Запретный город - Жак Кристиан - Страница 63

— Пошли с нами, Нефер, — попросила ведунья, пожаловавшись на усталость. — Рамосе хочет поговорить с тобой.

Втроем они молча шли к самому красивому дому в деревне, окна которого были освещены: внутри горели масляные светильники. Ведунья и Ясна прошли в спальню, а Нефера писец Рамосе попросил присесть подле него.

— Жена моя умирает, — сказал писец голосом печальным, но вместе с тем безмятежным. — Всю нашу жизнь мы прожили вместе и познали счастье в этой деревне. Я не отпущу ее одну в великое путешествие, надолго я ее не переживу. Старость скверна, Нефер; сердце цепенеет, уста становятся нерешительными, очи закрываются, уши поражает глухота, а члены теряют гибкость. Память слабеет, кости болят, дыхания не хватает, и пропадает вкус к житейским удовольствиям. Однако до сего дня, каждое утро приносило мне радость, ибо я зрел жизнь в Месте Истины. Но без моей супруги у меня не будет сил даже смотреть, как ты и братья твои отправляетесь на работы. Человеку не подобает бояться смерти; смерть есть путь, ведущий нас на суд Осириса, где великий бог судит сердца наши. Хотя ты еще юн, время и тебе озаботиться обителью вечности в некрополе селения, ибо обитель смерти есть неотъемлемая часть жизни. Остается мне одно дело довершить вместе с Неби, дело, к которому мы решили привлечь и тебя: восстановление святилища, посвященного царскому ка. Я хотел бы, чтобы Рамсес Великий увидел его завершенным, прежде чем он присоединится к своим предкам в Долине царей. Обещай мне, что будешь трудиться не покладая рук.

— Обещаю.

— В прямоте, честности и любви к Маат — вот в чем истинное счастье, Нефер; Маат есть праведность деяния. Велика она, неколебима и сильна; не менялась она с рождения своего, и, если все исчезнет, лишь она устоит, Вот почему главный долг фараона — поддержание Маат, ибо место истины всегда готова занять ложь. Твори Маат, и она явит себя, она есть пища богов, и вкус ее слаще меда. Созидай путь свой светом Места Истины, Нефер, и не забывай улыбку Маат.

Ведунья и Ясна вышли из спальни супруги писца. Лица у обеих были очень серьезными и значительными.

— Боль отпустила ее, — сказала мудрая женщина, — и она зовет своего мужа.

… Панеб Жар решительным шагом направлялся к дому художника Шеда. Он был главой рисовальщиков, и его надо было уломать, чтобы он наконец отворил врата ремесла перед Панебом. С тех пор как его приняли в братство, молодой великан достойно выдержал все испытания. Годы, однако, шли, а он никак не продвигался в том искусстве, к которому тянулся всем сердцем. Сгорая от страсти, ни о каких отсрочках он больше не хотел и слышать.

И внезапно застыл на месте.

Что-то было не так. Обычно с первыми лучами солнца селение оживало, начиналась суета возле цистерн с водой, люди завтракали на террасах… Но в это утро жизнь словно бы остановилась. Прервалась. Ни единого звука, даже дети не смеются. И на главной улице ни души.

Панеб побежал к Неферу и Ясне, но их не оказалось дома. Да и все прочие жилища были пусты.

Жар вышел из селения через маленькие западные ворота и увидел, что деревенские жители собрались возле одной из гробниц некрополя.

— Вот и ты наконец-то! — негромко сказала Уабет Чистая.

— Я сегодня просто встал позже обычного.

— Тихо ты. Траур.

— Кто умер?

— Писец Рамосе и его супруга. Их нашли вместе, лежали рядом, мирные такие, за руки взялись.

Распоряжался похоронами Кенхир, преемник и приемный сын Рамосе. Обнаружив, что супруги скончались, писец некрополя послал одного из мастеровых за бальзамировщиками, чтобы они преобразили бренные останки в вечные тела.

Дабы почтить память любимых всеми Рамосе и его жены, Место Истины погрузилось в великий траур. Весь лунный месяц мужчины не будут бриться, а женщины делать нарядные прически. Каждый день в храме и в домах обитатели селения будут молить предков принять усопших в царстве мертвых, где пиршественный стол никогда не пустеет и вечно остается накрытым.

Мастеровые оставили всю работу, чтобы к сроку изготовить все предметы, потребные для погребения писца Маат. Художник Шед Избавитель заканчивал переписывать папирус «Изречений выхода в день». Такой свиток возлагается на мумию, чтобы та владела заклинаниями, необходимыми для воскрешения.

Под руководством плотника Диди, человека крупного и медлительного, Панеб заканчивал работу над двумя погребальными ложами. Он подгонял резные деревянные ножки, а Диди в это время прилаживал изголовья из акации, На которых будут почивать головы мумий.

— Виду вас какой-то подавленный, — заметил Панеб. — Неужто Рамосе был таким важным человеком?

— Фараон дал ему титул «писец Маат». Быть может, ни один из писцов некрополя не был вправе так именоваться.

— А Кенхир что? Хуже?

— Кенхир он Кенхир и есть, и этого уже довольно.

— Непонятен ваш ответ.

— Работай получше, мальчик, и истина явит себя… если того пожелает.

В день погребения мастеровые с женами священнодействовали, выступая в качестве жрецов и жриц, и потому нужды призывать кого-либо извне не возникало. Кенхир с обоими начальниками артелей распевали обрядовые гимны над двумя возлежащими мумиями с отверстыми устами, ушами и очами.

Затем мастеровые поместили их в деревянные саркофаги, украшенные изображениями богов, знаками жизни, волшебными узлами Исиды и столпами Джед, символами воскресшего Осириса.

Затем в путь медленно двинулась вереница носильщиц и носильщиков с приношениями для обители вечности: там надлежало оставить посохи, письменные приборы, облачения, ложа, стулья, сундуки с украшениями и умащениями, жертвенные столики и маленькие статуэтки «ответчиков», которые будут помогать умершему в мире ином.

Внутренности усопшего были помещены в четыре сосуда в виде сыновей Хора: печень будет хранить человек, кишечник — сокол, легкие — павиан, желудок — шакал. Все органы умершего должны быть в наличии, нельзя допустить, чтобы что-либо пропало.

Нефер был сам не свой. Ясна почувствовала волнение мужа.

— Что тебя тревожит? — спросила она.

— Почему с последними словами Рамосе обратился ко мне, а не к своему приемному сыну Кенхиру? Или к начальнику артели?

— Рамосе был писцом Маат и не действовал поспешно. Он ведал час своей кончины и выбрал именно тебя, и никого иного, чтобы передать свою последнюю волю.

— Я не понимаю его решения.

— Разве он не дал тебе четких указаний?

— О том я уже говорил с Неби.

— И что он?

— Как только завершится траур, я немедля примусь за работу.

После той ночи, проведенной в горах вместе с ведуньей, Ясна обрела способность видеть будущее. И для нее в поступке писца Рамосе не было ничего непонятного.

Похороны подходили к концу. Хотя никто не сомневался, что суд Осириса признает писца Маат и его супругу праведниками, все очень горевали. Никто больше не услышит их речей, не воспользуется их советами, не сможет полагаться на их мудрость, если понадобится помощь в преодолении невзгод.

Один Панеб Жар не поддавался всеобщей печали. Время траура казалось ему уж слишком растянутым, просто нескончаемым, тем более что Бирюза отказала ему в любовных утехах. Умер так умер, умершие — они мертвыми и останутся, и из царства Осириса им уже никогда не вернуться; жизнь продолжается, а от стенаний никакого проку: горюй не горюй, заботы никуда не денутся.

Панеб похлопал Нефера по плечу:

— Это все, да? Других обрядов уже не будет, так ведь?

— Изо дня в день жрец и жрица будут почитать ка усопших.

— Значит, с завтрашнего дня жизнь войдет в обычное русло?

— Ну, более или менее…

— Признай, что я вправе требовать удовлетворения.

— Ты о чем?

— Должны же меня наконец научить тайнам рисунка.

— Пока что я тебя забираю к себе.

— Я что, каменотес?

— Мне необходимо как можно скорее завершить одну очень важную работу, и мне нужен сильный помощник.

60

На следующий день после смерти Рамосе Кенхир трижды вымыл волосы: мыть голову было его любимым удовольствием. Поскольку скончалась и супруга писца Маат, он наследовал все имущество своего покровителя, из которого ценнее всего была, конечно, прославленная библиотека с творениями древних авторов — Имхотепа, зодчего, возводившего пирамиды близ Саккары; мудреца Хордедефа, творившего во времена великих пирамид; визиря Птаххотепа, поучения которого Кенхир не уставал переписывать; пророка Неферти или необычайно осведомленного Хети, написавшего, среди прочего, «Сатиру на ремесла», чтобы похвастаться своим положением писца и преимуществами, с ним связанными.