Мы еще встретимся с тобой - Кларк Мэри Хиггинс - Страница 20

– Фрэн, мое желание поговорить с Анна-Марией Скалли не имеет никакого отношения к твоему расследованию. То, что я пять с половиной лет провела в тюрьме, напрямую связано с тем фактом, что мой муж и она были любовниками. Ведь это так странно – то, о чем я ничего не знаю, настолько сильно изменило мою жизнь. Давай условимся вот о чем: если я ее найду или хотя бы нападу на ее след, я сообщу. И если ты найдешь ее, ты дашь мне знать. Договорились?

– Нужно подумать, – ответила Фрэн. – Но я собираюсь позвонить твоему адвокату и расспросить его. Анна-Мария значилась в списке свидетелей, которые должны были выступить на твоем процессе. Поэтому в его файлах должен был сохраниться ее адрес.

– Я уже говорила об этом с Филипом, и он клянется, что у него адреса нет.

– Я все-таки попробую, на всякий случай. Все, я должна бежать. – Фрэн помолчала. – Молли, будь осторожна.

– Забавно, Дженна сказала мне то же самое, когда меня навещала.

Молли положила трубку и вспомнила, что она говорила Филипу Мэтьюзу. Если с ней что-то случится, это докажет, что у кого-то другого были все основания бояться расследования Фрэн Симмонс.

Телефон зазвонил снова. Молли инстинктивно почувствовала, что это родители из Флориды. Они говорили о каких-то пустяках, лишь потом коснулись того, как ей живется одной в огромном пустом доме. Уверив их, что она отлично справляется, Молли спросила:

– Что случилось с содержимым письменного стола Гэри после его смерти?

– Люди окружного прокурора забрали практически все, кроме мебели, – сказала мать. – Все, что они вернули после суда, я сложила в коробки и поставила на чердаке.

Этот ответ заставил Молли побыстрее закончить разговор и бегом отправиться на чердак. Там на полках она нашла аккуратно упакованные коробки. Она отодвинула в сторону те, где хранились книги и статуэтки, фотографии и иллюстрированные журналы, и подвинула к себе те две, на которых были надписи: «Письменный стол». Молли знала, что ищет: ежедневник, который Гэри всегда носил с собой, и записную книжку, которую он хранил в верхнем ящике стола.

Возможно, записи помогут ей понять, что на самом деле происходило в жизни Гэри, решила Молли.

Она со страхом открыла первую коробку, боясь того, что может обнаружить, но все-таки исполненная решимости выяснить все, что только сумеет.

25

Глядя в окно на мелькающий привычный ландшафт, Барбара Колберт думала о том, что семь лет назад жизнь ее семьи была совсем другой. Дэн, личный шофер, вез ее из квартиры на Пятой авеню в отделение для хронических больных имени Наташи Колберт, расположенное на территории клиники Лэша в Гринвиче, как он делал это каждую неделю. Когда они подъехали к входу, миссис Колберт посидела немного, собираясь с силами и готовясь к тому, что следующий час будет держать Ташу за руку, говорить какие-то слова, которые та не услышит и не поймет, и сердце будет разрываться от боли.

Седая женщина лет семидесяти, с прямой осанкой – такой была Барбара Колберт. Она знала, что за годы, прошедшие после несчастного случая, она постарела на двадцать лет. Библия говорит о семилетних циклах в жизни человека, семь лет процветания, семь лет голода. Она думала об этом, застегивая верхнюю пуговицу норкового жакета. Цикличность предполагает, что ситуация должна измениться, но Барбара Колберт знала, что для Таши невозможны никакие перемены. Ее дочь седьмой год жила, ничего не понимая и не чувствуя.

Таша подарила им столько радости. Она стала для Барбары и ее мужа Чарльза неожиданным подарком. Барбаре уже исполнилось сорок пять, а Чарльзу – пятьдесят, когда она поняла, что беременна. Их сыновья уже учились в колледже, и супруги Колберт были уверены, что им больше не придется возиться с пеленками. Но жизнь рассудила по-своему.

Всякий раз, собираясь с силами, чтобы выйти из машины, Барбара вспоминала одно и то же. Тогда они жили в Гринвиче. Таша, приехав домой из юридического колледжа, заглянула в столовую. Она была в костюме для бега, рыжие волосы завязаны в «конский хвост», синие глаза сияли, такие живые, теплые, умные, до ее двадцать четвертого дня рождения оставалась всего неделя.

– Всем пока, – сказала она и ушла. Это были ее последние слова.

Через час им позвонили из клиники Лэша и сказали, что произошел несчастный случай и Ташу привезли именно туда. Барбара навсегда запомнила короткую поездку до больницы и сковавший ее ужас. Она все время молилась: «Господи, прошу тебя, пожалуйста».

Джонатан Лэш был семейным врачом Колбертов, когда дети были маленькими, и Барбара чувствовала себя немного спокойнее, зная, что Гэри Лэш, сын Джонатана, будет лечить Ташу. Как только она увидела его в отделении скорой помощи, то сразу поняла по выражению его лица, что случилось нечто ужасное.

Гэри Лэш сказал им с Чарльзом, что во время пробежки Таша упала и ударилась головой о бортик тротуара. Сама травма была не слишком серьезной, но еще до приезда в больницу у нее началась сердечная аритмия.

– Мы делаем все возможное, – пообещал Гэри Лэш, но было очевидно, что они ничего сделать уже не могут. В мозг Таши перестал поступать кислород, и он погиб. Если не считать способности дышать самостоятельно, во всех остальных смыслах Таша умерла. У них, влиятельных владельцев медиаимперии, было очень много денег, но они ничем не могли помочь своей единственной дочери.

Барбара кивнула Дэну, давая понять, что готова выйти из машины. Заметив, насколько скованно двигается его хозяйка, Дэн взял ее под руку.

– Сегодня скользко, миссис Колберт. Позвольте мне довести вас до двери.

Когда Барбара и ее муж окончательно смирились с тем, что Таша никогда не поправится, Гэри Лэш посоветовал им подумать о том, чтобы поместить ее в специальное отделение, которое как раз пристраивали к больнице.

Он показал им планы скромной пристройки, и для них оказалось благом вызвать архитектора, улучшить проект и сделать пожертвование, которое совершенно изменило облик будущего отделения. Для каждого пациента предназначалась теперь большая комната с личной ванной, удобной, по-домашнему уютной мебелью и наисовременнейшим оборудованием. Все пациенты, чья жизнь, как и жизнь Таши, была изуродована неожиданно, жестоко и непоправимо, получали лучший уход и все, что можно купить за деньги.

Специальные трехкомнатные апартаменты предназначались для самой Таши, точное повторение ее комнат в родительском доме. С ней рядом постоянно находились медсестра и сиделка. Классическая музыка, которую так любила Таша, негромко звучала днем и ночью. Каждое утро ее переносили из спальни в гостиную, чьи окна выходили в небольшой персональный сад.

Пассивная гимнастика, уход за лицом, массаж, маникюр, педикюр поддерживали тело Таши в отличном состоянии, оно оставалось гибким и красивым. Ее волосы, по-прежнему огненно-рыжие, мыли и расчесывали ежедневно. Они свободно рассыпались по плечам. Таша была одета в шелковую пижаму и халат. Персонал должен был разговаривать с ней, словно она понимала каждое слово.

Барбара вспомнила те месяцы, когда они с Чарльзом приезжали к дочери каждый день. Но месяцы слились в годы. Уставшие от эмоциональной и физической нагрузки, они стали бывать в отделении дважды в неделю. Когда умер Чарльз, Барбара с большой неохотой последовала совету сыновей, оставила дом в Гринвиче и поселилась в нью-йоркской квартире. Теперь она навещала Ташу только раз в неделю.

В этот день, как и всегда, Барбара прошла через вестибюль и дальше по коридору до апартаментов дочери. Сиделки усадили Ташу на диване в гостиной. Барбара знала, что под покрывалом спрятаны специальные ремни, удерживающие тело от падения и гарантировавшие, что Таше не причинит вреда непроизвольное сокращение мышц.

С привычной болью в сердце Барбара рассматривала безмятежное лицо Таши. Иногда ей казалось, что она замечает движение глаз или слышит вздох, и у нее появлялась безумная, ничем не подтвержденная надежда на то, что, может быть, для Таши еще не все потеряно.