Мой знакомый медведь: Мой знакомый медведь; Зимовье на Тигровой; Дикий урман - Севастьянов Анатолий Александрович - Страница 38

«Нале!.. Нале!..» — кричал он, а Рябый с Нептуном, которые бежали во главе упряжки, и не думали поворачивать. Они никогда не были передовиками.

«А может, тот парень всерьез сказал тогда про Лешку, что он хороший передовик?» — подумал Витька и переставил Лешку с Хлюстом вперед, а Нептуна с Рябым на их место. Упряжка сразу стала управляемой, Витька посылал ее то в одну, то в другую сторону. Лешка, маленький, измызганный пес, отлично выполнял все команды. В поселок вернулись, когда в окнах уже загорались огни. В этот день Витька накатался досыта.

Собаки наскоро проглотили свои порции рыбы и все, как одна, свернулись калачиками на своих местах. Подул сильный ветер, и Витьке пришлось на все пуговицы застегнуть куртку. Начиналась пурга. Собаки лежали спинами к ветру. Через минуту они уже стали белыми.

А утром вылезли из?под свежего снега, потянулись, выгибая спины, сладко зевая и жмурясь на солнце, уселись столбиками и смотрели на Витьку, как будто говорили: «Погода хорошая. Куда поедем?»

Витьке не нравилось, что впереди его упряжки был такой невзрачный пес, как Лешка. Он привел Букета, и запряг его передовиком. От охотников он знал, что Букет после раны не мог долго тянуть нарту, начинал горбиться от картечи, застрявшей возле позвонков. Но Витька впряг его ненадолго, только чтобы с шиком промчаться по поселку. Команды Букет выполнял чуть хуже Лешки. Зато какой красавиц впереди упряжки! За поселком Витька отцеплял Букета, и тот свободно бежал впереди.

Когда собаки сбавляли ход. Витька подбадривал их, как это делали охотники, с которыми ездил на собаках:

— «Заяц! Заяц!» — кричал он. И собаки прибавляли скорость. Или: «Орел! Орел!» — и собаки мчались туда, где перелетел белоплечий орлан, стерегущий уток на темной полынье лимана. Но чаще собак подзадоривали криками: «Лиса! Лиса! Заяц! Заяц!» И хотя ни лисицы, ни зайца поблизости не было, собаки все же взбадривались и бежали веселее.

Собаки прекрасно понимали, когда какая?нибудь из них начинала лениться в упряжке. Если она просто бежала среди собак, а не тянула, ей тут же устраивали трепку. Чаше всего доставалось Хлюсту — любителю полентяйничать.

Витьке вспомнилось, как он попал однажды в передрягу. Нужно было переправиться с собаками через речку метров пятнадцать—двадцать шириной. Ее легко перейти в резиновых сапогах, но нужно перенести на себе нарточку, чтобы не намокла. Собак в таких случаях отцепляют от нарты и всей упряжкой пускают переправляться одних.

Подбегая к реке, собаки устремились вперед. Но Витька, толкнув нарту в сторону, упер ее в дерево — так делал Гераська, — и собаки встали как привязанные. Витька слез с нарты, отцепил от нее алык [5], и собаки без команды ринулись через речку. Ногу захлестнул ремень. Витька всплеснул руками, ударился о снег, его сдернуло с двухметрового снежного обрыва в воду, а возбужденная переправой упряжка, не замечая лишнего груза, помчалась к другому берегу. Витька бил руками по воде, захлебывался, кричал: «Стоять! Стоять!» Но собаки остановились только на другом берегу, куда с ходу выдернули и его. Пришлось гнать собак назад, в поселок. На счастье, мороза не было, и все обошлось благополучно.

А как?то поздно вечером Витька мирно зубрил дома химию. Вдруг загрохотали в дверь. И, не ожидая приглашения, в дом ввалилась целая семья — родители с сыном. Они возвращались с вечеринки и требовали, чтобы Витька немедленно шел с ними. Толком не объяснили, что случилось. Среди ночи Витьке пришлось идти на другой конец поселка. Оказалось, этих людей не пускал в их собственный дом Нептун. Он оборвал цепь и улегся на крыльце дома, в сенях которого томно тявкала взаперти его возлюбленная. Витька едва сволок упирающегося «жениха» с крыльца и посадил на цепь, которой раньше привязывали жеребца.

Но что значили эти неприятности, если он мог мчаться на своей упряжке так, что только ветер свистел в ушах и снег белым крылом взлетал на поворотах!

Настало время показывать упряжку директору заповедника.

Вдень «смотрин» Витька поставил передовиком Букета. Оценить новый транспорт для заповедника вышли все сотрудники. Витька проехался мимо конторы, направил упряжку вверх по распадку, спустился вниз с горы, ловко притормаживая остолом, и лихо затормозил у крыльца конторы.

— Молодец, — сказал директор. — В тайгу можно отправляться на них?

— Конечно, — заверил Витька.

— Как они в управлении? «Налево», «направо» хорошо выполняют? Можешь направить их между столбами, потом к изгороди, мимо дров и по дороге опять сюда, к нам? Посмотрим, как они тебя слушаются.

Букет отлично провел упряжку, четко выполнил все команды. Витька направил собак вдоль поселка, улюлюкнул, чтобы с ветерком промчаться по накатанной дороге. Собаки подхватили и понеслись так, что лап их не было видно. А Витьке этого показалось мало. «Кошка! Кошка!» — подзадорил он их, хотя никакой кошки не видел.

Но для Букета эти слова были как боевая труба для коня. Он вскинул голову: «Где кошка?» Увидел ее за стеклом, на подоконнике, и вся упряжка во главе с ним влетела в широкое окно директорского дома.

Глава двадцать четвертая

Витька с Гераськой ехали промышлять соболей для музея заповедника. Добыть их решили неподалеку от заповедника, там, где издавна охотился зимой Гераська.

По черствому снежному передуву собаки, как по мостику, перескочили незамерзаюший ручей. За ним корявые каменные березы с серыми, будто ножки подосиновиков, стволами росли намного чаше. Витьке то и дело приходилось кричать: «Нале!.. Нале!.. Пра!.. Пра!..» — направлять собак между деревьями, где было побольше свободного места. Собаки послушно поворачивали то в одну, то в другую сторону. Но нарта все же заклинилась между стволами. Гераська, который до этого не вмешивался в управление собаками, высвободил нарту и крикнул: «Лешка! Чего стоишь? Ищи дорогу!» Лешка тут же повернул упряжку влево, поднялся выше по распадку и уверенно повел собак в сопки.

— Ты думаешь, он хуже тебя понимает, куда править надо, или застрянет между деревьями? Черта с два! Он зубы съел на этом деле, — уважительно говорил Гераська и вдруг боднул Витьку головой, потому что нарта сделала финт: сбоку выскочила на снег мышь, и собаки рванулись к ней, Хлюст хапнул ее вместе со снегом и тут же проглотил.

Собаки резво тащили нарту только под гору, а на подъеме опускали хвосты, вываливали языки и косыми взглядами намекали: «Не пора ли передохнуть?»

— Вставай, на лыжах пойдем. Сырые они у тебя, — кивнув на собак, сказал Гераська. — Не втянулись еще.

Собаки подладились к ходу людей и неторопливо тащили нарту.

У крутого подъема им дали передохнуть. А потом пристегнули к упряжке Букета и сами помогали собакам — подталкивали нарту сзади.

Собаки вдруг прибавили ходу — заметили следы. Подбежали к ним, стушевались, робко засеменили на месте, и только Букет тянул упряжку вперед, да Рябый тупо продолжал тащить нарту. Другие собаки упирались, не хотели идти, потому что следы оставила волчья стая. Букет протянул упряжку по следам к черному камню, остановился, обнюхал его внизу, провел носом вверх, опять вниз, сделал на камне отметку и направился было дальше по волчьим следам. Но Гераська решительно повернул упряжку. Букет нехотя сошел со следов. Если бы не держала упряжь, пустился бы вдогонку за стаей: видно, волчья кровь манила к волчьей жизни.

Подъезжая к палатке. Гераська еще издали начал ругаться, потому что увидел в снегу закоптелый чайник. Потом нашел разорванную телогрейку, резиновые сапоги. У одного отгрызен нос, у второго разорвано голенище.

— У, гадина! — ругался Гераська. Он погрозил невидимой росомахе, которая растащила из палатки все его пожитки.

Ватные штаны, о которые вытирал руки, когда прошлой зимой снимал шкурки, росомаха разделала на клочки. В ивовом кусте, рядом с остатками растрепанной корзины, в которой хранилась сушеная рыба, чернели перья вороны. Она пыталась стащить у росомахи часть добычи.