Красный сфинкс - Дюма Александр - Страница 49

От улицы Вооруженного Человека или, вернее, от улицы Платр — там мнимого капуцина ожидал портшез — довольно далеко до Почтовой улицы, где находилась обитель Кающихся девиц (позже на этом месте располагался приют мадлонеток). Но кардинал, предвидя возможные возражения носильщиков, сунул каждому в руку два серебряных луи. Они чуть замешкались, соображая, какая дорога будет самой короткой: это был путь через улицу Бийетт, улицу Ножевого ряда, мост Нотр-дам, Малый мост, улицу Сен-Жак и улицу Дыбы, выходившую на Почтовую улицу, где на углу улицы Шевалье находилась обитель Кающихся Девиц.

Когда портшез остановился у ворот, на церкви святого Иакова-у-Высокого порога пробило два часа.

Кардинал, высунув голову наружу приказал одному из носильщиков позвонить посильнее.

Тот из них, что был повыше ростом, выполнил приказ.

Через десять минут, в течение которых кардинал в нетерпении дважды велел дернуть ручку звонка, отворилось нечто вроде дверцы, появилась сестра-привратница и спросила, что нужно посетителям.

— Скажите, что прибыл отец-капуцин от отца Жозефа, чтобы переговорить с настоятельницей о важных делах.

Один из носильщиков слово в слово повторил фразу кардинала.

— От какого отца Жозефа? — спросила привратница.

— По-моему, он только один, — произнес повелительный голос из глубины портшеза, — это секретарь кардинала.

Голос звучал столь внушительно, что привратница, не задавая больше вопросов, закрыла свою дверцу и исчезла.

Через несколько мгновений створки ворот распахнулись, пропустили портшез и снова затворились за ним.

Портшез опустили на землю; монах вышел.

— Настоятельница спустится? — спросил он у привратницы.

— Да, сейчас, — ответила та, — но если ваше преподобие прибыли только для встречи с одной из наших заключенных, то не стоило из-за этого будить госпожу настоятельницу: мне разрешено провожать в кельи затворниц любого достойного служителя Господа, будь то монах или священник.

Глаза кардинала метнули молнию.

Значит, ему говорили правду: несчастные, заточенные сюда, чтобы обрести раскаяние в своих проступках, обрели здесь, наоборот, возможность совершать новые.

Первой мыслью сурового монаха было отказаться от предложения привратницы. Но, подумав, что таким способом можно быстрее и надежнее прийти к цели, он сказал:

— Хорошо, отведите меня в келью госпожи де Коэтман.

Привратница сделала шаг назад.

— Господи Иисусе! — воскликнула она, осеняя себя крестным знамением. — Какое имя вы произнесли, ваше преподобие?

— По-моему, это имя одной из ваших заключенных!

Привратница не отвечала.

— Что, та, которую я хочу видеть, умерла? — спросил кардинал не слишком уверенным голосом, ибо боялся получить утвердительный ответ.

Привратница по-прежнему хранила молчание.

— Я вас спрашиваю, умерла она или жива? — настаивал кардинал, и в голосе его начинало чувствоваться нетерпение.

— Она умерла, — прозвучал в темноте голос, донесшийся из-за решетки, преграждавшей путь внутрь монастыря.

Кардинал устремил пристальный взгляд в ту сторону, откуда шел голос, и различил в потемках человеческую фигуру: это была другая монахиня.

— Кто вы такая, чтобы так категорически отвечать на вопрос, адресованный вовсе не вам?

— Я та, кому надлежит отвечать на вопросы этого рода, хотя ни за кем не признаю права мне их задавать.

— Ну, а я тот, кто задает их, — ответил кардинал, — и на них волей-неволей приходится отвечать.

И, повернувшись к застывшей в молчании привратнице, он приказал:

— Принесите свечу!

В этой интонации невозможно было ошибиться: то был твердый и повелительный голос человека, имеющего право приказывать.

Поэтому привратница, не ожидая подтверждения полученного приказа, пошла к себе и тотчас вернулась с зажженной восковой свечой.

— Приказ кардинала, — произнес мнимый капуцин, доставая и развертывая спрятанную на груди бумагу, на которой под несколькими строчками текста видна была большая печать красного воска.

Он протянул бумагу настоятельнице; та взяла ее сквозь прутья решетки.

Одновременно привратница тем же способом просунула свечу, и настоятельница смогла прочитать следующие строки:

«По приказу кардинала-министра предписывается от имени власти светской и духовной, от имени государства и Церкви отвечать на все вопросы, каковы бы они ни были и чего бы ни касались, заданные подателем сего, и дать ему возможность увидеться с той заключенной, которую он назовет.

Сего 13 декабря года от Рождества Господа нашего Иисуса Христа 1628-го.

Арман, кардинал Ришелье».

— Перед подобным приказом, — сказала настоятельница, — мне остается только склониться.

— Тогда будьте добры приказать сестре-привратнице уйти к себе и запереться.

— Вы слышали, сестра Перпетуя? — произнесла настоятельница. — Повинуйтесь.

Сестра Перпетуя поставила подсвечник на верхнюю из ступенек, ведших к решетке, вернулась к себе и заперлась.

Кардинал приказал носильщикам отойти с портшезом к наружной двери и быть готовыми явиться по первому зову.

Тем временем настоятельница отперла решетку, и кардинал вошел в приемную.

— Почему вы сказали, сестра моя, — спросил он строгим голосом, — что госпожа де Коэтман умерла, тогда как она жива?

— Потому, — ответила настоятельница, — что я считаю мертвым любого, кто решением суда лишен общества себе подобных.

— Общества себе подобных, — возразил кардинал, — лишены лишь те, кто лежит под могильным камнем.

— Могильный камень укрыл и ту, о ком вы спрашиваете.

— Камень, замуровавший живого человека — не могильный камень, а дверь тюрьмы; любая тюремная дверь может отвориться.

— Даже в том случае, — спросила монахиня, пристально глядя на капуцина, — если постановление Парламента предписывает, чтобы эта дверь осталась закрытой навечно?

— Нет суда, к коему не могла бы вернуться справедливость, а меня Господь послал на землю, чтобы судить судей.

— Есть лишь один человек во Франции, кто может говорить так.

— Король? — спросил монах.

— Нет, тот, кто ниже его по положению и выше его по гениальности: монсеньер кардинал Ришелье. Если вы кардинал собственной персоной, то я подчинюсь; но мои инструкции настолько точны, что я буду противиться любому другому.

— Возьмите свечу и проводите меня к могиле госпожи де Коэтман, что в глубине двора, в левом углу. Я — кардинал.

Говоря это, он сбросил капюшон, и стала видна его голова, производившая на тех, кто видел ее в некоторых обстоятельствах, такой же эффект, как голова древней Медузы.

Настоятельница на мгновение застыла, парализованная не столько полученным отпором, сколько изумлением; потом с тем слепым повиновением, какое вызывали приказы Ришелье у тех, кому они были адресованы, взял подсвечник и пошла вперед, сказав:

— Следуйте за мной, монсеньер.

Ришелье пошел следом. Они вышли во двор.

Ночь была тихая, но холодная и мрачная; на темном небе светили звезды, и мерцание их указывало на близость зимних холодов.

Пламя свечи поднималось вертикально к небу, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра.

Свеча образовала вокруг капуцина и монахини круг света, перемещавшийся вместе с ними, поочередно освещая предметы, к которым они приближались, и погружая в тень те, что оставались позади.

Наконец стала различимой круглая постройка, похожа на арабское марабу; посредине, на высоте человеческой груди, виднелась квадратная черная дыра: это было окно. Подойдя ближе, можно было увидеть, что оно зарешечено, и прутья этой решетки расположены так близко, что меж ними едва проходит кулак.

— Здесь? — спросил кардинал.

— Здесь, — ответила настоятельница.

Когда они подошли ближе, кардиналу показалось, что он видит мертвенно-бледное лицо и две бледные руки вцепившиеся в прутья решетки; потом они исчезли в темноте этого склепа.

Кардинал приблизился первый и, несмотря на отвратительны запах, исходивший из этой могилы, в свою очередь прильнул к прутьям решетки, чтобы попытаться заглянуть внутрь.