Сладкий папочка - Клейпас Лиза - Страница 17

Мама покачала головой. С ее животом плащ на ней бы не сошелся. Харди без слов снял с себя куртку с пантерой и одел маму, как ребенка, вдев ее руки в рукава. Молния у нее на животе не застегнулась, но большая часть тела все же оказалась прикрыта.

Харди повел маму к машине, а я с охапкой полотенец последовала за ними. Я решила подготовиться заранее, пока воды не начали отходить.

– А это для чего? – спросил Харди, усадив маму на переднее сиденье. Нам приходилось напрягать голос, чтобы перекричать шум бури.

– Полотенца могут понадобиться в любой момент, – ответила я, избавляя Харди от более подробных объяснений, которые могли бы вызвать у него ненужные переживания.

– Когда моя мать рожала Ханну и мальчишек, она брала с собой только бумажный пакет, зубную щетку и ночную рубашку.

– А зачем бумажный пакет? – вдруг забеспокоилась я. – Сбегать взять, что ли?

Он со смехом помог мне забраться на переднее сиденье рядом с мамой.

– Для того чтобы положить в него зубную щетку и ночную рубашку. Давай трогаться, радость моя.

Паводок уже превратил Уэлком в цепочку маленьких островков. Штука заключалась в том, чтобы хорошо знать местность, тогда можно оценить, через какие потоки воды можно перебраться, а через какие нет. Практически любой машине достаточно двух футов, чтобы, оторвавшись от земли, оказаться на плаву. Харди имел большой опыт по передвижению в Уэлкоме и, безошибочно выбирая обходные маршруты, объезжал низины. Он ехал окольными путями, сокращал путь, пересекая парковки и потоки, так что из-под рассекавших реки воды колес извергались фонтаны.

Я поражалась самообладанию Харди, отсутствию в нем видимого напряжения, тому, как непринужденно он разговаривал с мамой, пытаясь отвлечь ее. О совершаемом им усилии свидетельствовала лишь складка, обозначившаяся меж его бровей. Ничто так не любят техасцы, как борьбу с природой. Упрямые, они даже гордятся суровой погодой штата. Грандиозные бури, удушающая жара, ветры, способные, кажется, содрать с человека кожу, бесконечная череда смерчей и ураганов. Как бы ни была ужасна погода и какие бы невзгоды ни обрушивались на их голову, техасцы принимают все это, лишь задавая друг другу один и тот же вопрос в разных вариантах... «Не очень жарко для вас?»... «Не очень сыро для вас?»... «Не очень сухо для вас?»... и так далее.

Я разглядывала руки Харди, легко и умело управлявшиеся с рулем, мокрые пятна на его рукавах. Я так любила его, его бесстрашие и силу, даже его амбиции, которые, я знала, когда-нибудь отнимут его у меня.

– Еще несколько минут, – пробормотал Харди, почувствовав на себе мой взгляд. – Доставлю вас обеих в целости и сохранности.

– Знаю, что доставишь, – отозвалась я, пока дворники беспомощно мотались в потоках дождя, барабанящего в стекло.

Как только мы прибыли в клинику, маму тут же, усадив в кресло-каталку, повезли готовить к родам, а мы с Харди понесли вещи в родильную палату. Она оказалась буквально набита всякой техникой, мониторами. Имелась там и похожая на детский космический корабль грелка для новорожденного. Однако шторы в оборках, бордюр на обоях с гусями и утятами, а также кресло-качалка с полосатыми подушками несколько смягчали интерьер.

По палате ходила дородная седоволосая медсестра. Она проверяла оборудование, устанавливала нужный наклон кровати. Увидев нас с Харди, она строго объявила:

– В родильную палату допускаются только будущие матери и мужья. Вам придется пройти по коридору в зону ожидания.

– Мужа нет, – сказала я, вставая в оборонительную позицию при виде ее приподнятых почти к самой линии волос бровей. – Я останусь помогать маме.

– Ясно. Но ваш бойфренд должен уйти.

Кровь бросилась мне в лицо.

– Он не...

– Нет проблем, мэм, поверьте, – непринужденно перебил меня Харди. – Я не желаю ни у кого путаться под ногами.

Суровое лицо медсестры, оттаяв, расплылось в улыбке. Женщины всегда так реагировали на Харди.

Вытащив из сумки цветную папку, я передала ее медсестре.

– Будьте любезны, мэм, посмотрите это.

Женщина с недоверием покосилась на желтую папку. На ней я вывела слова «ПЛАН РОДОВ» и украсила ее наклейками в виде детских бутылочек и аистов.

– Что это?

– Я записала здесь наши пожелания, – пояснила я. – Нам хотелось бы, чтобы при родах были созданы приглушенное освещение, как можно более тихая и спокойная обстановка, а еще мы собираемся включить звуки природы. Мы считаем необходимым, чтобы мама до самой перидуральной анестезии сохраняла подвижность. Теперь что касается обезболивания... маме годится деморол, но мы хотели бы попросить у доктора нубаин. И пожалуйста, не забудьте прочитать замечания относительно эпизиотомии.

Медсестра с раздражением взяла план родов и исчезла. Я передала ручной насос Харди и включила в сеть магнитофон.

– Харди, ты не мог бы накачать родовой мяч, пока не ушел? Только не до конца. Лучше всего процентов на восемьдесят.

– Конечно, – ответил он. – Что-нибудь еще?

– Там в сумке лежит носок с рисом. Будь добр, найди где-нибудь микроволновую печь и погрей его две минутки.

– Непременно. – Когда Харди склонился, чтобы накачать родовой мяч, я заметила, что его щека растянута в улыбке.

– Что тут смешного? – спросила я, но он ничего не ответил, лишь покачал головой и продолжал улыбаться, выполняя мои указания.

К тому времени, как маму привезли в палату, свет был приглушен согласно моим пожеланиям, а окружающее пространство наполняли звуки леса Амазонки во время дождя. Это был успокаивающий стук дождевых капель, перемежавшийся с кваканьем древесных лягушек и редкими криками попугая ара.

– Что это за звуки? – спросила мама, потрясенно оглядываясь по сторонам.

– Кассета с записью звуков леса во время дождя, – ответила я. – Тебе нравится? Тебя это успокаивает?

– По-моему, да, – ответила она. – Хотя, если я услышу слонов и обезьян-ревунов, тебе придется это выключить.

Я издала приглушенный крик Тарзана, и мама засмеялась. Седая медсестра вернулась помочь маме встать с кресла-каталки.

– Ваша дочь все время будет здесь? – спросила она маму. Что-то в ее тоне подсказывало мне, что она ожидает отрицательного ответа.

– Все время, – твердо сказала мама. – Я без нее не могу.

В семь часов вечера родилась Каррингтон. Я взяла это имя из одного «мыльного» сериала, который мы с мамой любили смотреть по вечерам. Медсестра вымыла ребенка, запеленала его наподобие маленькой мумии и вложила мне в руки, пока врач занимался мамой, зашивая места разрывов.

– Семь фунтов семь унций, – объявила медсестра, с улыбкой глядя на проступившее на моем лице выражение. За время родов мы с ней немного прониклись друг к другу симпатией. Я не только не мешала, как она предполагала вначале, но нам трудно было не почувствовать связь друг с другом, пусть и временную, рожденную чудом появления новой жизни.

«Счастливая семерка», – подумала я, разглядывая свою младшую сестренку. Мне раньше нечасто доводилось иметь дело с грудничками, и я никогда не держала на руках новорожденного младенца. Сморщенное личико Каррингтон было ярко-розового цвета, с серо-голубыми и идеально круглыми глазками. Голову ее, словно голову мокрого цыпленка, покрывали светлые волосики. Весила она примерно как большой пакет сахара, только была хрупкой и мягкой на ощупь. Стараясь сделать так, чтобы ей было удобно, я неловко устраивала ее в руках, пока она не оказалась на моем плече. Круглый мячик ее головы лег точно возле моей шеи. Я чувствовала, как ее спина то поднимается, то опускается в ритм дыханию, точно у котенка, но потом она успокоилась.

– Мне нужно взять ее на минуту, – сказала медсестра, улыбаясь мне. – Ее осмотрят и помоют.

Но я, охваченная восторгом обладания, не хотела ее отдавать. Мне казалось, это мой ребенок, часть моего тела и моей души. Я так разволновалась, что отвернулась в сторону и прошептала ей:

– Ты любовь моей жизни, Каррингтон. Любовь моей жизни.