Диверсант - Корчевский Юрий Григорьевич - Страница 16

— Эй, выходи! — крикнул Саша, повернувшись к той стороне поляны, откуда раздавались автоматные очереди.

Из-за деревьев, прихрамывая, вышел командир Красной Армии — без головного убора. На левой ноге, прямо поверх галифе — грязный бинт. В руке он сжимал пистолет-пулемёт Дегтярёва. Лицо исхудавшее, обросшее недельной щетиной, запавшие глаза лихорадочно блестели.

— Всё, амбец немцам? — хрипло спросил он.

— Двоих не хватает, — с досадой ответил Саша.

— Хрен с ними, может — утонули.

— Мотоциклов десять, стало быть, немцев должно быть двадцать. Если двоих упустили, они вскоре подмогу приведут.

— Не приведут. Голые да без оружия… А деревни поблизости я не видел. Ты кто?

— Сержант Савельев, сто седьмой стрелковый полк, — чётко представился Саша.

— А я из восемьдесят четвёртого, политрук Шумилин, — командир показал левый рукав, на котором была нашита красная звезда. Большая, суконная — и как только Саша сразу внимания на неё не обратил?

— Сержант, сматываться отсюда быстрее надо, стрельбу немцы слышать могли, да и двоих ты не досчитался — тоже тревогу могут поднять. Только мотоциклы обыщи. Жрать охота, сил нет. Я уж три дня как крошки во рту не держал.

Саша обыскал коляски мотоциклов и собрал целую кучу снеди: копчёная колбаса, вино в бутылках, белый хлеб в фольге, и множество консервных банок. Только с чем — неизвестно, все надписи на немецком.

Политрук едва не прослезился.

— Жалко жратву бросать, а всё съесть не сможем.

Одной рукой он схватил колбасу, другой — хлеб, и начал есть, жадно отрывая от еды большие куски.

— Да ты не торопись, политрук! Когда три дня не ел, сразу много нельзя, живот скрутит. И винцом запивай, чтобы не всухомятку!

— Знаю, удержаться не могу, — с набитым ртом невнятно промычал политрук. Прожевав, он сказал: — Вещмешок бы найти, кое-что с собой прихватим.

Только вещмешков у немцев не было, одни ранцы из телячьей кожи.

— Погоди-ка, есть вещмешок, с тушёнкой, на берегу оставил, — вспомнил Саша. — Я отлучусь ненадолго, принесу.

Политрук поднял на него глаза.

— А не сбежишь?

— Дурак ты, хоть и политрук.

Саша взял кольцо колбасы и хлеб. Он шёл по берегу, жевал и анализировал происшедшее. А ведь он ошибку совершил. Немцы были на берегу, а сороки верещали немного далее. Человек сюда шёл, а он всё внимание на немцев обратил. А если бы это был не политрук, а враг? «Навыки утратил, Саня!» — укорил он сам себя.

Забрав вещмешок с тушёнкой, он вернулся назад. Политрук сидел в коляске, разложив перед собой еду, и пил вино из горлышка бутылки.

— Ну и вино у них вкусное! — поделился он с Сашей впечатлением.

Саша присел на сиденье мотоцикла.

— Времени у нас мало, политрук, думаю — четверть часа, не больше. Что с ногой? Идти сможешь?

— Сквозное пулевое. Болит, сволочь. Как пройдёшь, ногу натрудишь, кровить начинает.

«Стало быть, политрук не ходок, скорее — обуза», — промелькнуло в голове у Саши.

Шумилин как будто прочитал его мысли.

— Ты что удумал? Один уйти хочешь?

— Если бы хотел, не вернулся бы, — усмехнулся Саша. — В мешке — тушёнка.

— О! Здорово! То ни гроша, а то вдруг алтын! — пьяненько хихикнул политрук. На голодный желудок его развезло.

— Я сейчас бинты поищу, видел где-то, — поднялся Саша. — Перевязать тебя надо.

Индивидуальные перевязочные пакеты Саша видел в ранцах у немцев. Он принёс несколько штук, сложил их на коляску мотоцикла.

— Скидывай галифе!

Политрук стянул брюки.

Осмотр раны Сашу не порадовал. Выходное отверстие гноилось, вокруг него — краснота. «Как бы гангрена не приключилась, — обеспокоился Саша, — ему бы сейчас врача и перевязку».

Он прошёлся по поляне, нашёл листья подорожника. Ополоснув в воде, приложил их к ране и перевязал немецким бинтом.

— Ловко у тебя это получается, — похвалил его политрук.

— Это от бабушки. Пацаном ещё был — то коленку собьёшь, то занозу загонишь. Вот она подорожник и прикладывала.

Политрук попытался натянуть галифе.

— Стой! — остановил его Саша. — Надевай немецкую форму!

— Ты что?! Чтобы я, красный политрук — и вражью форму надел?! Да ни за что!

— А теперь послушай меня. Ты со своей ногой далеко не уйдёшь, рана гноиться начала. А до линии фронта, по моим прикидкам, больше двухсот километров. Сможешь ты их пройти?

Политрук отрицательно покачал головой.

— Потому я и предлагаю тебе переодеться в немецкое. Форму натянем, очки мотоциклетные, каски. Сколько сможем, проедем. Глядишь, и рана твоя подживёт.

— Ты думаешь, кто-нибудь поверит, что мы немцы?

Политрук провёл рукой по лицу, заросшему недельной щетиной. И в самом деле: немцы выбриты чисто, гладко, а у политрука не лицо, а рожа — как у оборванца. Но ведь должны же у немцев бритвенные принадлежности быть!

Саша перевернул ближайший к нему ранец, высыпал его содержимое на землю. Нашлась и бритва — опасная, и помазок, и кусочек мыльца.

— Садись, политрук, побрею!

Он развёл в немецкой жестяной кружке мыльце, помазком нанёс пену на лицо политрука, осторожно выбрил. Опасной бритвой он пользовался в первый раз, и с непривычки было неудобно.

Политрук с наслаждением провёл рукой по лицу.

— Эх, сейчас бы подворотничок свежий! Да «Шипром» побрызгаться, — мечтательно произнёс он.

Саша меж тем обошёл поляну и собрал немецкое обмундирование.

— Вот, примерь на себя! — протянул он политруку чужую форму, и сам стал раздеваться.

После примерки нескольких френчей он подобрал себе китель и галифе, потом принялся за сапоги. Сорок второй — ходовой размер — он нашёл быстро. От одежды пахло прежним владельцем — потом, каким-то одеколоном и ещё бог знает чем.

Политрук после некоторых колебаний тоже переоделся. Одежду — свою и политрука — Саша уложил в пустой ранец. Потом протянул политруку мотоциклетные очки и каску.

— Надевай!

Политрук с видимым отвращением натянул очки, нахлобучил шлём.

Саша с удовольствием осмотрел его.

— Ну вот, а ты не хотел! Вылитый фриц! Никто тебя остановить не посмеет, кроме разве что фельдполиции. Да ещё и погоны на тебе не рядового.

— Да? А в каком я теперь звании?

— Не знаю, я их знаки различия не изучал. Ты должен это лучше меня знать.

— У нас в политотделе всякой дрянью не занимались.

— Ага, бить врага хотели — на чужой земле и малой кровью. Слышал не раз уже.

Политрук хотел ответить резкостью, но понял — время и ситуация не те.

Саша прошелся по поляне; открыв пробки бензобаков, выбрал мотоцикл, где бензина в баке плескалось побольше. Затолкал в багажник коляски ранец и вещмешок с тушёнкой, в другой ранец уложил трофейные продукты и тоже бросил его в коляску. Туда же отправил и пару железных коробок с пулемётными лентами. Политруку протянул немецкий автомат.

— Не возьму, у меня свой есть! — возразил Шумилин.

— А как ты себя представляешь — в немецкой форме да с русским автоматом? Ты ещё надпись сделай — «партизан», и на грудь её прилепи.

— Сержант, не забывайтесь, я всё же политрук!

— Мы сейчас на оккупированной земле. И ты, и я — просто бойцы Красной Армии. Чтобы до тебя дошло — окруженцы! Так что командовать будешь у наших.

Политрук нехотя положил свой автомат на землю и повесил на шею ремень МП-40.

Сашу разобрал смех. Совершенно натуральный немец! А ведь ещё полчаса тому назад был политруком — с грязным бинтом на ноге и недельной щетиной на лице. Теперь щёки выбриты, глаза огнём горят, форма, хоть и чужая, но не рваная… Сам Александр выглядел подобным же образом.

Осмотром он остался доволен. Конечно, языка немецкого они оба не знают, но внешне очень похожи на немцев.

— Садись в коляску, — скомандовал он политруку, — сойдёшь за пулемётчика.

Политрук неловко залез в мотоциклетную коляску, долго в ней устраивался.

— Сержант, какого чёрта ты сюда всякого барахла натолкал? — недовольно выговаривал он Александру. — Сесть нормально невозможно, ноги не устроишь!