Ведьмин огонь - Клеменс Джеймс - Страница 71

— Тогда пошли, — сказал Толчук и быстро пошел вперед, не давая возможности Кралу возразить или еще чем-нибудь разозлить эльфа. Мерик двинулся за ним, а Крал остался замыкающим. Все трое стали пробираться среди камней в полной тишине; порой Толчук переносил Мерика и Крала через препятствия на руках, на что Крал только хмурился и краснел. Он никогда не принял бы такой помощи в иной ситуации, но сейчас все же понимал, что Толчук прав.

Мерик же наоборот, принимал помощь огра как должное, без благодарности, сам протягивая руку тогда, когда Толчук еще и не предлагал ее. Казалось, он вообще привык, чтобы ему помогали и даже носили на руках. Толчук поднимал эльфа, как пушинку, дивясь легкости этого странного существа, напоминавшей ему легкость пустой яичной скорлупы.

Все эти действия совершались в полном молчании, и Толчук все никак не мог избавиться от размышлений о том, что услышал от эльфа. Что-то в этом рассказе весьма беспокоило его, но что — он никак не мог понять. Сначала огр попытался вспомнить все, что было ему известно об эльфах, потом постарался восстановить все подробности их первой встречи здесь, и к тому моменту, как они перелезли через завал, вдруг понял, что именно так обеспокоило его.

На первом же привале Толчук повернулся к Мерику. Тот стоял опустив плечи, явно утомленный переходом. Даже неутомимый Крал присел на первый попавшийся валун, массируя себе лодыжки и икры.

— Когда мы в первый раз встретились в лесу, вы ведь ничего не говорили про наследника, а только про какую-то ведьму. Это что, одно и то же? — осторожно спросил огр. Мерик кивнул, стараясь дышать спокойно и ровно:

— Да, это еще одна причина, по которой я ищу потомков короля. Наши оракулы сказали, что в этой земле появится ведьма, — и появится там, в той же долине, что и наш король. К этой ведьме, как бабочки на пламя, слетятся ее защитники со всей страны, и она окончательно разорит наши древние дома. Так что, помимо короля, я ищу и ведьму.

— Зачем? — припадая на ушибленную ногу, грозно выступил вперед Крал.

— Чтобы убить ее.

Елена увидела, как дядя шагнул к Эррилу, упавшему на колени у входа в этот таинственный зал. Старый бродяга изо всех сил отворачивал лицо от льющегося оттуда света. По щеке жонглера и воина проползла единственная слеза, сверкнув на мгновение алмазом.

— Что это? — спросил Бол, кладя руку на плечо Эррила. Но тот ничего не ответил и только указал вперед. Елена осторожно подкралась к дяде и выглянула из-за его плеча.

Свет шел откуда-то из самого центра круглого зала, оказавшегося совершенно пустым и даже лишенным каких-либо украшений по стенам.

— Удивительная работа, — прошептал дядя, щурясь на свет. — Но что вас так взволновало, Эррил?

Однако старый воин снова промолчал и лишь слегка покачал головой.

Обойдя дядю, чтобы лучше видеть, Елена, наконец, смогла рассмотреть зал в подробностях. В центре на голом полу стояла хрустальная статуя, излучавшая яркий серебристый свет, вернее сама она была, наверное, из этого чистейшего из чистых сияния Но сияние это не жгло, не ослепляло и не мешало как следует рассмотреть статую, скорее, наоборот. Оно сгущалось вокруг, придавая скульптуре больший объем и выразительность.

— Творец, создавший такое, был гениальным, — снова прошептал Бол, но глаза его с тревогой все переходили от статуи к Эррилу. — И, конечно, это творение не гоблинов. Гладкость камня, тонкая прорисовка деталей, особенно глаза и губы — это совсем иное, чем сцены на арке…

Елена тотчас согласилась с дядей: то, что стояло перед ними, было статуей совершеннейшей красоты, — но красоты жестокой .

Перед ними был маленький мальчик, никак не больше десяти зим. Он стоял на коленях, одной рукой опершись о пол, а другую подняв высоко вверх, словно зовя кого-то. Лицо мальчика, тоже обращенное к небесам, было искажено жестокой болью. И причина ее тоже была вполне ясна.

— Видишь, как скульптор выбрал материал для усиления драматического эффекта? — спросил Бол, кладя руку на плечо девочке. — Мальчик прозрачен, но меч сделан из серебра.

Елена кивнула, в тот же миг краем глаза увидев, как вздрогнул Эррил при упоминании о мече. Ей и самой эта подробность не очень понравилась.

В спину мальчика, прямо в сердце, был вонзен серебряный меч. Его рукоять почти касалась спины, а острие, пронзая ребенка насквозь, входило в камень пола. Мальчик еще, казалось, пытался избежать своей участи, словно не понимая смертельности удара, а испытывая лишь боль. В лице его, испуганном и наивном, читалась только жалкая просьба прекратить мучения, а глаза молили объяснить, что же произошло.

Девочка почувствовала, как ее собственные глаза наполняются слезами, глядя на несчастного малыша, и больше всего на свете ей сейчас захотелось броситься к нему и облегчить его мучения. Но девушка понимала, что это всего лишь статуя, что случилось, случилось, вероятно, много столетии назад, к бы ни были живо изображены страдания бедного ребенка.

— Какой стыд, что статуя попорчена! — возмутился Бол, который, как человек, занимающийся древней историей, всегда очень переживал при виде поврежденных произведений искусства — Это, должно быть, гоблины раскололи ее, когда тащили сюда.

Сначала девочка даже не поняла, о чем он говорит, но потом заметила, что левая рука мальчика, которую он так безнадежно тянул к небесам, обрублена ровно по запястью, словно топором. Как странно, что она не заметила этого сразу! Но все же ей и сейчас показалось, что дядя неправ и что статуя вовсе не повреждена, а всего лишь не закончена — словно грустная песня, оборванная на полуслове…

Бол снова обернулся к Эррилу, но на этот раз с лицом, полным решимости:

— Ну, хватит этих глупостей, Эррил из Стендая! Что могло вас так взволновать в этой хрустальной скульптуре!?

Эррил склонился еще ниже, едва не касаясь лбом пола, а когда заговорил, то голос его был глух и слова невнятны:

— Это мой воплощенный позор, моя вина во плоти.

Когда на пороге зала Эррил склонил голову, он уже знал, что старик прав, что гоблины преследуют их не из-за Елены, но из-за него самого. Каким-то образом они узнали о его вине и заманили его сюда, чтобы он насытился своим позором сполна.

Но если это все, чего хотели подземные твари, то хвала небесам. Что ж, он не намерен больше закрываться и таиться и потому решительно поднял голову и открыто посмотрел на статую.

Лицо мальчика, вырезанное с таким искусством, тут же вспыхнуло еще ярче, и жгучее воспоминание пронзило мозг Эррила. Этого лица ему не дано забыть никогда — да он и не забыл его. Вечная память — это всего лишь его жалкая жертва несчастному ребенку, но большей у него не было.

Глаза старого воина смотрели на искаженное детское личико и вновь видели комнату в харчевне в ночь создания Книги. Ах, слишком многое за последний день напоминало ему ту ночь! Сначала Грешюм, черный от своей черной магии, а теперь и мальчик, которым пожертвовали, пролив его кровь мечом и рукой Эррила… ради создания Книги. И вот участники той страшной судьбоносной ночи снова вместе.

Но вопросы о тайне, почему все это произошло и почему гоблины заманили его сюда только сейчас, победили стыд и боль в сердце Эррила, и он встал с колен. Старый воин жил с памятью об этом ужасном деянии столетия, но его реальный вид сейчас не только привел Эррила в шок, но растравил его рану до гнева. Бродяга выпрямился — тот, кто сделал эту статую, должен слишком на многое ему ответить, и он ответит!

— Да оставьте вы эту статую! — не выдержал Бол, увидев, что Эррил направляется прямо к ней. — Что в ней такого?

— Это тот самый маленький маг, которого я убил в ночь созидания Книги, — сухо и отчетливо ответил Эррил. Глаза старика вспыхнули, и Елена снова спряталась за его спину. — И я не знаю, кто и зачем играет со мной сейчас и здесь в эти игры. Но, кто бы он ни был, я покончу с этой подлой игрой.

Старый воин подошел совсем близко к статуе, и по мере его приближения боль на лице мальчика становилась все непереносимей, словно ребенок узнал своего убийцу и боялся снова столкнуться с ним. «Ничего, это всего лишь игра света!» — ободрил себя Эррил и, подняв палец, коснулся лица мальчика. В первый момент он ожидал, что обожжется или, как месть за былое преступление, случится еще что-нибудь непредвиденное и ужасное, но камень остался прохладен и гладок и только был слегка влажен от сырости в пещере.