Леопард - Несбё Ю - Страница 68

И понял, каков будет ответ, еще до того как Бельман произнес:

— Лейке знает: любой арест — это всегда тень на репутации, определенные подозрения. Что, конечно, особенно неприятно для Лейке как раз теперь, когда он пытается завоевать доверие инвесторов. И самый лучший способ избавиться от такой тени — это поддержать версию, что арест — холостой выстрел, личная инициатива рехнувшегося полицейского. Согласен?

Харри кивнул.

— Кроме того, это касается чести мундира… — начал Бельман.

— Я спасу честь полицейского мундира, если возьму всю вину на себя, — сказал Харри.

Бельман улыбнулся:

— Я всегда знал, что ты неглупый человек, Холе. Означает ли это, что мы друг друга поняли?

Харри задумался. Если Бельман сейчас уйдет, то можно будет выяснить, действительно ли в той бутылке осталась капелька виски. Он кивнул.

— Вот заявление для прессы. Мне нужно, чтобы ты подписал вот тут, внизу. — Бельман протянул через стол листок и ручку. Было слишком темно, чтобы читать. Да это и не играло никакой роли. Харри подписал.

— Прекрасно, — сказал Бельман, схватил листок и встал. В лучах уличного фонаря боевая раскраска на его лице засветилась. — И вообще — так лучше для всех нас. Подумай об этом, Харри. И отдохни малость.

Милостивая забота победителя, подумал Харри. Закрыл глаза и почувствовал, как сон распахивает объятия. Потом снова открыл глаза, осторожно встал на ноги и последовал за Бельманом на лестницу. Кайя по-прежнему стояла у машины скрестив руки на груди.

Харри увидел, как Бельман заговорщицки кивнул Кайе, которая в ответ пожала плечами. Увидел, как Бельман переходит дорогу, садится в машину — ту же, что он заметил на Людер-Сагенс-гате в тот вечер, — заводит мотор и уезжает. Кайя подошла к лестнице. Голос ее все еще был хриплым от слез:

— Почему ты ударил Бьёрна Холма?

Харри повернулся, чтобы войти в дом, но она оказалась проворнее, одолела лестницу в два шага, встала между ним и дверью, преграждая дорогу. Он ощутил на своем лице ее лихорадочное горячее дыхание.

— Ты ударил его только после того, как понял, что он не виноват. Почему?

— Уходи, Кайя.

— Я не уйду!

Харри посмотрел на нее. Разве это объяснишь? Ту неожиданную боль, когда понимаешь, в чем дело. Такую боль, что просто берешь и лупишь, бьешь в удивленное, ни в чем не повинное человеческое лицо, зеркальное отражение твоей собственной наивной доверчивости.

— Что ты хочешь узнать? — спросил он, слыша, как голос наливается металлом от бешенства. — Я ведь действительно верил тебе, Кайя. Так что мне остается только тебя поздравить. Поздравляю с отлично выполненной работой. А теперь пропусти меня, ладно?

Он увидел, как ее глаза вновь наполнились слезами. Потом она сделала шаг в сторону, а он прошел пошатываясь в дом и закрылся изнутри. И стоял в коридоре, в беззвучном вакууме, после того как захлопнулась дверь, в резкой тишине, пустоте, посреди великолепного ничто.

Глава 47

Боязнь темноты

Улав Холе поморгал в темноте.

— Это ты, Харри?

— Да.

— Сейчас ведь ночь, правда?

— Да.

— Как у тебя дела?

— Живой.

— Позволь мне включить свет.

— Да не надо. Я должен кое-что тебе рассказать.

— Узнаю этот тон. Не уверен, что хочу это услышать.

— Все равно ты завтра прочтешь обо всем в газете.

— А у тебя есть другая версия, которую ты хочешь мне изложить?

— Нет. Я просто хочу рассказать первым.

— Ты выпил, Харри?

— Будешь слушать?

— Твой дед пил. Я любил его. И пьяного, и трезвого. Мало кто может сказать такое про отца-пьяницу. Нет, не хочу я ничего слышать.

— Гм…

— Я и тебе скажу то же самое. Я тебя любил. Всегда. Пьяного и трезвого. Хотя это нетрудно. Ты всегда был воинственным. Вечно воевал почти со всеми, в том числе и с самим собой. Но любить тебя — это легче всего, Харри.

— Папа…

— Нет времени потолковать о важных вещах, Харри. Не знаю, говорил ли я тебе, кажется, да, но иногда мы так много и так часто о чем-то думаем, что нам начинает казаться, будто мы говорили об этом вслух. Я всегда гордился тобой, Харри. Часто я рассказывал тебе об этом?

— Я…

— Да? — Улав Холе прислушался в темноте. — Ты что, плачешь, сын? Ладно. И знаешь, чем я гордился больше всего? Я тебе никогда не говорил, но как-то нам позвонил твой школьный учитель — ты тогда ходил в среднюю школу. Сказал, что ты опять затеял драку на школьном дворе. С двумя мальчишками на год старше. В тот раз все обернулось плохо, тебя отправили в дежурную поликлинику, потому что пришлось зашивать губу и тащить расшатавшийся зуб. Помнишь, я еще карманные деньги тебе урезал? Так вот, после Эйстейн мне все рассказал. Как ты набросился на них, потому что они налили Валенку в рюкзак воды из фонтанчика. А ведь, насколько я помню, Валенок тебе никогда особо не нравился. Эйстейн сказал, тебе тогда здорово досталось, потому что ты не хотел сдаваться, поднимался снова и снова, и в конце концов у тебя так сильно пошла кровь, что большие мальчишки испугались и убежали.

Улав Холе тихо засмеялся.

— Тогда я не стал тебе говорить, не хотел поощрять тебя, чтобы ты не дрался еще чаще. Но я так гордился тобой, почти до слез. Ты был таким храбрым, Харри. Ты боялся темноты, но входил в темные комнаты. И я был самым гордым отцом на свете. Я когда-нибудь говорил тебе это, Харри? Харри? Ты здесь?

Свободен. Бутылка шампанского разбита о стену, пузырьки, как кипящие мозги, стекают по обоям на фотографии, вырезки из газет, на распечатку из интернета с фотографией Харри Холе, который все берет на себя. Свободен от вины, свободен, чтобы снова послать мир ко всем чертям. Босиком наступаю на осколки, втаптываю их в пол, слышу, как они хрустят у меня под ногами. Я скольжу в собственной крови и захлебываюсь от смеха. Свободен. Свободен!

Глава 48

Гипотеза

Начальник убойного отдела Южного полицейского округа Сиднея Нил Маккормак пригладил начинающие седеть волосы, не сводя глаз с женщины в очках, сидящей по другую сторону стола для допросов. Она пришла сюда прямо из издательства, в котором работала. Одета в простой мятый костюм, но что-то в Иске Пеллер наводило на мысль о том, что костюм дорогой, просто не рассчитан на то, чтобы нравиться таким простакам, как Маккормак. Но адрес, по которому она жила, об особом богатстве не говорил. Бристоль — не самый престижный район в Сиднее. Девушка показалась ему взрослой и разумной. Уж точно она не из тех, кто будет драматизировать, преувеличивать, просто чтобы привлечь к себе внимание. Кроме того, это они ее вызвали, а не она сама обратилась в полицию. Маккормак взглянул на часы. Он договорился с сыном во второй половине дня выйти в океан, они назначили встречу на Уотсон-бей, где стояла на причале их яхта. И он надеялся, что много времени свидетельница у него не отнимет. К тому все и шло — до самой последней минуты.

— Мисс Пеллер, — сказал Маккормак, откинувшись на спинку кресла и сложив руки на выпирающем брюшке. — А почему вы об этом раньше ничего не рассказывали?

Она пожала плечами:

— Чего ради? Никто меня не спрашивал, да я и сама не вижу тут никакой связи с убийством Шарлотты. Я рассказываю об этом сейчас, потому что вы меня так дотошно расспрашиваете. Мне казалось, вас интересует то, что произошло в хижине, а не этот… эпизод, который случился потом. Ведь это был именно эпизод. Мелкий эпизод, быстро пережитый и так же быстро забытый. Такие, как он, есть везде, и обычному человеку просто незачем преследовать каждую подобную тварь.

Маккормак что-то пробормотал себе под нос. Она, конечно, права. Даже он не чувствовал себя обязанным раскручивать это дело. Хлопот, неприятностей, да и самой работы не оберешься, если свяжешься с человеком, чья должность начинается или заканчивается словом «полиция». Он выглянул в окно. Солнце отражалось в заливе Порт-Джексон, а над Мэнли все еще курился дым, хотя последний в этом сезоне пожар в буше потушили больше недели назад. Дым относило на юг. Дул прекрасный, теплый северный ветер. Просто созданный для того, чтобы ходить под парусом. Маккормаку нравился Харри Холе. Или Хоули, как он его называл. Тот отлично потрудился, помог им в расследовании кровавого убийства клоуна. Но голос высоченного светловолосого норвежца в трубке звучал устало. Маккормак искренне надеялся, что Хоули не собирается снова отчалить в запой.