Вопрос и ответ - Несс Патрик - Страница 29

— Вапщето нам приказали заклеймить спэклов за неделю, — повторяю я распоряжение мэра. — А мы провозились почти три.

Он злобно оборачивается, полыхая красным Шумом:

— На нас напали! Я-то тут при чем?

— Я тебя и не виню, — говорю я, но Шум-то меня сдает: я вспоминаю ленту на шее 0038-го.

— Значит, по-твоему, я во всем виноват? — Он останавливает коня и сверлит меня злобным взглядом, уже нагибаясь в седле, чтобы спешиться.

Я открываю рот, но ничего не отвечаю, потомушто впереди…

Два одинаковых амбара стоят рядышком у поворота к реке.

Я бросаю на Дейви быстрый взгляд.

Он зловеще лыбится:

— Что это у нас там?

— Ничего.

— Твоя девка, а? — язвит он.

— Пошел ты, Дейви.

— Нет, ушлепок. — Дейви соскальзывает на землю, Шум его вспыхивает алым. — Это ты пошел.

Мне остается только драться.

— Солдаты? — спрашивает мэр Леджер, окинув взглядом мои синяки и разбитый нос, когда я возвращаюсь в башню.

— Не ваше дело, — рычу я. Давно мы с Дейви так не дрались. От боли во всем теле я еле доползаю до кровати.

— Есть будешь? — спрашивает мэр.

Мой Шум дает понять, что нет, есть я не буду. Он тут же хватает мою тарелку и принимается жевать, даже не поблагодарив.

— Решили проесть себе путь на свободу? — спрашиваю я.

— Слова мальчишки, которому никогда не приходилось добывать себе пищу.

— Я не мальчишка.

— Когда мы прилетели на Новый свет, провизии хватило только на год, — с набитым ртом говорит мэр Леджер. — А охотиться и вести сельское хозяйство научились далеко не все. — Он отправляет в рот еще одну ложку. — Голод учит ценить горячую пищу, Тодд.

— Да что творится со всеми взрослыми? Обязательно из всего надо сделать урок! — Я закрываю лицо рукой, но тут же ее отдергиваю, потомушто подбитый глаз жутко болит.

Опять наступает ночь. Воздух стал еще холодней, поэтому сплю я почти целиком одетый. Мэр Леджер начинает храпеть: ему снится дом с бесконечными дверями, из которого он никак не может найти выход.

Самое безопасное время, чтобы подумать о ней.

Она еще в городе?

Или она теперь тоже — член «Ответа»?

Ну и все в таком духе.

Типа, что бы она сказала, если б увидела меня вчера?

Если б увидела, что я делаю каждый день.

И с кем.

Я глотаю ночной воздух и смаргиваю слезы.

(ты еще со мной, Виола?)

(со мной?)

Проходит час, а я все не могу уснуть. Что-то гложет меня изнутри, я ворочаюсь с боку на бок, пытаясь очистить Шум и успокоиться. Завтра я должен быть готов к новой работе, которую мэр для нас придумал. И работа, похоже, совсем не так плоха.

Но ведь я что-то упустил, что-то важное и очевидное.

Что-то эдакое…

Я сажусь, прислушиваясь к Шуму храпящего мэра Леджера и РЁВУ спящего Нью-Прентисстауна внизу. К пенью ночных птиц и даже к рокоту бегущей вдали реки.

Вот оно!

Вечером я не слышал лязга запирающегося замка, когда мистер Коллинз запустил меня в комнату.

Клянусь, его не было.

Сквозь темноту я смотрю на дверь.

Он забыл ее запереть.

Сейчас, в эту самую секунду…

Она открыта.

16

КТО ТЫ

— Я слышу снаружи чей-то Шум, — говорит миссис Фокс, когда я подливаю ей свежей воды на ночь.

— Было бы странно, если б не слышали, миссис Фокс.

— У самого окошка!

— Солдаты, наверно, курят.

— Нет-нет, это другое, я точно знаю…

— Миссис Фокс, я очень занята, правда.

Я поправляю ей подушки и выливаю судно. Она молчит до самого моего ухода.

— Все изменилось, — говорит старушка напоследок.

— Да уж, еще как.

— Раньше в Хейвене было лучше, — добавляет она. — Не идеально, но гораздо лучше.

В конце дня я умираю от усталости, но, сев на кровать, все же достаю записку, которую ношу в кармане. И перечитываю ее в сотый, нет, в тысячный раз.

«Дитя мое,

пора сделать выбор.

Мы можем на тебя рассчитывать?

“Ответ”».

Даже имя не написала.

Три недели назад я получила эту записку. Три недели прошло, а ничего не происходит. Ни записок больше, ни знаков… Я просто торчу целыми днями в лечебном доме в компании Коринн — точнее, госпожи Уайетт, как мне теперь полагается ее называть, — и пациенток. Женщин, заболевших по обычным причинам, и женщин, которых допрашивали люди мэра, — они приходят к нам избитые, с синяками, переломанными ребрами, пальцами и руками. Еще с ожогами.

И это самые везучие. Остальных бросили в тюрьму.

И каждые три-четыре дня за окном гремят взрывы — БУМ! БУМ! БУМ!

Все новых женщин арестовывают, все новые поступают к нам.

А от госпожи Койл — ни слова.

Да и от мэра тоже.

Ни слова о том, почему меня бросили одну. По логике, меня должны были забрать первой — допрашивать, пытать, мучить в камере.

— Но ничего, — шепчу я. — Ничего не происходит.

И от Тодда ни весточки.

Закрываю глаза. Я так устала, что уже ничего не чувствую. Каждый день я выискиваю способ пробраться к радиобашне, но солдаты теперь всюду, их слишком много, чтобы просчитать смены и пересменки, и с каждой новой бомбой их становится только больше.

— Надо что-то предпринять, — говорю я вслух. — Иначе я сойду с ума. — Смеюсь. — Сойду с ума и начну разговаривать сама с собой.

Опять хохочу — куда громче и дольше, чем следовало бы.

И тут раздается стук в окно.

Я вскакиваю. Сердце едва не выпрыгивает из груди.

— Госпожа Койл? — спрашиваю я.

Неужели теперь? Неужели время пришло?

Я должна сделать выбор?

Можно ли на меня рассчитывать?

(стоп, да ведь это же Шум…)

Я встаю на колени в кровати и буквально на сантиметр отодвигаю штору — только чтобы увидеть, кто стоит снаружи. Я уже представляю знакомое хмурое лицо и руку, отирающую лоб…

Но это не она.

Совсем.

— Тодд!!!

В следующий миг я откидываю шторы, рывком поднимаю окно, а он перегибается через раму, в Шуме только мое имя, больше ничего, и я втаскиваю его в комнату — честное слово, я поднимаюего и тащу внутрь, — и мы падаем на мою кровать, я — на спину, а он — на меня, его лицо так близко, что я сразу вспоминаю, как мы лежали точно так за водопадом, когда за нами гнался Аарон, и я смотрела прямо ему в глаза.

И знала, что все будет хорошо.

—  Тодд!

В свете лампы я вижу синяк у него под глазом, запекшуюся кровь в носу и спрашиваю:

— Что случилось? Ты ранен?

Но он только выдыхает:

— Ты!

Я не знаю, сколько времени мы так лежим, просто купаясь в присутствии друг друга, — да, он здесь, рядом, он жив, я чувствую вес его тела, шершавые пальцы на своем лице, тепло и запах… и пропыленную одежду. Мы почти не говорим, в его Шуме бурлят чувства — сложные образы, картинки из прошлого, как меня подстрелили, как он боялся за мою жизнь и как приятно сейчас трогать меня кончиками пальцев, но все это перекрывает одно слово: Виола, Виола, Виола.

Это Тодд.

Черт побери, это Тодд!

И все хорошо.

А потом в коридоре раздаются шаги.

Они останавливаются прямо у моей двери.

Мы резко поворачиваем головы. В щели под дверью видна тень: по ту сторону стоит человек.

Я жду стука.

И приказа вышвырнуть Тодда.

Но потом шаги удаляются и затихают в коридоре.

— Кто это был? — спрашивает Тодд.

— Госпожа Уайетт, — отвечаю я и слышу удивление в собственном голосе.

— А потом начались взрывы, — заканчиваю я свой рассказ. — Он вызывал меня к себе всего два раза, узнать, известно ли мне что-нибудь о террористах, но я ничего не знала — клянусь, ничего! И про него я ничего не знаю, честное слово.