Гнев Нефертити - Мессадье Жеральд - Страница 53

— Что это?

Он смутился и покраснел.

Это был фаллос.

— Член, — прошептал он.

— Это никогда не бывает такого большого размера, — нравоучительно заметила Анхесенпаатон.

Он лукаво посмотрел на нее.

— Иногда бывает, — заметил он.

— Я видела твой, — ответила она.

Этот интересный разговор был прерван внезапно возникшим шумом.

Дети находились за высоким комодом, когда дверь открыла Макетатон. Не понимая сами почему, они присели за комодом.

Макетатон оглянулась по сторонам и никого не обнаружила. Царевна вышла в коридор. Анхесенпаатон и Пасар видели, что она вошла, осторожно шагая, в комнату Меритатон. Они прислушались: почти ничего не было слышно. Через некоторое время Макетатон вышла со шкатулкой в руках и отнесла ее в свою комнату. Затем снова вышла и направилась в покои своей матери, но остановилась на пороге, прислонилась к косяку и стала рассматривать просторные комнаты. Какое-то время она предавалась воспоминаниям, которые были пищей ее одиночества, затем вернулась к себе, хлопнув дверью.

И Анхесенпаатон, и Пасар облегченно вздохнули и вышли из своего укрытия.

Наконец в полдень царское семейство, кормилицы и слуги во главе с Уадхом Менехом прошествовали через сад и направились к пристани. Сменкхара, Меритатон и Тутанхатон, а также следовавшие за ними носильщики опахал уже готовы были подняться на борт. Кормилицы поспешно выплевывали арбузные косточки, брали за руки царевен и присоединялись к остальным. Пасар проводил Анхесенпаатон до пристани; он должен был отправиться на другом корабле под присмотром Аа-Седхема.

Восточный ветер позволил бы гребцам прикладывать меньше усилий, чтобы плыть вверх по Великой Реке. Но кто мог предвидеть, каким будет ветер?

Как только «Слава Атона» причалила к пристани в Фивах, заревели медные трубы, сопровождаемые барабанной дробью и грохотом тарелок. На пристани выстроился гарнизон бывшей столицы. Городской голова, начальник гарнизона, великий жрец Хумос, знатные вельможи, высокопоставленные чиновники встретили Сменхкару, Меритатон и их свиту изобилием приветственных речей. Уадх Менех решил, что согласно протоколу Сменхкара и Меритатон отправятся во дворец в одном паланкине.

Командующий гарнизоном и городской голова восседали на белых лошадях с золотыми попонами. Головы лошадей украшали страусовые перья. Каждые пять минут трубы начинали выводить одну и ту же мелодию: падам-дам-дам, заканчивающуюся оглушительным грохотом. Занавески носилок были раздвинуты, и оба пассажира могли наблюдать за плодами трудов Тхуту и Уадха Менеха. Из огромной толпы, теснившейся по обе стороны главной улицы, выкрикивали благословения. На этой улице впервые были высажены деревья из Куша, а к случаю она была еще и украшена цветами. Треугольные желтые знамена с именем нового царя развевались на ветру на столбах, обвитых лентами.

Въезд царя в город был действительно триумфальным.

В конце улицы кортеж, состоящий из более чем трехсот персон, включая почетных гостей, повернул налево и, миновав алтарь Первородного бога, оказался перед дворцом.

Вид зданий, которые были знакомы ему с детства, удивил Сменхкару. Он едва их узнавал. Память сохранила воспоминания о нескольких зданиях, о дворе, лестницах, а он увидел большую крепость с высокими стенами. Не так ли бывает со всеми воспоминаниями о давно прошедших днях? Затем Сменхкара вспомнил о худощавом задумчивом юноше, чьим прирожденным величием любовался, будучи ребенком. Тогда его еще звали не Эхнатоном, а Аменофисом, как и его отца. Его молчаливость интриговала уже тогда, а загадочная улыбка заставляла верить, что боги нашептывают ему что-то на ухо.

Эти воспоминания были прерваны толчком носилок, которые опустили на гранитные плиты.

Сменхкара выглянул из-за занавески. Носильщики остановились перед большим портиком с двумя огромными колоннами: это были два изображения Аменофиса Третьего, великолепного в своей вечной молодости. Он выставил вперед левую ногу, словно намеревался идти на запад. Это был вход во дворец.

После двух дней пути дух Ахетатона испарился. У Сменхкары закружилась голова. Он был в чужой стране. Да и сам он был другим — он уже ощущал себя царем. Прошло семнадцать лет царствования Эхнатона. Было много всего, были конфликты и любовные интриги. После всего этого остались только воспоминания о словах и объятиях, и эти воспоминания постепенно растворялись и уносились ветром с вековой пылью пустынь. Забывались дерзкие признания, предательства, интриги и удушливое зловоние историй об отравлениях.

Очевидным было лишь одно: он отмечен божественной милостью. Через пять дней он станет Властителем Двух Земель, живым богом, высшим воплощением божественной власти над жителями долины.

Осознание своей власти опьяняло и успокаивало.

Почетные придворные вышли встречать будущих супругов. Меритатон, Тутанхатон, остальные царевны и Сменхкара прошли через большой двор и вошли в зал с колоннами. Там их встретили торжественной музыкой. Звуки арф и лир раздались у подножья колонн, похожих на огромные папирусы, завитки которых касались разукрашенного потолка на расстоянии тридцати локтей от пола.

Он слушал. Меритатон слушала. Анхесенпаатон тоже. И Тутанхатон.

Но Сменхкара очень устал после двухдневного путешествия. В три часа после полудня он захотел остаться один. Уадх Менех догадался об этом, глядя на него. Музыкальные инструменты смолкли. Главный управляющий пришел засвидетельствовать новому царю свою нижайшую покорность и предложил проводить его в отведенные покои. Сменхкара повернулся к официальным лицам — это были Тхуту, Майя, Хумос, Хоремхеб, Нахтмин, Пентью, городской голова, командующий гарнизоном, высокопоставленные чиновники — и медленно и степенно произнес текст, написанный Тхуту и тайком проверенный Аа-Седхемом. Сменхкара выразил удовлетворение тем, что здесь собрались вместе первые люди царства, благодаря доброжелательному покровительству Амона-Ра и ради долгого царствования, затем он сказал, что будет рад всех снова увидеть на званом ужине в честь своего прибытия. Все поклонились, опахала из страусовых перьев зашелестели, словно от легкого ветерка, руки поднялись в восхваляющих жестах. Будущий царь повернулся и пошел вглубь дворца.

Пот живого бога

Золотая диадема с изображением головы покровительствующей богини Нехбет украшала ее парик. На затылке вздрагивали два священных пера.

Хумос стоял справа от жертвенного стола в большом зале храма Амона-Ра в Карнаке. Все остальные жрецы сидели у ее ног. Присутствующие, в том числе Тутанхатон и царевны, сидели чуть дальше, напротив нее. Осознавая торжественность момента, они застыли, словно изваяния.

Со своего кресла она могла видеть сквозь дым благовоний толпу, собравшуюся перед входом в храм Амона. Если бы Великая Река не разделяла Карнак и Фивы, здесь собрался бы весь город.

Верховный жрец заканчивал читать воззвание к Осирису.

Она спустилась с трона и подошла к жертвенному столу, налила из золотого кувшина молока в золотую чашу и левой рукой взяла маленький круглый хлебец с золотого подноса. Потом подошла к будущему супругу, который сидел рядом с ее троном, и протянула ему сначала хлеб, а затем молоко.

Он съел хлеб и выпил молоко.

Она села возле того, кто теперь был ее супругом и кого она посвятила в цари прежде, чем он надел корону.

— Возрадуйся в своем божественном доме, Амон, — прогремел голос Хумоса, — поскольку ты родил земного наследника для твоего царствования в Двух Землях.

В сопровождении двух жрецов Хумос, тяжело и медленно шагая, направился в закрытый придел в большом зале храма: это был наос, святая святых, центр вселенной; в нем находилась статуя бога.

Хумос поднялся по трем ступенькам и взломал печать, соединявшую две створки дверей.

— Скользит палец Сита, — вновь раздался зычный голос Хумоса, когда он открыл первый замок. — Скользит палец Сита, — повторил он, открывая второй замок. — Оковы сняты, печать взломана. Обе двери на землю открыты. Божественный пантеон сияет. Амон, повелитель Карнака, проснулся на своем великом троне.