История моих животных - Дюма Александр - Страница 3

Для тех, кто желает знать все, прибавим, что собаку Кефала звали Лайлап.

— Но как звали лису?

Вы думаете, что застали меня врасплох; греческое слово «??????» и означает «лиса».

Эта тварь была «??????» в высшей степени, и, так же как Рим называли «городом» — «urbs», так и эту лису называли «лисой».

И она в самом деле вполне заслуживала такой чести.

Представьте себе гигантскую лисицу, посланную Фемидой, чтобы отомстить фивянам; каждый месяц она требовала человеческого жертвоприношения, двенадцать жертв в год, всего на две меньше, чем требовалось Минотавру; это заставляет предположить, что лисица была всего на четыре или пять дюймов меньше быка.

Неплохой рост для лисицы!

— Но, раз Лайлап превратился в камень, значит, лиса от него убежала?

Успокойтесь, милые читательницы: лиса одновременно с собакой была превращена в камень.

Если вы случайно попадете в Фивы, вам покажут обеих: вот уже три тысячи лет лиса пытается убежать от собаки, собака — догнать лису.

О чем мы говорили?

Ах, да! Мы говорили о пойнтерах, которые искупают свой недостаток — свойство ходить на пуантах — лишь тем, что замирают в стойке, будто гранитные псы.

В Англии, аристократической стране, где охотятся в парках площадью в три или четыре тысячи гектаров, обнесенных стенами, населенных красными куропатками и фазанами, пестреющих заплатами клевера, гречихи, рапса и люцерны, которые никто не косит, чтобы дичи всегда было где укрыться, пойнтеры могут делать стойку сколько им будет угодно и замирать словно каменные.

Дичь это выдерживает.

Но в нашей демократической Франции, поделенной между пятью или шестью миллионами землевладельцев, где у каждого крестьянина над камином висит двуствольное ружье, где урожай, который всегда ожидают с нетерпением, убирают вовремя и часто заканчивают уборку до открытия охоты, пойнтер — сущее бедствие.

Причард же, как я и сказал, был пойнтер.

Теперь, зная непригодность пойнтера для Франции, вы спросите меня, как получилось, что я завел пойнтера?

Ах, Господи! Откуда берутся плохие жены? Как случается, что друг вас обманывает? Почему ружье разрывается у вас в руках, хотя вы разбираетесь в женщинах, мужчинах и ружьях?

Так сложились обстоятельства!

Вы знаете пословицу: «Все на свете зависит от случая».

Я отправился в Ам навестить узника, к которому испытывал глубокое уважение.

У меня всегда вызывают глубокое уважение узники и изгнанники.

Софокл говорит:

Этот узник, со своей стороны, испытывал ко мне некоторую приязнь.

Позже мы с ним поссорились…

Я провел в Аме несколько дней, и за эти дни, совершенно естественно, завязал знакомство с правительственным комиссаром.

Его зовут г-н Лера, и он милейший человек (не путать с г-ном Лера де Маньито, который также совмещает или совмещал должность комиссара полиции со званием милейшего человека).

Господин Лера, тот, что из Ама, был со мной весьма любезен; он повез меня на ярмарку в Шони, где я купил двух лошадей, и в замок Куси, где я поднялся на башню.

Затем, перед самым моим отъездом, услышав, что у меня нет охотничьей собаки, он сказал:

— Ах, как я счастлив, что могу сделать вам настоящий подарок! Один из моих друзей — он живет в Шотландии — прислал мне очень породистого пса, а я дарю его вам.

Как отказаться от собаки, преподнесенной так мило, даже если это пойнтер?

— Приведите Причарда, — прибавил он, обращаясь к двум своим дочерям, прелестным девочкам десяти-двенадцати лет.

Они привели Причарда.

Это был пес с почти стоячими ушами, глазами горчичного цвета, длинной серо-белой шерстью и великолепным султаном на хвосте.

За исключением этого султана, животное было довольно уродливым.

Но я узнал из «Select? е profanis scriptoribus» [2], что не следует судить о людях по внешнему виду, а из «Дон Кихота Ламанчского» — что «не всяк монах, на ком клобук», и спросил себя, почему бы не приложить к собакам правило, применимое к людям; поверив Сервантесу и Сенеке, я принял предложенный подарок с радостью.

Господин Лера, подарив мне свою собаку, казалось, радовался больше меня, получившего ее; таково свойство добрых сердец: они меньше любят получать, чем отдавать.

— Дети называют его Причардом, — сказал он мне со смехом. — Если вам не нравится это имя, вы вольны называть его так, как вам заблагорассудится.

Я ничего не имел против этой клички и даже считал, что если кто-нибудь и вправе обидеться, то это собака.

И Причард продолжал именоваться Причардом.

Вернувшись в Сен-Жермен — тогда я еще не жил в Монте-Кристо, — я оказался богаче (или беднее — как вам угодно) на собаку и двух лошадей, чем был до отъезда.

По-моему, в данном случае слово «беднее» подходит больше, так как одна из моих лошадей заболела кожным сапом, а другая растянула связки, вследствие чего я вынужден был избавиться от обеих; я получил за них сто пятьдесят франков, и ветеринар еще уверял меня, что сделка выгодная.

Лошади обошлись мне в две тысячи франков.

Что касается Причарда, на котором, естественно, сосредоточится все ваше внимание, — вы сейчас узнаете, что с ним стало.

IV

У НАС ЕСТЬ СОЙКА

Вероятнее всего, Причарду было месяцев девять-десять.

В этом возрасте следует начинать воспитание собаки.

Надо было выбрать для него хорошего учителя.

В лесу Везине жил мой старый друг. Его звали Ватрен; можно даже сказать «его зовут», так как я надеюсь, что он еще жив.

Наше знакомство восходит к дням моего раннего детства; его отец служил лесником в той части леса Виллер-Котре, где у моего отца было разрешение на право охоты. Ватрену было тогда лет двенадцать — пятнадцать, и он навсегда сохранил о генерале — так он называл моего отца — необыкновенную память.

Судите сами.

Однажды мой отец захотел пить и, остановившись у дома лесника Ватрена, попросил стакан воды.

Папаша Ватрен дал генералу стакан вина вместо воды и, когда генерал выпил вино, славный малый поставил этот стакан на пьедестал из черного дерева и покрыл стеклянным колпаком, словно некую святыню.

Умирая, он завещал стакан своему сыну.

Возможно, и сегодня этот стакан служит главным украшением камина старого лесника — ведь и сын в свою очередь стал стариком, но в последний раз, как я его видел, он, несмотря на возраст, был одним из самых деятельных старших лесников в Сен-Жерменском лесу.

Ватрен старше меня лет на пятнадцать.

Во времена нашей общей молодости эта разница была еще заметнее, чем сегодня.

Он был взрослым парнем, когда я был еще ребенком и с простодушным детским восхищением ходил с ним ловить птиц.

Дело в том, что Ватрен лучше всех умел устраивать клейкие ловушки.

Не раз, когда я рассказывал парижанам или парижанкам о живописном способе охоты, называемом ловлей на манок, и, как мог, старался объяснить ее приемы, кто-нибудь из моих слушателей говорил: «Признаюсь, мне хотелось бы взглянуть на такую охоту».

Я просил назначить день и, когда он был выбран, писал Ватрену:

Вы ведь знаете Коллине, не правда ли? Это хозяин «Домика Генриха IV», превосходный повар.

Когда попадете в Сен-Жермен, закажите ему, сославшись на меня, котлеты по-беарнски: потом вы меня поблагодарите.

Так вот, Ватрен приходил к Коллине и, подмигивая, как присуще ему одному, говорил:

— Дело сделано.

— Дерево приготовлено?

— Немножко.

— А сойка?

— Есть.

— Тогда вперед!

Я же, повернувшись к обществу, объявлял:

— Дамы и господа, хорошая новость! У нас есть сойка.