Бикини - Вишневский Януш Леон - Страница 73

— Стэнли, попробуй влезть в мою шкуру. Возникли бы у тебя другие предложения? Да или нет? Хоть одно? Единственное, что я хотела бы попросить у тебя, это Гавайи. Я тоже когда-нибудь объясню тебе, почему. Ты так обо всем этом говоришь, что у меня возникает ощущение, будто здесь, рядом с нами, находится еще какая-то женщина. Стэнли, ты случайно не забыл, что еще два дня тому назад я чистила картошку на кухне у тети Аннелизе в Кенигсдорфе, и у тебя до сих пор остались на руке царапины от когтей Стопки. Поэтому прошу тебя, Стэнли, не нужно спрашивать о моих предложениях. Еще какое-то время у меня их не будет... Я пока еще не могу прийти в себя, — продолжала она тихим, срывающимся голосом. — Когда слышу звуки сирен «скорой помощи», мне хочется спрятаться в бомбоубежище. Моя психика еще не пришла в норму, Стэнли. Но, обещаю, это пройдет. Тебе не грозит работать с чокнутой. Ты уже обеспечил меня фотоаппаратом, так дай еще немного времени. А пока возьми на себя мою жизнь. Помоги мне. Учи меня. У меня есть только ты, Стэнли. Только ты... — закончила она со слезами на глазах.

Он молча вслушивался в ее слова. Когда она замолчала, крепко прижал ее к себе и сказал:

— Анна, я научу тебя всему, а сейчас отвезу домой. Сегодня был длинный день...

Нью-Йорк, Манхэттен, вечер, пятница, 16 марта 1945 года

В то солнечное пятничное утро Анна не стояла на тротуаре у дома Астрид Вайштейнбергер и не ждала Стэнли. Накануне вечером она сказала ему, что это несправедливо и бессмысленно, чтобы он вставал чуть ли не среди ночи и пробирался из Манхэттена по забитым машинами улицам в Бруклин только для того, чтобы отвезти ее, как таксист, на... Манхэттен.

— Я не хочу, чтобы меня возненавидела женщина, которую ты из-за меня оставляешь одну в постели. Завтра я приеду в офис на метро... — заявила она и, выходя из машины, поцеловала его в щеку.

— Ты уверена, Анна? — спросил он.

— Совершенно уверена! — воскликнула она и взбежала по лестнице в дом.

Хотя вовсе не была уверена. Она, правда, изучила этот маршрут в среду вечером с Натаном, но за несколько дней пребывания в городе уже успела убедиться, что вечерний Нью-Йорк сильно отличается от утреннего.

Натан появился у дверей дома Астрид с букетом тюльпанов, книгой, обернутой в цветную бумагу, и «найденным в кустах» паспортом. Она принимала ванну, когда раздался стук в дверь, завернулась в полотенце и поспешила открыть.

— Этот небритый еврей-извращенец опять пришел. Сегодня он, правда, нацепил очки, — прошипела Астрид в приоткрытую дверь. — Что мне с ним делать?

— Не могли бы вы занять его чем-нибудь на пару минут? Я сейчас оденусь, и вы сможете его сюда проводить.

— Вы с ума сошли! — воскликнула Астрид возмущенно. — Я ни за что на свете не пущу его сюда!

— А почему? Ну ладно. Через минуту я спущусь, — смирилась Анна, увидев гримасу на лице Астрид.

Она спустилась вниз в халате. Натан стоял у двери, а хозяйка сидела в кресле-качалке у камина, читала газету и курила. Он протянул Анне букет, она приняла тюльпаны и поцеловала его в щеку. Он покраснел. Анна попросила у Астрид разрешения присесть на минутку в холле. Та что-то пробурчала себе под нос, Анна расценила это как разрешение, и они с Натаном сели на диван.

— Вы чуть не потеряли паспорт. Думаю, он вам еще пригодится,— произнес Натан робко. — Я каждое утро высматривал вас в парке.

— Большое вам спасибо! — ответила она. — В последнее время я была очень занята. Возвращалась домой почти ночью. Это мой паспорт. Он мне действительно вскоре понадобится. Я так рада, что вы его нашли! Сколько я должна вам за очки?

— За какие очки? — спросил он удивленно.

— За ваши, которые я разбила, когда вы спасали мне жизнь. Вы что, забыли?

— Давайте не будем об этом. Прошу вас... — прошептал он. — Я сразу понял, что вы хватитесь и будете расстроены, — сказал он и замолчал, нервно потирая руки. — А еще я думал о том, что вы мне сказали. Я не хотел обидеть вас вопросом про Дрезден. Я ошибался. Ваш город, хоть и сильно разрушен, жив. Я позвонил вчера в Вашингтон, и мне сказали, что...

— Вы вовсе меня не обидели. Я знаю, что город жив, ведь я была там совсем недавно, — прервала она его с улыбкой.

— Я был в библиотеке и почел о вашем городе. У него необыкновенная история. А вечером я поехал в Гринич Вилледж и на блошином рынке в коробке со старыми книгами нашел то, что давно искал. Я хочу подарить это вам, — и он протянул ей сверток.

Она разорвала черную бумагу и прочла заглавие на выцветшей обложке.

— Почему именно Генрих фон Клейст, а не Гёте, к примеру? — спросила она с улыбкой. — Я знаю этот текст. «Разбитый кувшин» я прочла еще в гимназии. Это самая грустная из известных мне комедий. Я всегда удивлялась, как Геббельс мог оставить ее в списке книг, разрешенных для школьного чтения. Или в этом был какой-то скрытый смысл?

— Клейст меня восхитил. В большей мере своей жизнью, чем пьесами. К тому же он связан с Дрезденом.

— Правда? Я не знала...

— Он редактировал там какой-то художественный журнал.

— На уроках нам об этом ничего не говорили. А что же так восхитило вас в его биографии? Его смерть?

— Как вы догадались?! — воскликнул он громко, и Астрид, которая, закрывшись газетой, все это время подслушивала разговор, издала какой-то хрюкающий звук.

— Очень просто. Его смерть сама похожа на литературный сюжет. Не его собственной пьесы, а например, драмы Гёте. Совсем молодой, тридцатитрехлетний мужчина уговаривает молодую женщину совершить совместное самоубийство. Ноябрьской ночью они едут на озеро под Берлином, и там он, с ее разрешения, стреляет в нее, а потом кончает с собой. Такой эпилог на любого произведет впечатление. Такая безграничная любовь, такая преданность... Но подробности известным не всем, — продолжала она, — эта женщина, Генриэтта Фогель, любила Клейста без взаимности и была смертельно больна. У нее был рак. Клейст об этом не знал. Самоубийство было для нее избавлением: и от безответной любви, и от физических страданий. Так что их двойное самоубийство — не шекспировская любовная страсть. Во всяком случае, не для Клейста. Для него это был тщательно продуманный эстетический акт, к которому он долго готовился. Когда он познакомился с философией Канта, им овладела мысль о том, что истина непознаваема. А то, что он уговорил на совместное самоубийство эту женщину, на самом деле скорее трусость и подлость с его стороны, — закончила она.

— Откуда вы все это знаете? — спросил изумленный таким выводом Натан.

— От моего отца. Он был профессором, преподавал литературу в Дрезденском университете и занимался литературными переводами. Он переводил на английский, в том числе и произведения Генриха фон Клейста, — пояснила она, и ее голос едва заметно дрогнул.

Потом она открыла книгу и перевернула титульный лист. Указывая на набранный мелким шрифтом текст, возбужденно воскликнула:

— Боже мой! Это как раз его перевод!

Натан заглянул в книгу.

— Госпожа Вайштейнбергер, — обернулась Анна в сторону Астрид, — можно мне здесь закурить?

Астрид положила газету на колени и сказала:

— Кури, деточка, кури! Моим жильцам курить можно везде, за исключением кровати. А вот посетителям нельзя! — и грозно посмотрела на Натана.

— Какое невероятное стечение обстоятельств... — бормотал Натан, поглаживая обложку книги.

Анна подошла к Астрид и попросила у нее сигарету. Вернувшись на диван, она взяла из серванта хрустальную пепельницу и поставила ее между собой и Натаном.

— Вы влюблены? Я хотела сказать, вы безответно влюблены? — спросила она, затянувшись.

— Почему вы так думаете? — ответил он удивленно.

— Мне так показалось. У вас очень грустные глаза... — Она понимала, что присутствие любопытной Астрид ему неприятно, и ей захотелось побыть с ним наедине. — Вы хорошо знаете город?

— Не уверен, что очень хорошо. Но я в нем родился и живу здесь уже более тридцати лет. А почему вы спрашиваете?