Город и звезды - Кларк Артур Чарльз - Страница 15

Элвин подозревал, что большая часть пульта управления монитором, назначения которой Хедрон ему не объяснил, предназначалась для внесения подобных изменений. Экспериментировать с ней было бесполезно: органы управления, которые могли изменить самое структуру города, были надежно блокированы и могли действовать лишь с разрешения Совета и с одобрения Центрального Компьютера. Шансов на благосклонность Совета почти не было — многолетние или даже многовековые просьбы ничего бы не изменили. Эта перспектива привлекала Элвина меньше всего.

Он обратил мысли к небу. Иногда, в фантазиях, вызывавших позднее легкое смущение, он воображал, будто вновь обрел ту свободу в воздухе, от которой человек так давно отрекся. Он знал, что некогда небеса Земли были заполнены необычайными аппаратами. Огромные корабли, нагруженные неведомыми сокровищами, возвращались из космоса, чтобы пришвартоваться в легендарном Диаспарском Порту. Но Порт находился за пределами города; целые эпохи прошли с тех пор, как он был погребен под наползавшими песками. Элвин мог воображать, что где-нибудь в лабиринтах Диаспара все еще скрыт летательный аппарат, но, по правде говоря, не верил в это. Даже в те дни, когда небольшие личные флаеры использовались повсеместно, трудно было представить себе, что их можно было эксплуатировать в пределах городской черты.

На время он забылся в старых, знакомых мечтах. Он представил себя господином неба, и мир распростерся под ним, приглашая отправиться куда угодно. Этот мир не принадлежал его собственной эпохе; это был утерянный мир Рассвета — просторные и живые панорамы холмов, озер, лесов. Он испытывал горькую зависть к незнакомым предкам, которые столь свободно летали вокруг Земли и позволили умереть ее красоте.

Эти мечты, одурманившие сознание, были бесполезны; усилием воли он вернул себя к действительности и к текущим проблемам. Если небо было недосягаемо, а путь по земле — перекрыт, что оставалось?

Снова он попал в положение, требовавшее помощи. Ему было неприятно сознавать свою неспособность продвинуться дальше только за счет собственных усилий, но внутренняя честность заставляла примириться с этим обстоятельством. Неизбежно его мысли обратились к Хедрону.

Элвин никак не мог решить, нравится ли ему Шут. Он был очень рад, что они повстречались, и был благодарен Хедрону за помощь и скрытую симпатию, выказанную к нему и к его поискам. Это был наиболее сходный с ним человек во всем Диаспаре, но все же некоторые черты личности Шута коробили его. Возможно, присущий Хедрону дух иронической отрешенности производил на Элвина впечатление неявной насмешки над всеми его усилиями, даже когда тот, казалось, всеми силами старался помочь. Из-за этого, равно как и из-за собственного упрямства и независимости, Элвин колебался привлекать Шута иначе как в качестве последнего средства.

Они договорились встретиться в небольшом круглом дворике недалеко от Зала Совета. В городе было много подобных уединенных местечек, часто расположенных вблизи оживленных артерий и одновременно полностью отрезанных от них. Обычно туда можно было попасть только пешком, кружным путем; иногда они вообще размещались в центре умело задуманных лабиринтов, подчеркивавших их изоляцию. Избрание для рандеву подобного места было весьма характерно для Хедрона.

Дворик был не более пятидесяти шагов в поперечнике и находился фактически в глубине одного из огромных зданий. Тем не менее он не имел видимых пределов, будучи ограничен прозрачным бирюзовым веществом, которое слабо светилось изнутри. И все же дворик был устроен так, чтобы не возникала опасность ощутить себя затерянным в бесконечном пространстве. Невысокие стенки, едва доходившие Элвину до пояса, прерывались кое-где проходами и создавали впечатление уютной ограниченности, без которой в Диаспаре никто не мог чувствовать себя довольным.

Когда Элвин появился, Хедрон как раз рассматривал одну из этих стенок. Она была покрыта тонкой мозаикой из разноцветных плиток, столь фантастически закрученной, что Элвин даже не попытался проследить ее детали.

— Взгляни на эту мозаику, Элвин, — сказал Шут. — Не замечаешь ли ты в ней чего-то необычного?

— Нет, — признался Элвин после краткого ознакомления. — Мне она не нравится, — но в этом как раз нет ничего странного.

Хедрон провел пальцами по цветным плиткам.

— Ты не очень наблюдателен, — сказал он. — Взгляни на эти края — как они округлились и смягчились. В Диаспаре такое можно увидеть очень редко. Это — износ, разрушение вещества под натиском времени. Я помню время, когда эта картинка была новой

— всего восемь тысяч лет назад, в мою предыдущую жизнь. Придя на это место еще через дюжину жизней, я обнаружу, что плитки полностью износились.

— Не вижу в этом ничего особенного, — ответил Элвин. — В городе есть и другие произведения искусства, недостаточно хорошие, чтобы храниться в схемах памяти, и не столь плохие, чтобы подвергнуться немедленному уничтожению. Когда-нибудь, я полагаю, придет другой художник и выполнит работу лучше. И его работе не позволят износиться.

— Я знал человека, создавшего это стену, — проговорил Хедрон, продолжая ощупывать трещины в мозаике. — Странно, что об этом я помню, а самого человека — нет. Может быть, он мне не нравился, и я стер его образ из моего сознания, — он усмехнулся. — А может быть, я изготовил стенку сам, во время одного из артистических приступов, и был так раздражен отказом города сделать ее вечной, что решил позабыть обо всей этой истории. Ага, я так и знал, что эта плитка отвалится!

Он ухитрился отодрать кусочек золотой плитки и казался очень довольным этим мелким вредительством. Он бросил обломок на землю, добавив:

— Теперь обслуживающим роботам придется что-нибудь с этим сделать!

Благодаря неведомому инстинкту, называемому интуицией и пробивающему себе путь там, где чистая логика бессильна, Элвин понял, что все это — урок для него самого. Он взглянул на валявшийся у его ног золотой осколок, стараясь как-то связать его собственными размышлениями.

Осознав, что ответ существует, Элвин с легкостью нашел его.

— Я вижу, на что ты хочешь намекнуть мне, — сказал он Хедрону. — В Диаспаре есть объекты, которые не хранятся в ячейках памяти, поэтому я никогда не смогу обнаружить их на мониторах в Зале Совета. Если я пойду туда и сфокусируюсь на этот дворик, я не увижу и следа стены, на которой мы сидим.

— Думаю, что стенку ты найдешь. Но мозаики на ней не будет.

— Да, я понимаю, — сказал Элвин, слишком охваченный нетерпением, чтобы заботиться о таких мелочах. — Подобным же образом могут существовать части города, которые никогда не помещались в схемы вечности, но пока не износились. Тем не менее, я не понимаю, какой мне толк от этого знания. Мне известно, что внешняя стена существует — и проходов в ней нет.

— Возможно, пути наружу и нет, — ответил Хедрон. — Я не могу ничего обещать тебе. Но, думаю, мониторы нас могут научить еще многому — если им позволит Центральный Компьютер. И, кажется, он испытывает к тебе немалую симпатию.

По пути в Зал Совета Элвин размышлял над этими словами. До сих пор он считал, что доступ к мониторам он получил лишь благодаря влиянию Хедрона. Ему не приходило на ум, что это могло быть следствием каких-то его собственных качеств. Положение Уникума было достаточно невыгодным; поэтому вполне справедливым казалось обладание также и какими-то преимуществами.

Неизменное изображение города по-прежнему доминировало в помещении, где Элвин провел столько часов. Он взглянул теперь на него с новым пониманием: все, что он видел здесь, существовало — но все же не весь Диаспар был отображен. Тем не менее, все несоответствия не могли не быть тривиальными и незаметными со стороны — по крайней мере, Элвин был в этом уверен.

— Много лет назад я попытался сделать это, — сказал Хедрон, садясь за пульт монитора, — но клавиши управления оказались для меня заблокированными. Может быть, теперь они подчинятся мне.

Припоминая давно позабытые навыки, пальцы Хедрона вначале медленно, а затем с возраставшей уверенностью двигались по клавиатуре, на мгновения застывая в узловых точках сенсорной сети, вделанной в пульт.