Глухая стена - Манкелль Хеннинг - Страница 21

— Кто затеял вранье?

Анн-Бритт ответила быстро и решительно:

— Мамаша. Хитрая особа, по-моему. Она видит здесь возможность отвлечь внимание от своей дочери. Вдобавок, если Сони Хёкберг нет в живых, можно все свалить на нее.

— Но не окровавленный нож.

— Почему? Хоть его и нашли по указаниям Эвы, она вполне может заявить, что Лундберга ударила ножом Соня.

Да, Анн-Бритт права. Мертвые говорить не умеют. А тут еще большая цветная фотография: полицейский, ударивший девчонку и сваливший ее на пол. Снимок нечеткий. Но то, что на нем запечатлено, сомнений не вызывает.

— Прокурор требует срочного расследования.

— Кто именно?

— Викторссон.

Валландер ему не симпатизировал. Викторссон прибыл в Истад недавно, в августе, однако комиссар уже имел с ним не одну серьезную стычку.

— Получится разборка на словах — чье перевесит.

— Заметь: два слова против одного.

— При том, что Эва Перссон не любит свою мать, — сказал Валландер. — Во время допроса это было совершенно очевидно.

— Смекнула, наверно, что ей в любом случае не отвертеться. Хотя она несовершеннолетняя и в тюрьму не сядет. Вот и заключила пока мир с мамашей.

Внезапно Валландер почувствовал, что ему больше невмоготу об этом говорить. По крайней мере сейчас.

— Ты что пришла-то?

— Прослышала, что ты заболел.

— Так ведь я не при смерти. Завтра буду на работе. Расскажи-ка лучше, что дал допрос.

— Эва Перссон изменила показания.

— Но она же никак не может знать, что Сони Хёкберг нет в живых?

— То-то и странно.

Лишь мгновение спустя Валландер сообразил, что сказала Анн-Бритт. И тут его осенило. Он посмотрел на нее:

— У тебя есть какие-нибудь соображения?

— Почему человек меняет показания? После того как уже признался в преступлении, которое совершил вместе с подельником. Все детали сходятся. Рассказы обоих совпадают. Так почему же один вдруг начинает все отрицать?

— Вот именно. Почему? Но может быть, правильнее спросить: когда?

— Потому я и пришла. Когда начался допрос, Эва Перссон никак не могла знать, что Соня Хёкберг мертва. Но она полностью изменила свои показания. Теперь выходит, что все совершила Соня Хёкберг. Эва Перссон ни в чем не виновата. И грабить таксиста они не собирались. И в Рюдсгорд ехать не думали. Соня предложила навестить ее дядю, который живет в Бьерешё.

— Он существует?

— Я ему позвонила. По его словам, он не видел Соню лет пять или шесть.

Валландер задумался.

— Тогда объяснение может быть только одно, — сказал он. — Эва Перссон никогда бы не отреклась от своих показаний и не стала бы врать, если б не была уверена, что Соня уже не опровергнет ее басни.

— Я тоже не нахожу иного объяснения. И конечно же спросила, почему она раньше говорила совсем другое.

— Что же она ответила?

— Не хотела, мол, чтобы вся вина легла на Соню.

— Потому что они подруги?

— Вот-вот.

Оба понимали, что это означает. Другого объяснения нет: Эва Перссон знала, что Соня Хёкберг мертва.

— Твоя версия? — спросил Валландер.

— Есть две возможности. Сбежав из полиции, Соня могла позвонить Эве и сказать, что собирается покончить с собой.

Валландер покачал головой:

— Нет, вряд ли.

— Вот и я думаю, вряд ли. Она звонила не Эве Перссон, а кому-то еще.

— А этот кто-то позднее позвонил Эве и сказал, что Соня умерла?

— Вполне возможно.

— В таком случае выходит, Эве Перссон известно, кто убил Соню Хёкберг. Если имело место убийство.

— А что, есть варианты?

— Едва ли. Но нам придется ждать заключения судмедэкспертизы.

— Я пыталась узнать предварительные результаты. Однако работа с такими обгоревшими трупами явно занимает много времени.

— Надеюсь, им ясно, что дело срочное?

— У нас всегда все срочно. — Анн-Бритт взглянула на часы. — Ну, мне пора домой, к ребятишкам.

Надо бы что-то сказать, подумал Валландер. По собственному опыту он знал, как трудно вырваться из брачных уз.

— Как продвигается развод?

— Ты же сам через это прошел. И знаешь, от начала и до конца все это сущий ад.

Валландер проводил ее до двери.

— Выпей виски, — сказала она. — Глядишь, полегчает.

— Уже выпил, — ответил комиссар.

Ровно в семь на улице засигналил автомобиль. В кухонное окно Валландер увидел ржавый фургон Стена Видена. Сунул в пластиковый пакет бутылку виски и спустился вниз.

Они поехали на ферму. Как обычно, Валландер первым делом зашел на конюшню. Многие стойла опустели. Девушка лет семнадцати вешала на стену седло. Потом ушла, оставив их вдвоем. Валландер сел на сенной брикет. Стен Виден стоял, прислонившись к стене.

— Уезжаю, — сказал он. — Ферма выставлена на продажу.

— И кто, по-твоему, ее купит?

— Какой-нибудь дуралей, наивно полагающий, что она себя оправдает.

— Цена-то хорошая?

— Не сказать чтобы очень, но вполне приличная. Если не шиковать, можно прожить на проценты.

Валландеру хотелось узнать, какова же эта сумма. Однако спросить он не решился, вместо этого поинтересовался:

— Надумал уже, куда поедешь?

— Сперва надо продать. А там видно будет.

Валландер достал бутылку. Стен отхлебнул глоток.

— Ты не сможешь без лошадей, — сказал Валландер. — Чем думаешь заняться?

— Не знаю.

— Сопьешься.

— А может, наоборот. Может, как раз совсем брошу пить.

Они вышли из конюшни и через двор направились к жилому дому. Вечер был холодный. Валландер снова ощутил острую зависть. Его старый приятель, прокурор Пер Окесон, уже несколько лет жил в Судане и, скорей всего, никогда не вернется. А теперь вот и Стен уезжает. Навстречу чему-то неведомому, но совсем иному. Сам же он фигурировал в вечерней газете как полицейский, избивший четырнадцатилетнюю девочку.

Из Швеции теперь многие уезжают, думал он. У кого есть средства. А у кого их нет, копят деньги, чтобы присоединиться к эмигрантам.

Как же так вышло? Что, собственно, случилось?

Они расположились в неприбранной гостиной, которая по совместительству служила конторой. Стен Виден налил себе коньяку.

— Я подумывал заделаться рабочим сцены, — сказал он.

— В каком смысле?

— В прямом. Поеду в Милан, в «Ла Скала», и попробую наняться на работу, занавес раздвигать.

— Господи, да разве теперь это делают вручную?

— Ну, какие-нибудь кулисы небось до сих пор вручную двигают. Представляешь? Каждый вечер находиться за сценой. И слушать оперу. Причем совершенно бесплатно. Я вообще могу работать даром.

— Это твое окончательное решение?

— Да нет. Вариантов у меня много. Иной раз даже прикидываю, не податься ли на север, в Норланд. Зароюсь в какой-нибудь холоднющий, противный сугроб. Пока что я не решил. Знаю только одно: как только ферма будет продана, я уеду. А ты-то чем занят?

Валландер молча пожал плечами. Он чувствовал, что перебрал. Голова отяжелела.

— Самогонщиков ловишь? — В голосе Стена Видена звучала язвительность.

Валландер рассердился:

— Убийц ловлю! Тех, что до смерти забивают других людей. Молотком по голове. Слыхал, наверно, про таксиста?

— Не-ет.

— Две девчонки на днях убили таксиста, молотком и ножом. Вот их я и ловлю. А не самогонщиков.

— Как ты только справляешься, не понимаю.

— Я и сам не понимаю. Но кто-то должен. И мне, пожалуй, это удается лучше, чем многим другим.

Стен Виден с улыбкой посмотрел на него:

— Зря кипятишься. Я уверен, ты хороший полицейский. И всегда так считал. Вопрос в том, успеешь ли ты заняться в жизни чем-то еще.

— Я не из тех, кто смывается.

— На меня намекаешь?

Валландер не ответил. Между ними возникла пропасть. И он вдруг подумал, что, наверно, образовалась она не сейчас. Незаметно для них обоих. В юности они были близкими друзьями, а потом жизнь развела их в разные стороны. Встретившись много лет спустя, оба ни на миг не усомнились в давней дружбе. Но как-то не заметили, что обстоятельства стали совершенно иными. Только теперь Валландер это увидел. Вероятно, и Стен Виден тоже.