения.

Едва я пришел к этому заключению, как мой проводник отворил настежь большую дверь в конце коридора, и я очутился в помещении большем и еще изысканнее убранном чем-то, в котором я обедал. Длинный стол, покрытый зеленым сукном и усыпанный бумагами, занимал середину, и вокруг него сидело человек четырнадцать-пятнадцать, оживленно разговаривая. В общем, сцена, помимо воли, напомнила мне игорный зал, который я посетил незадолго до этого. При нашем входе все общество встало и поклонилось.

Я не мог не заметить, что на моего спутника внимания обращено было очень мало, и все глаза повернулись ко мне со странной смесью удивления и почти рабского почтения. Человек, сидевший на председательском месте и отличавшийся страшной бледностью своего лица, особенно выделявшейся благодаря его иссиня-черным волосам и усам, указал на место рядом с ним, и я уселся.

— Едва ли я должен повторять, — сказал господин Петрохин, — что Густав Берже, агент из Англии, почтил нас в настоящее время своим присутствием. Он конечно молод, Алексей, — продолжал он, обращаясь к моему бледнолицему соседу, — но приобрел уже европейскую известность!

„Ладно, тащи помаленьку“, — подумал я и прибавил вслух: — Если это относится ко мне, то хотя я и являюсь агентом-англичанином, но мое имя вовсе не Берже, а Робинзон — Том Робинзон, к вашим услугам…

Смех прокатился вокруг стола.

— Пусть будет так, пусть будет так, — сказал человек, которого они называли Алексеем, — я понимаю ваше решение. Осторожность никогда не излишняя. Сохраняйте ваше английское инкогнито всеми средствами. Мне очень жаль, что сегодняшний вечер, — продолжал он, — омрачится исполнением тяжелого долга; но правила нашего общества должны быть во всяком случае соблюдены, что бы мы не чувствовали, и „увольнение“ неизбежно в сегодняшнюю ночь.

„Куда он к черту загибает? — подумал я. — Какое мне дело, если он кого-нибудь из слуг рассчитывает? Этот Димидов, кто бы он ни был, по-видимому, содержит частный дом умалишенных“.

— Выньте кляп!

Слова эти подействовали на меня как выстрел, и я выпрямился в кресле. Говорил Петрохин. В первый раз я заметил, что руки дюжего, рослого человека, сидевшего на другом конце стола, были привязаны позади его стула, и что рот его был завязан носовым платком. Куда я попал? У Димидова ли я? Кто были эти люди с их странными речами?

— Выньте кляп, — повторил Петрохин; и платок был снят.

— Теперь, Павел Иванович, — сказал он, — что вы имеете сказать раньше, чем вы пойдете?

— Господа, только не „увольнение“, — взмолился он, — только не увольнение, что хотите, только не это! Я уеду далеко отсюда, мой рот будет замкнут навсегда. Я сделаю все, что потребует общество, но, молю, не „увольняйте“ меня.

— Вы знаете наш закон и знаете ваше преступление, — сказал Алексей спокойным и жестким голосом. — Кто выманил нас из Одессы своим лживым языком и двуличием? Кто отрезал проволоку подкопа, приготовленного для тирана? Это вы сделали, Павел Иванович, и вы должны умереть.

Я откинулся на спинку кресла, я задыхался.

— Уведите его, — сказал Петрохин.

И человек, управлявший дрожками, и двое других силой вытащили его из комнаты.

Я слышал шаги по коридору и дверь, отворившуюся и запертую вновь. Затем послышался звук борьбы, закончившийся тяжелым хрустящим ударом и заглушённым стоном.

— Так погибают все, нарушившие клятву, — сказал торжественно Алексей, и хриплое „аминь“ обошло все общество.

— Только смерть может уволить нас из нашего братства, — сказал другой, сидящий ниже, — но господин Бер… господин Робинзон бледен. Эта сцена оказалась слишком тяжелой для него после длительного путешествия из Англии.

„О, Том, Том, — подумал я, — если ты только выберешься из этой напасти, ты откроешь новый лист твоей жизни. Ты не готов к смерти, это — факт“.