Консьянс блаженный - Дюма Александр - Страница 56

То ли фельдшеру не хотелось ощутить на своем горле пальцы Консьянса и клыки Бернара, то ли его обезоружила покорность девушки, но в ответ он сказал:

— Хорошо, уходите, и, если наша договоренность останется в тайне, если молчание будет обеспечено, я из жалости к вам, милая девушка, никому ни о чем не скажу.

Мариетта взяла его руку и поцеловала.

— О, вы славный человек, я это твердо знала; да, сударь, я ухожу и немедленно; только одно, еще одно слово на прощание…

И в последний раз она обвила руками шею любимого, одарила его долгим нежным поцелуем и тихонько прошептала ему на ухо волшебные слова:

— Будь уверен, Консьянс, не пройдет и дня, как я раздобуду разрешение снова увидеть тебя.

Затем, уже не в состоянии сдерживать свою муку, она направилась к двери палаты. Дойдя до дверей, она еще раз обернулась и, испустив пронзительный крик, пошла обратно к любимому, но столкнулась с фельдшером, преградившим ей путь. Ей пришлось выйти, а Консьянс остался сидеть на скамье, неподвижный, удрученный, из последних сил сдерживая Бернара, снова рвущегося на помощь девушке.

Раздираемая противоречивыми чувствами, Мариетта спустилась по лестнице и, обезумевшая от горя, вышла во двор, где по-прежнему стоял на часах Бастьен.

Там, в конец обессилев, пошатываясь, с истерзанным, словно у мученицы, сердцем, она в последний раз оглянулась вокруг, словно надеясь, прежде чем покинуть эту обитель скорби, найти взглядом человека, у которого она могла бы попросить помощи, для того чтобы сдержать слово, данное Консьянсу, а вернее, самой себе.

В окне второго этажа, вероятно служившего жильем для высоких чинов гражданского госпиталя, который стал после оккупации военным лазаретом, Мариетта заметила довольно элегантно одетую женщину.

Девушка видела ее сквозь пелену слез; ей вдруг пришло в голову, что именно отсюда может прийти надежда; она вытерла слезы, чтобы получше разглядеть незнакомку, и, решив, что читает на ее лице сочувствие, бросилась к окну, протянув руки к ней, словно к Мадонне, и воскликнула:

— Сударыня, во имя Всевышнего, во имя вашего мужа, во имя вашей матери, во имя всего, что вы любите в этом мире, прошу сострадания!.. Сострадания к несчастному слепому!

Дама с недоумением посмотрела на Мариетту. Мольба девушки тронула ее сердце, и женщина колебалась между жалостью и страхом перед нелепой и, может быть, неприличной сценой.

Она отошла от окна, словно намереваясь избежать разговора.

Но, угадав это движение, причину которого она сразу же поняла, Мариетта испустила крик нестерпимой боли, такой глубокой муки, что взволнованная дама остановилась и с удивлением посмотрела на эту молодую крестьянку, устремившую на нее свои голубые глаза, полные слез и надежды, глаза, в которых можно было прочесть страх перед отказом вместе с благодарностью, предваряющей благодеяние.

И тут в душе незнакомки жалость одержала верх над страхом.

— Поднимайтесь, дитя мое, — предложила дама Мариетте, — и скажите мне, чем я могу вам помочь.

Затем она добавила с очаровательной улыбкой, которой женщины сопровождают свои добрые дела:

— И, если в моей власти сделать то, чего вы желаете, я от всей души постараюсь вам помочь.

Мариетте не требовалось ничего большее и, задыхаясь от радости, она бросилась вверх по лестнице.

IX

ЖЕНА ГЛАВНОГО ХИРУРГА

Дама ждала Мариетту у открытой двери своей квартиры.

Она взяла девушку за обе руки и повела ее в комнату:

— Проходите же, бедное дитя, и расскажите мне о причине такого глубокого отчаяния.

Она усадила девушку на стул.

Мариетта повиновалась, но не стала сразу говорить, а взглядом указала даме на офицера, сидевшего в этой же комнате перед бюро и что-то писавшего: воротник офицера, расшитый золотом, наподобие генеральского, внушал Мариетте сильную робость.

Дама поняла это с безошибочностью женской интуиции.

— О, пусть вас не тревожит этот занятый своим делом господин! — успокоила она гостью. — Он весь в работе, и мы его интересуем меньше всего на свете.

— Так вы позволите рассказать вам обо всем, сударыня?

— Прошу вас об этом, дорогое мое дитя.

В голосе женщины чувствовался благожелательный интерес и деликатное сочувствие, так что девушка больше не колебалась.

— Что же, сударыня, расскажу вам всю мою историю, — начала Мариетта. — Мы бедные крестьяне из деревеньки Арамон, находящейся на противоположном конце департамента, в четырнадцати-пятнадцати льё отсюда; мы, то есть моя матушка, я и мой младший брат, папаша Каде, Мадлен и Консьянс, живем в двух хижинах, стоящих напротив друг друга; мы никогда не разлучались и ни на одно мгновение не теряли из виду друг друга, нас всех объединяла взаимная любовь, словно мы составляли одну семью; вот только Консьянса я, пожалуй, любила сильнее, чем брата… Но начался рекрутский набор, и у нас забрали Консьянса; мы расстались, а вернее, он нас покинул… Мы получили от него несколько писем, сначала преисполненных надежды, что поддерживало нас на пути смирения. И вот пришло последнее письмо… О сударыня!.. В этом последнем письме Консьянс сообщал матери, что у него неладно с глазами и ему угрожает потеря зрения; но в этом письме было запечатано еще одно, предназначенное мне, где он сказал мне всю правду: он ослеп навсегда… О сударыня, сударыня!.. Узнав эту новость, я едва не умерла… Я упала в обморок и рухнула на дороге под деревьями, уже не видя ни света, ни солнца, ничего… К счастью, Господь меня не оставил, Господь сжалился надо мной, он вернул меня к жизни и, вернув меня к жизни, внушил мысль пойти повидать Консьянса… поухаживать за бедняжкой, который до сих пор жил вместе с двумя матерями и подругой, а теперь не имеет рядом ни одной родной души… Тогда мы продали теленка, и на вырученные деньги я отправилась в путь, рассчитывая дойти до Лана пешком за три дня; но повстречавшиеся в пути добрые люди посочувствовали мне и взяли меня с собой, и таким образом то в повозке, то на ослице я добралась до Лана всего за день, не израсходовав ни единого су. Сегодня утром я хотела войти в лазарет, но мне сказали, что туда без разрешения никто не войдет, особенно к слепым. К кому обратиться? Я никого не знаю, а вас я еще не видела. Я молила моего земляка, гусара Бастьена, который, наверное, сегодня будет драться из-за меня на дуэли, а это приводит меня в еще большее отчаяние! Бастьен стал на посту вместо одного из своих товарищей и позволил мне пройти, не имея на то разрешения; по его словам, за меня, его подругу, он готов рискнуть двумя сутками заточения на гауптвахте. И я вошла, сударыня, в лазарет и проскользнула в палату слепых… Вы когда-нибудь заходили туда? О, как там уныло! Я увидела Консьянса; рядом с ним я была очень счастлива и вместе с тем очень несчастна… Вдруг явился главный фельдшер и хотел силой заставить меня выйти, а так как я противилась, он оскорблял меня и чуть ли не бил…

Человек в мундире с шитым золотом воротником невольно вздрогнул.

— Ох! — воскликнула Мариетта, сообразив, что не желая того, выдала фельдшера. — Но его вины тут нет, он был вынужден действовать именно таким образом согласно приказу, так что я его прощаю… О, вполне искренне, да, от всей души… особенно, когда я встретила вас… И тогда я выбежала как безумная, пообещав Консьянсу найти того, кто поможет нам быть вместе, кто отныне не позволит разлучать нас… Выйдя во двор, я устремила руки и глаза к небу и увидела вас, сударыня… и не знаю почему, мне показалось, что это именно вы станете тем ангелом-хранителем, которого я искала… Вот почему я пришла! Вот почему я у ваших ног!

И Мариетта действительно упала на колени перед отзывчивой хозяйкой дома, по лицу которой, пока девушка говорила, тихо катились слезы. Мариетта с таким религиозным пылом целовала ее колени, словно перед ней была Мадонна.

Однако в ответ дама не промолвила ни слова. Только ее вопрошающий взгляд обратился к сидевшему за бюро офицеру; тот обернулся и, встретив этот взгляд, чуть заметно кивнул в знак согласия.