Три билета до Эдвенчер - Даррелл Джеральд - Страница 10

Спору нет, опоссум не ахти как привлекателен с виду, если даже отвлечься от его отвратительных повадок. Ростом он с небольшую кошку, одет в густую неопрятную шубу трех цветов: желтовато-коричневого, кремового и шоколадного. У него очень цепкие короткие голые лапы розового цвета и длинный, постепенно сужающийся чешуйчатый хвост, серый у основания и с розовыми крапинками на конце. Его морда – длинный голый розовый нос и безвольно свисающая нижняя челюсть, между которыми открывается полная больших острых зубов пасть, – даже самому неискушенному наблюдателю скажет все о его характере. Глаза у него коричневые, злые. Из косматой шерсти на голове выглядывает пара голых, почти прозрачных ослиных ушей, которые вздрагивают и настораживаются при каждом его движении. Потревоженный опоссум широко разевает пасть и шипит, и поскольку челюсти у него узкие и длинные, уснащенные большущими зубами, то в этот момент он весьма напоминает своего рода косматого крокодила. Если оставить без внимания его предостерегающее шипение, он издаст низкое стенание, очень похожее на крик мартовского кота, и, клацая челюстями, бросится на вас.

Признаться, увари меня разочаровали: ни в их нраве, ни в повадках, ни в наружности я не нашел ничего такого, что импонировало бы мне до глубины души. Враг общества номер один почему-то представлялся мне шиковатой колоритной личностью, в действительности же он оказался злобной, стенающей тварью с порочными вкусами, лишенной какого бы то ни было личного обаяния. Как-то вечером я пожаловался на это Айвену, и он подал мне мысль, направившую меня на след одного из родичей нашего опоссума.

– Мне кажется, сэр, – сказал Айвен своим невероятно культурным голосом, – мне кажется, лунный увари пришелся бы вам по вкусу.

– Какой еще такой лунный? – спросил я.

– Есть такой вид, – популярно пояснил Айвен. – Он меньше тех, что вы приобрели, и не имеет таких мерзких наклонностей.

– Лунный увари – это звучит замечательно, – сказал Боб. – Почему его так зовут, Айвен?

– Говорят, будто он показывается только в лунные ночи, сэр.

– Не могу без такого, – твердо заявил я. – Это должен быть прелестный зверь.

– Уж наверно, не хуже тех гнусных вурдалаков, которых ты приютил, – сказал Боб, кивая на благоухающую клетку с опоссумами. – Но уж если ты в самом деле добудешь лунных, Христа ради, не устраивай над ними никаких гастрономических экспериментов, не то мне придется спать под открытым небом.

В тот же вечер, когда местные звероловы, как обычно, оравой ввалились к нам со своей дневной добычей, я подробно расспросил их о лунном увари. Да, этот зверь им отлично известен. Да, их тут полно. Да, легко можно устроить мне несколько экземпляров. Ну что ж, раз так, сиди и не рыпайся, жди, пока тебе притащат мешок лунных увари. Но не тут-то было. Прошла неделя, а результатов никаких. Я вновь допросил звероловов. Да, все они выслеживают лунных увари, но, непонятно почему, те не показываются. Я поднял цену и взмолился, чтобы охотники не жалели сил. И чем дольше я ждал, тем сильнее разгоралось во мне желание заполучить этих неуловимых животных. Но тут как-то вечером пришло пополнение, и я на время забыл про них.

Дело было так. Мы сидели за чаем, как вдруг в комнату ввалился человек с мешком за плечами. Он развязал мешок и с невозмутимым видом вытряхнул содержимое нам под ноги. Боб, сидевший к нему ближе всех, так и шарахнулся от него, залив себе чаем рубашку. Его испуг был понятен: из мешка вывалился большой, крайне рассерженный двупалый ленивец. Похожий на маленького медведя, он лежал на полу с раскрытой пастью, шипя и размахивая лапами. Размерами он был с крупного терьера и весь покрыт грубой коричневой шерстью, взлохмаченной и неопрятной на вид. Его лапы, очень длинные и стройные для его тела, оканчивались длинными острыми когтями. Голова его очень походила на медвежью, и его маленькие округлые красноватые глазки смотрели очень сердито. Но самым удивительным в нем была его пасть, уснащенная крупными острыми зубами неприятнейшего желтоватого оттенка. Вот уж никогда бы не подумал, что такие массивные клыки могут принадлежать такому заядлому вегетарианцу, как ленивец!

Я расплатился с охотником. Мы затолкали ленивца обратно в мешок и принялись сооружать для него клетку. На половине работы я, к своей досаде, обнаружил, что кончилась проволочная сетка, а потому пришлось взяться за каторжный труд – делать деревянные планки и зарешечивать ими клетку. Затем мы снабдили клетку удобным суком и водворили в нее ленивца. Он тотчас зацепился за сук своими "кошками", подтянулся и повис на нем. Я дал ему пожевать гроздь бананов и охапку листьев и пошел спать.

В два часа ночи меня разбудили непонятные звуки в комнате для животных – какое-то хрумканье вперемежку с шипением и негодующим питпитпитканьем Кутберта. Первое, что пришло мне в голову, – это что сбежала одна из наших крупных анаконд и теперь закусывает каким-нибудь экспонатом моего зверинца. Я как ошпаренный выскочил из гамака и зажег "летучую мышь", которую всегда держал при себе на всякий экстренный случай. Света от нее было не больше, чем от какого-нибудь захудалого светляка, но уже лучше хоть что-то, чем ничего. Вооружившись палкой, я отворил дверь в комнату для животных, огляделся и в полумраке увидел Кутберта: он сидел на ярусе клеток с умственно отсталым и вместе с тем негодующим видом. Когда я ступил в комнату, что-то длинное и тонкое вымахнуло из-за полуотворенной двери и разом, без малейшего усилия, разодрало штанину моей пижамы от колена до щиколотки. Нападение было совершено сзади, со спины. Я с необычайной резвостью проскочил дальше в комнату и, с трудом устояв на ногах, стал осторожно поворачиваться, чтобы заглянуть за дверь. Я был уверен, что на меня напал какой-то чужак, потому что никто из моих подопечных, насколько мне было известно, не мог нападать с такой силой и стремительностью. Я осторожно прикрыл дверь палкой: распростертый на полу наподобие большой мохнатой морской звезды в углу комнаты лежал ленивец.

Тут необходимы некоторые пояснения: ленивец, лежащий на земле, почти так же беспомощен, как новорожденный котенок. Лапы служат ему для подвешивания, а не для ходьбы, поэтому на земле он может лишь выбрасывать вперед свои длинные конечности, цепляться за что-нибудь когтями и подтягиваться. Это весьма тягостное зрелище, и, когда видишь его впервые, можешь подумать, что у животного паралич или перебит спинной хребет. Но попробуй подступись к этим огромным когтям или зубастой пасти – и ты сразу убедишься, что животное не так беспомощно, как кажется.

Ленивец лежал, словно прохлаждался, вслепую шастая в воздухе своими крюками в надежде за что-нибудь зацепиться и не находя ничего такого на голом полу. Убедившись, что ленивца пока можно оставить в покое, я занялся осмотром клетки – интересно было установить, каким образом он ухитрился удрать. Оказывается, он отодрал две деревянные планки вместе с гвоздями и пролез в открывшийся зазор. Не берусь точно сказать, как ему удалось проделать этот трюк, возможно, своими большущими когтями он, словно долотом, поддел и оторвал планки. Между тем, пока я определял масштабы повреждений, Кутберт, шумно хлопая крыльями, слетел вниз и хотел устроиться у меня на плече. Должно быть, мое плечо казалось ему наиболее безопасным местом во всей комнате. К его неудовольствию, я столкнул его и отправился за гвоздями и молотком. Пока я чинил клетку, он сидел наверху, с озабоченным выражением смотрел мне в лицо и энергично питпитпиткал. Поднятый мною шум разбудил Боба, он с петушиным видом вошел в комнату и спросил, какого черта я грохочу молотком среди ночи.

– Подальше от ленивца! – предупредил я его, так как он остановился совсем близко от двери.

Не успел я это сказать, как ленивец перевернулся, выбросил лапу и чуть не хватил Боба по ноге. Боб с удивительным проворством отскочил в дальний угол комнаты, повернулся и сердито уставился на зверя.

– Как он выбрался из клетки? – спросил он.