Запретный город - Жак Кристиан - Страница 39

Еще немного, и у Серкеты начнется истерика.

— И пойдет о нас дурная слава, а все наше добро…

— Я тебя люблю, милая, тебя. За то, что ты такая, как есть… А не за что-то еще. Если бы только не недуг твоего отца…

Серкете стало все ясно: она должна переписать или как-то иначе перевести семейное состояние на свое имя и ни в коем случае не подпадать под власть какой-то там душевной болезни. А вдруг хворь обрушится на отца вдали от Фив, на краю какого-нибудь села? И подсунут ему расписку, а он подмахнет. И прости прощай наследие предков. То есть ее наследство. Нет, мысль о бедности Серкету никогда не грела. К счастью, она замужем за Мехи и ее муж — воистину ясновидящий. И вовремя обнаружил грозную опасность.

— А ты мог бы установить над моим отцом постоянный надзор?

— Ты что?..

— Прикажи своим воинам незаметно следить за ним. Если он вдруг выкинет что-то не то, они смогут сразу же вмешаться. Ну и тебе доложат.

— Это же превышение полномочий, и…

— Сделай это для нас, Мехи! Пойми же, от этого зависит наше будущее.

Старший предводитель сделал вид, что задумался. На самом деле он уже предложил именно такое решение фиванскому градоправителю, и тот его одобрил.

— Если вышестоящие узнают, я буду сурово наказан за злоупотребление властью. Но рискну. Ради тебя, моя сладкая.

Серкета обхватила мужнее туловище обеими руками.

— Ты не пожалеешь об этом… И я тоже не буду сидеть сложа руки.

— Ты, главное, с его лекарем поговори.

— Само собой… А еще и с законниками посоветуюсь. Я же единственная дочь, значит, мой долг — оберегать семейное достояние. А моя семья теперь — это ты. И наши будущие дети.

Он заставил ее лечь на спину и потом навалился на нее всей своей тяжестью.

— А сколько бы ты хотела? Этих детей?

— Ну, четверых… пятерых…

— Не многовато ли для дамы твоих достоинств? И такого качества?

— Я хочу сыновей. Чтобы мальчиков много было. Они будут похожи на тебя, и они всегда будут рядом. И потому я как бы не буду с тобой расставаться. Никогда.

— Так ты уже не можешь обойтись без Мехи, красавица моя…

Серкета была неспособна испытывать наслаждение и потому только посмеивалась про себя над постельными доблестями своего мужа, тем паче что даже более понимающая женщина сказала бы о нем, что любовничек-то не ахти. Точнее, очень даже так себе. Но вот как муж… Вряд ли возможен лучше. С таким честолюбием и такой ненасытной жаждой власти… поди сыщи другого такого. При таких данных он богатство для нее и сохранит, и приумножит. Если, конечно, удастся обезвредить отца: тот уже мешает и, того и гляди, просто превратится в угрозу.

А крутить и вертеть этим Мехи… подумаешь, задача. Угождать и льстить — пусть глупыш верит, что он и в самом деле владыка над нею. Строить из себя распаленную самку, не ведающую, что делать со своей горячкой, и потому ставшей на все согласной восторженной дурищей, прикидываться не более чем служанкой, которая донельзя счастлива показываться на пышных приемах у плеча своего блистательного властелина. Не подрывать его самоуверенность, а, напротив, укреплять его раздутое самомнение. А тем временем исподтишка приобретать и накапливать блага вещественные и осязаемые. С каждым днем иметь все больше и больше — разве не ради этого живем мы на этом свете?

37

Дактаир никак не мог успокоиться.

— Вы, Мехи, помогли мне занять ту должность, которую я хотел получить. Но проку-то?.. Руководитель оружейных работ — старый и тупой жрец, неспособный понять, что, собственно, обещают новые знания, какие просторы они открывают. Этот жрец сопротивляется любым новшествам, запрещает какие бы то ни было пробы и заставляет меня перебирать папирусные свитки.

— Отведай-ка лучше жареного гуся, мой дорогой, вот хороший кусочек. Мой повар воистину кудесник, не правда ли?

— Да, но…

— Я думал, ученые люди более терпеливы.

— Вы меня не понимаете… У меня сотни замыслов, а я… обречен на бездействие.

— Слишком долго ждать не придется, Дактаир.

Ученый дотронулся кончиками пальцев до своей бороды.

— Ничто не указывает на изменение положения в мою пользу.

— Заблуждаешься! Мои хорошие отношения с фиванским градоправителем только укрепляются, и мое влияние день ото дня растет. Твой нынешний начальник долго на своем посту не продержится, а его преемником будешь ты.

Дактаир откусил, показав прекрасные зубы, кусочек жареного мяса.

— А судебное дело? Я о разбирательстве насчет Места Истины… это в самом деле серьезно?

— Как нельзя более, мой дорогой! И мерзкое преступление, совершенное Нефером, поможет нам поскорее избавиться от этого отвратительного братства. Мастеровых разгонят, а я получу такие полномочия, что смогу перевернуть вверх дном все селение. А ты, разумеется, примешь в этом участие в качестве человека знающего и сведущего. И моего советника.

Глазки Дактаира просияли. Ученый явно возбудился.

— Но… приговор еще даже не оглашен.

— Египетское правосудие отличается предельной суровостью и тяжело карает как убийц, так и тех, кто их покрывает. А что такое это братство, если не шайка злоумышленников? Разогнать его — и дело с концом. Лучшего решения и быть не может.

Жар явился к кузнецу Оведу невероятно взвинченным и проработал без перерыва восемь часов кряду. Молодой человек успел предложить писцу некрополя создать специальный отряд из двух или трех мастеровых покрепче и посмелее: этот отряд, по мысли юноши, должен был вызволить Нефера и доставить его в селение, входить в которое не вправе ни войска, ни стража. Однако Кенхир отринул эту прекрасную задумку да еще и облек свой отказ в очень резкие слова. А дожидаться посвящения Жару велели за стеной: мол, возвращайся-ка ты к помощникам и будь там у них на подхвате.

— Ну что, приняли тебя? — поинтересовался кузнец, с удовольствием разглядывая медные резцы, выкованные его напарником за день.

— Обещали. Может, и сдержат слово.

— Вообще-то они не обманывают… Только вот это преступление, знаешь… Такой удар по братству.

— Молчун не виноват!

— И все же его наверняка засудят за убийство. У Собека есть сильные улики.

— Одного не пойму: кто так возненавидел моего друга? За что его обливают грязью и ломают ему жизнь?

— Забудь эту темную историю. Со мной будешь работать. Ковать ты любишь, и все у тебя получается. Чего ради торчать взаперти в селении? Его дни сочтены.

— Что это ты такое несешь?

— Засудят Нефера, значит, и братство виновато. И потянут всех мастеровых на дознания, работы остановят, а мастеров, тех, кого не заточат в темницы, разгонят по разным фиванским храмам, Конец пришел Месту Истины.

— А мое посвящение?

— Не дождешься. Никогда.

Юноша стиснул кулаки.

— Все это злобный дух какой-то творит. Который в темноте прячется…

— Ты Нефера хорошо знаешь? — спросил кузнец.

— Он — мой друг.

— Думаешь, поэтому его оправдают? А если по делу, так что ты знаешь про то, что с ним бывало? Да и про него самого… ничего ты не ведаешь толком. Где шлялся, что творил… Он же в Нубии бывал, значит, во всякие переделки ввязывался волей или неволей. И наверняка убивать научился. А в Фивы вернулся, чтобы разбогатеть, не иначе. Он же в селении рос, а там эти разговоры про сокровища, которые прятали в гробницах фараонов, когда их хоронили… Уж не собирался ли он грабить гробницы?

— Да ты что…

— Не он первый и не он последний, кому это в голову приходило. А ему-то провернуть такое дельце куда проще, чем другим: он же из селения и все тут знает. Потому, видать, он и пошел той ночью на холмы, что над Долиной царей… Только не знал он, что начальником стражи назначили Собека и что Собек этот ввел новый порядок надзора. Гляди: он невзначай натыкается на стража, убивает его — и что ему теперь делать? Ясно же, что лучше селения ничто не прикроет: стражу туда не пускают. И опять он не вспомнил про Собека. А тот — упертый, возьми и докопайся.