Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября - Коняев Николай Михайлович - Страница 13

Фокус действительно получился отменный.

Противоестественный на первый взгляд союз картавящих большевиков с полупьяными матросами оказался весьма живучим и агрессивным.

Хотя В. И. Ленин и решил уже опереться на латышей, но «дополнительную» революцию он все же поручил матросам, доверил им исполнить свою лебединую песню на революционной сцене…

И еще плотнее пошли события, почти впритирку друг к другу…

1 января была устроена инсценировка покушения на В. И. Ленина.

Автомобиль Владимира Ильича обстрелялина Симеоновском мосту через Фонтанку, но обстреляли так удачно, что сам Ленин не пострадал, а сопровождавший его Фриц Платтен почему-то оказался раненным в руку.

Видимо, этой рукой «швейцарский товарищ» и заслонил вождя, когда, по выражению Марии Ильиничны Ульяновой, «первым делом схватил голову Владимира Ильича»…

Тем не менее легкое ранение «швейцарского товарища» дало повод товарищу Г. Е. Зиновьеву провести 3 января 1918 года на заседании Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов грозную резолюцию:

«Рабочая и крестьянская революция до сих пор не прибегала к методам террористической борьбы против представителей контрреволюции. Но мы заявляем всем врагам рабочей и социалистической революции: рабочие, солдаты и крестьяне сумеют сохранить неприкосновенность своих товарищей и лучших борцов за социализм. За каждую жизнь нашего товарища господа буржуа и их прислужники — правые эсеры — ответят рабочему классу.

Петроградский совет делает настоящее предупреждение во всеуслышание. Вы предупреждены, господа вожди контрреволюции».

Резолюция была опубликована в тот день, когда большевики ввели в Петроград верные матросские части.

Депутаты Учредительного собрания тоже не теряли времени, но матросских частей у них не было…

«Памятен последний митинг накануне открытия Учредительного собрания, — вспоминает преображенец С. П. Милицын. — Ждали Чернова, но он не приехал. Меня поразила речь сибирского депутата, на другой день убитого красногвардейцами на Марсовом поле. Он каким-то зловещим, проникновенным шепотом закончил свою речь словами:

«Сегодня страшная ночь, преображенцы, от вас русский народ многого ждет»; я заметил по некоторым лицам, что эти слова произвели впечатление.

Напрасно большевик Шубин пытался вышутить этого оратора, сравнив его с Керенским, который тоже все пугал и даже несколько раз предлагал стреляться и перейти через его труп, а сам в критическую минуту преспокойно удрал.

Впечатление не рассеялось.

Я и сейчас помню это лицо — большое, серо-бледное, с длинными прямыми волосами и большой русой бородой. Лицо склоненно протянутое к слушателям с застывшим жестом правой руки, и этот предсмертный шепот.

Что чувствовал в ту минуту этот трагически погибший за свободу народа человек? Может быть, уже видел веяние смерти над своей головой и гибель великого освобождения. Была полная тишина. Все как-то сразу насторожились. Что, если бы тогда они знали, что завтра эта голова будет раздроблена винтовочным залпом и мозги будут валяться растоптанными, смешанными с грязью на Марсовом поле? Не дрогнули бы их сердца еще более и не зажглись бы желанием подвига и служения великому делу? И как знать! Не пошли бы ли они за ним?» {46}

Нет, не пошли бы…

Это ведь только говорится, что предчувствовали, а не знали ничего в ту страшную ночь… Предчувствия и есть та безусловная и безошибочная форма знания, которую не исказить никакими ухищрениями и обманами…

И этим и интересны воспоминания преображенца С. П. Милицына.

В них ясно и точно показано, почему солдаты петроградских полков, не выступившие в октябре 1917 года на защиту Временного правительства, и сейчас, в страшную январскую ночь, не выступили на защиту Учредительного собрания.

«Я шел по пустынным, вымершим улицам столицы. Зима была вовсю. По новому стилю уже январь. Стояли светлые лунные ночи. Слегка морозило, сыро-противно морозило. Ветерок всюду загонял холодок…

На углу Фонтанки меня кто-то окликнул. Смотрю, бежит за мной какая-то серая шинель.

— Фу, черт, устал. Ты откуда?

— С митинга.

— Ну, что, опять товарищи грызлись? И когда эта сволочь замолчит…

Я вспомнил уверения К. относительно полка и решил проверить.

— Как у вас в батальоне?

— Хочешь знать — выступят ли завтра?

— Нет, не то, мне вообще интересно настроение батальона.

— А, понимаю… У нас много дельных солдат, но они скоро разбегутся по домам. Вот если им платить.

— Ах, опять деньги…

— Да, да, без денег ничего не выйдет. Уж время такое. Или деньги, или такое… явное сочувствие. Общий крик: вы наши спасители, и цветы, улыбки…

Я засмеялся.

— Что ты? Я правду говорю. Большевики этим и берут. Посмотри на Прилипина. Откуда у него деньги, бриллиантовое кольцо? (Здесь и дальше выделено мной. — Н.К.) От свиней наших немного нажил. Или у Спицына… Вот этот поганый трус теперь делами вертит, а перед первым боем сумасшедшим представился. Его в обоз отправили. Расстрелять бы гадину надо. Все миндальничали. Так вот у них деньги. Придут они в Смольный или куда в другое место к большевикам — свои люди, к ним внимательны, ласковы. Товарищи… И коммунистки руки жмут. А у нас? Куда мы можем, к кому пойти? Мы все еще в черном теле.Все еще должны для кого-то работать. Опротивели мне наши высшие классы. Гроша медного не хотят собрать для общего дела.И настоящего, искреннего сочувствия нет, единения настоящего. Так, использовать хотят. А потом опять на черную работу. В околоточные ступай. Ты знаешь, я в Москве был околоточным. Я тогда тоже чувствовал, что теперь. Служишь, жертвуешь собой, чтобы этим хорошо и безопасно жилось, — он показал рукой на большой дом, мимо которого мы проходили, — а они тебя презирают, считают осквернением руку подать, да что… тебя же травят, мол, свободе мешаешь. Вот я сегодня был у нашего рыжего в клубе. Сидят, едят, пьют, в карты играют и ждут, когда мы большевиков свергнем.А чтобы…

Он вдруг резким движением схватил меня за плечо…

Мимо нас тихо проезжали простые дровни…

— Разве не видишь? — шептал над моим ухом Войцек.

Я испугался его лица — побледневшее, с остановившимися, расширенными, полными ужаса глазами. Луна бросала свет прямо на него.

— Не видишь? Да ведь это ноги торчат из-под рогожи. Он трупы везет. Расстрелянные» {47} .

Тут интересно сравнить, как готовилась к разгону Учредительного собрания другая сторона…

П. Е. Дыбенко рассказал, как матросы обеспечивали проведение «дополнительной» революции, отсекая депутатов от поддержки своих избирателей.

«Накануне открытия Учредилки прибывает в Петроград отряд моряков, спаянный и дисциплинированный…

С раннего утра, пока обыватель еще мирно спал, на главных улицах Петрограда заняли свои посты верные часовые Советской власти — отряды моряков. Им дан был строгий приказ: следить за порядком в городе. Начальники отрядов — все боевые, испытанные еще в июле и октябре товарищи…

В 3 часа дня, проверив с т. Мясниковым караулы, спешу в Таврический. Входы в него охраняются матросами. В коридоре Таврического встречаю Бонч-Бруевича.

— Ну как? Все спокойно в городе? Демонстрантов много? Куда направляются? Есть сведения, будто направляются прямо к Таврическому?

На лице его заметны нервность и некоторая растерянность.

— Только что объехал караулы. Все на местах. Никакие демонстранты не движутся к Таврическому, а если и двинутся, матросы не пропустят. Им строго приказано.

— Все это прекрасно, но говорят, будто вместе с демонстрантами выступили петроградские полки.

— Товарищ Бонч-Бруевич, все это — ерунда. Что теперь петроградские полки? Из них нет ни одного боеспособного. В город же втянуто 5 тысяч моряков.

Бонч-Бруевич, несколько успокоенный, уходит на совещание. Около пяти часов Бонч-Бруевич снова подходит и растерянным, взволнованным голосом сообщает: