Рамсес II Великий. Судьба фараона - Мессадье Жеральд - Страница 50

— Я хочу, чтобы мой дед не был последним в перечне моих предков.

После этих слов Небуненеф выдержал едва уловимую человеком паузу — такая пауза обычно разделяет два такта исполняемой талантливым музыкантом мелодии, делая его игру незабываемой.

— К которому из твоих божественных предков должен восходить твой род?

Рамсес задумался.

— К как можно более древнему, Верховный жрец, — вмешалась в разговор Туи. — Разве не все цари происходят от одного предка — великого Амона?

Веки Небуненефа дрогнули. Царица-мать выразилась предельно прямо.

— Значит, к Нармеру? — уточнил он.

Это был первый фараон Двух Земель.

— Может, и нет необходимости упоминать всех, — сказала Туи.

— Я прикажу вписать самые славные имена, божественный государь, — отозвался Небуненеф.

Извлек ли он урок из двух неординарных поступков, совершенных фараоном совсем недавно? Вполне вероятно. Понял ли он, какое необоримое желание утвердить законность своего воцарения обуревает Рамсеса? И это тоже было вероятно. Он знал, что своим назначением обязан царю и что, реши Рамсес его отстранить, он придумает, как это сделать. Как бы то ни было, выражение лица Небуненефа изменилось: на смену медоточивой серьезности пришла расчетливая угодливость.

— Это должно быть сделано быстро, — сказал Рамсес.

— Я помолюсь о том, чтобы работы зодчих и каменотесов продвигались с божественной скоростью.

После этого Рамсес разрешил Небуненефу удалиться.

— Он понимает, чем обязан тебе, — тихо сказала Туи, когда Верховный жрец вышел.

Наконец-то Рамсес вернулся в Уасет.

Три барки добавились к плавучему кортежу, доставившему в столицу царственную чету, их родственников, друзей и приглашенных на церемонию почетных гостей, — на них погрузили подарки царю и его близким, драгоценную мебель, горшочки с мазями и благовониями, страусовые перья и даже пару серых попугаев с красными хвостами, которые рассыпались в похвалах, стоило с ними заговорить. Правда, попугаи так понравились детям, что их пришлось перенести на царскую барку.

Разлилась не только Великая Река; прибыло воды и в другой реке, глубину которой не измерить — в реке слов. В считанные дни управленцы сорока двух номов и жрецы всех храмов, точного количества которых никто не знал, получили, как считалось, правдивую информацию о недавних эпохальных деяниях фараона. Немногие посвященные знали точную причину, подтолкнувшую монарха к решению взять на себя, пусть и временно, обязанности Верховного жреца Амона. Большинство же подданных приписывали ему вполне оправданные мотивы; одни полагали, что, узнав о кончине Небнетеру, Рамсес просто не захотел отменять хвалебную церемонию и сам выступил в роли жреца; другие высказывали предположение, что фараон руководствовался иными соображениями, а именно: решил показать, что, даже будучи рыжим, он остается верным почитателем Амона. Жрецы Амона в других номах, настроенные более скептически, задавались вопросом, почему он не передал временно обязанности Небнетеру другому жрецу, который вполне мог бы провести ритуал как должно, и усматривали в этом поступке некий коварный расчет. Обожествлением же своей Первой супруги Рамсес заткнул рот тем, кто не упускал случая вспомнить, что молодой фараон и его предки не являются потомками царей, — так злобные кумушки держат у входной двери палку, чтобы отходить ею соседа в случае ссоры. Рамсес упрочил свое положение, ибо отныне он был супругом женщины, облачившейся в красное одеяние.

В Хет-Ка-Птахе и в Уасете известие о том, что государь посягнул на права жрецов, стало для сановников, да и всех жителей, потрясением. Рамсес II поступал по собственному усмотрению. За короткий срок он дважды изменил церемониал, насчитывавший тысячи лет.

В армии, наоборот, шумно восхищались царской дерзостью: фараон дал понять всей стране, что он не тот человек, которому можно связать руки традициями, если они его не устраивают, какими бы древними они ни были. В нем они видели достойного наследника Хоремхеба — военачальника, спасшего страну от краха.

Посланцы и купцы, особенно прибывшие с Востока, отправили на родину цветистые описания последних событий, из которых следовало, что молодой фараон Рамсес — человек не робкого десятка…

— Лучи славы твоего величества достигают всех уголков мира, — заявил Аамеду.

Пер-Ту горячо поддержал сослуживца, равно как и военачальник Урия. И Именир.

На царский Совет в тот день пригласили также и военных, чего не бывало много недель подряд.

Рамсес окинул военачальников долгим взглядом. Сегодня он был не в настроении: Исинофрет, которая отчаянно завидовала Первой супруге, получившей невиданные привилегии, замучила его упреками до такой степени, что он велел ей удалиться в свои покои и попросил Хормина, управителя Дворца Женщин, прислать ему девицу — новый, точно рассчитанный удар по самолюбию Второй супруги.

— Я вас услышал, — в завершение сказал он. — Но время еще не настало. Я считаю, что прежде всего нужно сплотить страну, а уже потом готовить новую кампанию.

Он прекрасно знал, что скрывается за похвалами военных, — желание вернуть Кадеш. Однако он считал, что не готов к этому. Во-первых, когда его отец отправлялся на войну, он, Рамсес, будучи соправителем, следил за порядком в пределах страны, а когда они уезжали вместе, этим занималась Туи. У него же не было ни официального, ни неофициального соправителя, которому он мог доверять, — Туи отошла от дел сразу же после коронации сына. Во-вторых, хетты вступили в союз со многими восточными государствами и племенами, а это значило, что отвоевать Кадеш будет намного труднее, чем в прошлый раз. И в-третьих, для кампании понадобятся немалые средства, значит, нужно сначала пополнить казну.

— И я считаю, что пока мы можем усилить армию, — добавил он. — Как мне кажется, ее ряды следует пополнить молодежью, да и лошадей у нас маловато.

— Управляющий казной не слишком щедр с нами, — заметил военачальник Урия.

— Отныне он будет щедр. И пускай мастера изготовят побольше колесниц.

Из этого разговора военачальники сделали вывод, что идея о возвращении Кадеша короне не оставлена, но отложена. Что ж, они подождут. А сам Рамсес рассчитывал все свободное время посвятить завершению работ по возведению «своего» города, у которого и название было соответствующее — Пер-Рамсес. До сих пор он мало внимания уделял Нижним Землям; теперь же, когда Юг был укрощен, пришло время покорить вторую половину царства.

Нижние Земли… Они заслужили свое название. Благословенный зеленеющий край, где Великая Река разделяется на два рукава, меж водами Ра и Аварисом [32]был населен неблагонадежными жителями, например, на западных его территориях проживали техену, которые несколько лет назад пытались завоевать страну, а на восточных — шасу и шардана, часто продающиеся врагам короны. Что уж говорить об апиру, которые делают вид, что пришли на эти земли на несколько недель откормить скот, а на самом деле строят себе жилища и даже насаждают культ своих собственных богов.

Рамсес подавил нетерпение; решительно, Нижние Земли всегда были своего рода выгребной ямой. Сначала гиксосы установили там культ своих богов, в числе которых был и Сет, с которым его, фараона, теперь в открытую отождествляют. Что ж, в любом случае он наведет там порядок. Он построит в этом месте свою столицу и докажет всем чужеземцам, что в долине Великой Реки один царь — он. Пер-Рамсес станет жемчужиной Нижнего Египта. Уасет и даже Хет-Ка-Птах находятся слишком далеко, да и потом, он давно устал от древних городов, где, как он подозревал, его считали случайным гостем, ничем не примечательным фараоном, оказавшимся в списке правителей между царем прошлым и царем будущим. В Пер-Рамсесе он будет первым, единственным и вечным.

— Позовите ко мне Маи, — приказал он.

— Твое величество, управитель работ Маи сейчас в Пер-Рамсесе, выполняет твои приказания, — ответил первый придворный. — Он будет здесь только через два дня.