Рамсес II Великий. Судьба фараона - Мессадье Жеральд - Страница 70

— Дань получена, твое величество, — доложил хранитель казны. — Даже из южного Упи. «Царский сын страны Куш» Хеканакхт тоже прислал нам подать в обычном размере.

— Хорошо. Какие новости от Именемипета?

Монарх назначил друга детства послом по особым поручениям на Востоке, и теперь тот регулярно сообщал не только о союзах и ссорах стран Леванта, но и о менее важных событиях — свадьбах, рождениях детей и болезнях властителей и князьков.

— Светлейший Именемипет сообщает, что в последнее время царь хеттов Муваталли выглядит больным.

— Вот и пусть отправляется к Ваалу!

По губам сановников пробежала легкая улыбка. Монарх не обронил ни слова о волнах, порожденных прохождением четырех воинских соединений по Азии. Хороший знак!

— Что-то еще?

Хранитель казны спросил мнения государя о распределении средств на восстановление и возведение храмов в Пер-Рамсесе. Обычно Рамсес, краем глаза взглянув на сумму, прилагал к документу свою печать; сегодня же этот процесс занял намного больше времени.

— Храм Сета пришел в упадок за последние несколько лет, верно?

— Он нуждается в восстановлении, твое величество, — согласился хранитель казны.

Визири переглянулись; не связано ли проявление такой заботы со сменой парика?

— Дай столько, сколько понадобится.

За дело взялся первый писец. Через несколько минут на папирусе появились дополнительные строчки и, наконец, оттиск царской печати. Рамсес встал, царедворцы и чиновники последовали его примеру.

— Отец, можешь уделить мне несколько минут? — обратился к фараону Именхерхепешеф, когда тот встал с трона.

— Идем!

Они вышли на террасу. Рамсес сделал знак слугам с опахалами оставить их с сыном наедине. Они сели так, что их разделял только круглый столик на ножке, на котором стояла большая ваза с сезонными фруктами из Куша и Та-Мери — бананами, финиками, абрикосами, манго и гуавой. Эта ваза как бы подтверждала то, что это удивительное зрелище не было порождением чар какого-то злого колдуна: отец и сын, смотрящие друг на друга, были похожи невероятно. Одному было тридцать пять лет, другому восемнадцать. Они были одного роста, имели одинаково сильные тела; как две капли воды были похожи их лица с прямыми носами, четко очерченными подбородками, полными губами и столь густыми ресницами, что им позавидовала бы любая женщина, тратящая массу времени на наведение красоты. Если не считать того, что отец был рыжеволосым, а сын — нет, остальные различия были незначительными и скорее являлись следствием времени — более глубокий взгляд, едва заметный саркастический изгиб губ у отца и юношеское нетерпение во взгляде сына.

— Слушаю тебя.

— Прости меня, божественный отец, но я задам тебе вопрос. То, что ты так долго спал несколько дней назад, как-то связано с ночным кошмаром?

— Да.

— Во сне ты видел Сета?

— Да, — после недолгой паузы ответил Рамсес. Он посмотрел на сына, и уголки его губ дрогнули в улыбке.

— Он оставляет нас, божественный отец, — сказал сын срывающимся от напряжения голосом и с явным сожалением.

Рамсес вздохнул:

— Он разгневан. Нужно его успокоить.

По отстраненному выражению лица отца Именхерхепешеф понял, что Рамсес имеет в виду именно то, что сказал: нужно успокоить божественный гнев. Но он уже не мог считать Сета своим богом-покровителем.

— Я много думал об этом, — продолжал Рамсес. — Сет — бог войны. Он подтолкнул меня к походу на Кадеш, но Амон меня спас. Два наших следующих похода не принесли желаемого результата. И даже если теперь Сет покровительствует Птахмосу и апиру, что с того? Пусть живут себе с миром! Что нам до них? Горстка кочевников, затерявшихся в пустыне! Они возвращаются в Ханаан? На здоровье, там их принудят платить дань местным князькам.

Именхерхепешеф внимательно посмотрел на отца. Внезапно он понял, почему Рамсес сменил парик: отныне царь как бы отмежевался от вспышек гнева, страха и разочарования, которых ему стоило покровительство Сета. Новый Рамсес явился своему сыну, а скоро явится и своему народу и всему миру.

— Я побеседовал с Небуненефом, — снова заговорил монарх. — Главные боги нашего пантеона — Амон, Ра и Птах. Нехорошо, если первостепенное значение приобретает бог второго порядка. Это нарушает равновесие сил, которые правят страной.

Именхерхепешеф впервые слышал из уст отца рассуждения о религии помимо связанных с проведением церемоний государственного значения. Неужели ночное посещение Сета углубило интерес фараона к природе божественного?

— Но как же наша армия, отец?

— Разве не носят три ее соединения имена богов, которых я упомянул? — возразил на это Рамсес. — Четвертое же названо в честь Сета. Было бы ошибкой полагать, что главное в нашей жизни — это война. Я царствую в этой стране, а не за ее пределами. И обязан заботиться о процветании своей страны, — сказал он, указывая рукой на вид к западу от Уасета.

— Ты полагаешь, Сет нас предал?

Рамсес ответил после недолгого раздумья:

— Сет — бог чужеземцев. Его принесли с собой чужеземные государи [44]много лет назад, и, когда наш предок Яхмос изгнал их из страны, их бог остался. Мы приняли его, потому что он символизировал собой то, что нам было необходимо, — воинственный дух. И все же он не может соперничать с нашими богами. Сет отправил меня в Кадеш, когда армия еще не была к этому готова. Он вдохновил тебя на завоевание Амурру, но сам остался верен не тем, кто перенял его культ, а народам Азии.

Именхерхепешеф слушал отца как зачарованный. Его удивление и огорчение росли с каждой секундой: что делать ему в этом мире, где Сет лишился своих позиций?

— Но отец, ты ведь был воплощением Сета! — воскликнул он.

— Ты прав, я им был. Но больше не могу им оставаться, потому что я — сын Амона. Пойми, сын, и объясни своим братьям: существует три божества — Амон Скрытый, Ра, который является его лицом, и Птах, который суть его тело. Иногда они являют себя в иных формах. Есть и другие боги, но они не проистекают от трех упомянутых мною.

— И Сет тоже?

— Как я уже сказал, Сет — бог азиатов. Вполне возможно, что теперь он благоволит апиру. И Птахмосу. Мне до этого нет дела. Это так же важно, как то, что сейчас мимо меня пролетела мушка!

Внезапные перемены в Рамсесе, отце и правителе, ввергли принца Именхерхепешефа в такое смятение, что он отправился искать поддержки у «Мути» — царицы-матери Туи, которая испытывала к нему, своему первому внуку, особенно нежные чувства. Она звала его детским именем — Ими.

Возраст — пятьдесят шесть лет — обогатил Туи опытом, но не лишил кокетства. Она была накрашена, как в лучшие свои годы, и носила великолепные украшения — широкий золотой браслет с бирюзой, пектораль с кораллами и жемчугом и тиару с перидотами. Каждая прядь ее парика была тщательно завита и умащена по последней моде. Сиятельная вдова не отказывалась и от плотских удовольствий: все знали, что она неравнодушна к командиру гвардейцев, хранителю ее гардероба и сыну наместника Хнума. «Чтобы кане рассталась с телом, — объясняла Туи сыну, — нужно удовлетворять аппетиты обоих», на что Рамсес с улыбкой предложил построить для вдовых цариц Дворец Мужчин, раз уж существует Дворец Женщин для царей.

«Ни в коем случае! — отвечала Туи в том же игривом тоне. — Соперничество порождает ссоры. Вспомни, что Сет сделал с Хором! [45]»

Да уж, Туи предпочитала называть вещи своими именами. Рамсес в ответ только рассмеялся.

Именхерхепешеф рассказал бабке о причине своего плохого настроения.

— Что ж, я этому рада, — ответила Туи. — Это доказывает, что мой божественный сын не стал мумией до срока.

Такого ответа юный принц не ожидал.

— Подумай сам, — продолжила она, — финиковая пальма рождается из косточки, которая совсем не похожа на взрослое дерево. Когда росток становится пальмой, он приносит плоды, которые, снова-таки, на него не похожи. Все, что не меняется, лишено жизни. Когда мужчина молод и мечтает о завоеваниях, Сет — достойный его покровитель. Он легко выходит из себя, он на всех и вся срывает зло, что иногда бывает полезно — когда он обрушивается на настоящего врага, как в случае со змеем Апопом, которого Сет пронзил копьем, спасая тем самым барку Ра. Но с годами большую власть над характером человека приобретает терпеливый и благостный Амон.