Буря ведьмы - Клеменс Джеймс - Страница 35

Увы, перед ним стоял всего лишь проклятый мальчишка. Грешюм замахнулся и ударил юношу по ребрам.

— Пошел прочь! — прошипел разъяренный старик.

Юноша даже не моргнул глазом, просто отошел на пару шагов, продолжая глядеть на мага все с тем же бессмысленным видом.

Грешюм снова огляделся по сторонам. Мальчишка стал настоящей бородавкой на его коже, каким-то ядом, постоянно раздражая и зля. Грешюм затряс головой от нестерпимого желания прогнать Джоаха, избавиться от саднящей его досады и, наконец, решил, куда идти. Кости его болели, и мысль о мягкой постели в келье манила, но если нужно любым путем поддерживать силу в старом теле, то нечего прислушиваться к скрипу в суставах.

С приближением ведьмы тянуть дальше нечего. Кто знает, когда она постучится в двери Эдифайса? И если он хочет успеть, то он должен начать немедленно. И, решившись, Грешюм свернул направо.

— Иди за мной, — крикнул он юноше. — Но держись на расстоянии, гаденыш.

Коридор уводил от кельи и вел к Большому Двору. При мысли о том, что придется пересекать внутренний парк, Грешюма перекосило. Он всегда, проходя эти гнилые деревья с пожухлыми листьями и редкими цветами, вспоминал былую роскошь парка. В голове старика начинало мутиться от воспоминаний, а желудок сводило острыми спазмами. И все же он не любил Большой Двор не за эти назойливые воспоминания; просто некая часть старого мага все-таки боялась полуразвалившегося парка. Следы магии Чи, как отравленные озерца, до сих пор таились в нем, как и в остальных садах города.

Большой же Двор, расположенный в самом центре Эдифайса, был и вообще настоящим средоточием древней магии. Это был корень, из которого вырос весь Алоа Глен. И, хотя город был давно мертв, эхо его магии все еще перелетало с ветки на ветку, порхая по деревьям старого парка.

Грешюм понурил плечи. Он ненавидел старый парк, но сегодня у него не было иного выбора: единственный вход в катакомбы находился там.

Старик шел по длинному коридору, а за ним на небольшом расстоянии следовал, словно тень, истощенный юноша. Ноги старого мага заплетались, сердце билось, как пойманный кролик в клетке, но, наконец, старик добрался до стеклянных дверей, ведущих в парк.

Большие двери высотой в два человеческих роста были украшены мозаикой, изображавшей две сплетенные розовые ветви. Железные шипы на них блестели в солнечных лучах, а сами цветки были вырезаны из рубинов и Камня Сердца — двойного талисмана Ордена. За одну только розу с этих дверей можно было купить целые города.

Около дверей тоже стояла стража с длинными мечами в руках. Один из стражников выступил вперед и молча распахнул двери перед братом в белых одеждах.

Что ж, он имел на это право.

Слегка кивнув в знак благодарности, Грешюм вышел на солнечный свет. Юноша неотступно следовал за ним своей отвратительной расслабленной походкой. Прищурившись, старик вдруг вспомнил еще одно обстоятельство, за которое стоило ненавидеть старый парк. По нему во множестве прогуливались другие братья Ордена в таких же, как у него, белых сутанах. А он ведь совсем забыл, как много народу вечно болтается здесь, особенно, когда морские туманы рассеиваются и становится видно солнце.

Старик прикусил нижнюю губу и отрешенно двинулся вглубь парка.

— Брат Грешюм? — услышал он голос откуда-то слева, и под тяжелой ногой громко заскрипел гравий. — Как приятно увидеть здесь вас в такой час! Солнце сегодня заставило выйти на прогулку решительно всех!

Маг обернулся к говорящему, но тот стоял, низко опустив голову в знак почтения, и лица его не было видно. Как, впрочем, и лица самого Грешюма. Откуда же этот дурачина узнал его? Потом старик вспомнил про мальчишку — разумеется, все знают про его идиота. Вот и этот откинул капюшон и смотрит на мальчишку с состраданием.

— А, как же, брат Трит, — ответил Грешюм, стараясь скрыть раздражение в голосе. — Воистину прекрасный день. Как я мог остаться дома? Мои старые косточки просят тепла и тащат меня на улицу, как только появляется такая возможность.

Толстяк улыбнулся и откинул капюшон еще сильнее, нежась на солнце. Его тусклые волосы едва покрывали массивную голову, и небольшие глаза были расставлены слишком широко. Выглядел он нелепо, как вечно удивленная корова.

— Так вы, значит, еще ничего не слышали! — вдруг оживился толстяк.

Грешюм едва не застонал вслух. Слухи распространялись в Эдифайсе, словно бешенство среди собак, проникая во все углы и щели. А у него совершенно нет времени выслушивать всю эту чепуху, и потому старый маг сделал вид, что не услышал последних слов брата Трита. В таком возрасте притвориться глухим нетрудно.

— Ну... я пошел, пока старые ноги еще несут меня, — преувеличенно тихо прошамкал Грешюм. — Эта зимняя сырость окончательно подкосила мои колени. — И старик демонстративно оперся на посох.

— В таком случае небольшая прогулка по парку — именно то, в чем Вы нуждаетесь, — не отставал Трит. — А я составлю вам компанию.

— Вы очень добры, но, боюсь, это лишнее. У меня с собой слуга. — Грешюм уже почти отвернулся от назойливого брата.

— Глупости! Я должен проводить вас к дереву коакона — такое невозможно пропустить!

Грешюм скривился от этих слов, как от боли.

— У меня нет времени...

— Так значит, вы действительно ничего не слышали? — В голосе Трита зазвучало торжество знающего секрет перед незнающим. — Тогда идемте, вы сами все увидите! Это удивительно. Это знак благих перемен.

И Грешюму пришлось тащиться к старому, давно окаменевшему дереву-монстру в самом центре парка. Все же слова брата Трита как-то задели его любопытство — что там еще может случиться с проклятым деревом?

— О каких это благих знаках вы говорите?

— Не буду портить вам сюрприз. Вы должны увидеть все собственными глазами. — И Трит затрусил по гравийной дорожке. Скрип его сандалий мучительно громко отдавался в ушах Грешюма.

Спрятав недобрую усмешку, маг махнул рукой, чтобы Джоах следовал за ним. Из всех остатков магии Чи в старом парке дерево коакона было, пожалуй, самым мощным. Когда-то его ветви простирались в небо, выше самого высокого из городских шпилей. А перед смертью ствол настолько раздался в толщину, что его не могли обхватить, взявшись за руки, и десять человек. В былые времена дерево своей серебристо-зеленой кроной давало тень всему парку, а ночью, когда открывались его пурпурные цветы, освещало парк мерцающим сапфировым сиянием.

Для жителей Алоа Глен дерево коакона являлось сердцем и духом города.

И если даже одна только верхняя часть дерева производила такое впечатление, то что уж было говорить о его корнях! Корни уходили глубоко под землю острова и снизу, подобно сети, оплетали весь город. Именно там лежало настоящее сердце города. И именно оттуда черпали свою силу маги былых времен. Корни, таким образом, создавали одновременно и живой центр могучей энергии. А уж потом корни дерева разносили эту силу по всему городу, поддерживая его блеск и богатство.

Но все это было слишком давно.

И сейчас, следуя за толстяком Тритом, Грешюм испытывал даже нечто вроде симпатии к старому великану. Время было равно жестоко к ним обоим. После падения Алоа Глен дерево осталось на растерзание суровым зимам и постепенно уходящей магии, а теперь и вовсе представляло собой скелет с мертвыми ветвями и полусгнившими корнями, готовый рухнуть в любой момент. Правда, иногда, весной, как умирающий, который перед смертью вдруг открывает глаза, чтобы в последний раз посмотреть на мир, дерево вдруг пускало несколько зеленых листочков. Но прежде, чем такое случалось снова, порой проходили целые столетия.

А в последние годы дерево коакона и вовсе казалось мертвым бесполезным колоссом — не более того.

Но даже от мертвого дерева Грешюм старался прятаться. Шепоты древней магии, казалось, так и порхали по его ветвям и висели на черных ветках, как нити мха. И хотя сила этой магии была чрезвычайна слаба, она представляла собой немалую опасность. Даже жалкие остатки могли так или иначе подорвать или, по крайней мере, ослабить ту сложную черную силу, которая до сих пор поддерживала Грешюма.