Порою нестерпимо хочется... - Кизи Кен Элтон - Страница 14

Впрочем, в этом салуне есть и собственная вывеска — она не освещена, но зато украшена изысканным орнаментом и укреплена двумя винтами прямо над дверью. В отличие от остальных она появилась у Тедди не в результате его экономических махинаций, а после непродолжительной супружеской жизни, длившейся всего четыре месяца. Несмотря на скромность и неприметность, Тедди любит ее больше всех сверкающих неонов. В спокойных синих тонах она напоминает: «Помни. Даже Один Стакан

— Это Слишком. Много. Христианское Общество Трезвенниц».

Тедди обрел покой и счастье в своем собрании вывесок: невысокий толстячок в стране лесорубов, как Наполеон, компенсировавший недостаток роста коллекцией медалей, украшавших его грудь. И теперь, пока эти дикари рвали и метали, обсуждая свои беды, он мог позволить себе хранить молчание.

— Тедди-мишка, повторим.

…и распускали сопли после очередного стакана…

— Тедди, сюда!

…и замирали от медленного животного ужаса…

— Тедди! Черт побери, дай-ка освежиться!

— Да, сэр! — отвлекаясь от своих размышлений. — О да, сэр, пива?

— Господи, да конечно же!

— Сию минуту, сэр… — Он мог оставаться за стойкой среди непрекращающегося гомона и всполохов рекламы и одновременно находиться совершенно в другом измерении, не имеющем никакого отношения к их грубому громкому миру. Потом, словно придя в себя, он начинал метаться за стойкой, и все его высокомерие слетало с него в мгновение ока. Толстые сардельки пальцев начинали трястись, когда он хватал стаканы: «Сию минуточку, сэр». И, демонстрируя спешку, тут же летел назад с заказом, словно старался восполнить мгновения своей задумчивости. Но собравшиеся уже забыли о нем, вернувшись к обсуждению своих местных хлопот. Ну, естественно! Как же им его не игнорировать! Они просто боятся присмотреться к нему. Нам неприятно чужое превосходство…

— Тедди!

— Да, сэр. Простите, я запамятовал, вы сказали — светлое? Сейчас я поменяю, только соберу остальные стаканы…

Но посетитель уже пьет то, что ему принесли. Тедди бесшумно и незаметно возвращается за стойку.

Но вот электрифицированная дверь бара открывается, и в солнечном сиянии стеклянной арки возникает новая фигура — это огромный старик в шипованных сапогах; впрочем, вид у него такой же отрешенный, как у Тедди. Местный отшельник, с лицом, заросшим седой бородой, известный под именем «старый дровосек откуда-то с южной развилки». Когда-то первоклассный верхолаз, теперь он уже был так стар и слаб, что зарабатывал на жизнь тем, что разъезжал по вырубленным склонам на разбитом пикапе и, распиливая кедровые пни, собирал вязанки дранки, которые и продавал на фабрику по десять центов за вязанку. Страшное падение — от верхолаза до сборщика дранки. И позор этого падения каким-то образом влиял на уничтожение самой человеческой личности, ибо он двигался словно в тумане, и после того как он проходил мимо, никто бы не смог с определенностью описать его внешность или хотя бы вспомнить о том, что он был. Однако то, что он заходил в «Пенек» довольно редко (хотя и проезжал мимо по крайней мере раз в неделю), не позволяло относиться к его появлению с таким же пренебрежением, как к существованию Тедди. Он был редкостью, а Тедди — всего лишь предметом обычного антуража. Перед тем как двинуться к бару, он помедлил мгновение, прислушиваясь к разговору. Но под его испытующим взглядом беседа начала замирать, чахнуть, пока окончательно не иссякла. Тогда он громко чихнул в бороду и, не говоря ни слова, двинулся дальше.

У него было собственное мнение относительно нынешнего никудышного положения вещей.

Пока старик не взял себе большой стакан красного вина и не удалился в затемненную заднюю часть помещения, разговор так и не возобновлялся.

— Бедный старый недоумок, — преодолев охватившую всех подавленность, наконец произнес агент по недвижимости.

— Ага, — откликнулся лесоруб в битой каскетке.

— Вообще, по слухам, он еще боец будьте-нате.

— Пьет?

— Дешевый портвейн. Получает от Стоукса раз в неделю.

— Как печально! — промолвил владелец кинопрачечного комплекса.

— Тс-тс, — прошипел Брат Уолкер. Почему-то это прозвучало у него как «тиск-тиск».

— Да. Здорово хреново.

— После стольких лет работы в лесу; позор.

— Позор? Нет, не позор, а преступление, твою мать, простите, Брат Уолкер, но меня все это уже достало! — И еще с большей страстью, возвращаясь в тональность предшествовавшего разговора, шмякает волосатым кулаком по столу: — Настоящее преступление, твою мать! Чтобы этот старый бедняга должен был… Разве Флойд Ивенрайт уже два года не обещает нам пенсии и гарантированный ежегодный доход?

— Верно, это правда.

И они снова впрягаются в старую тему.

— Вся беда с этим городом в том, что мы не можем даже поддержать организацию, которая создана в помощь нам, — тред-юнион!

— Да, Господи, это и Флойд говорит. Он говорит, что Джонатан Бэйли Дрэгер считает, что Ваконда на несколько лет отстает от других лесных городов. И я, кстати, думаю то же самое.

— Эти ваши размышления все равно возвращают нас сами знаете к кому и ко всему их твердолобому выводку!

— Верно! Точно!

Лесоруб в каскетке снова ударяет кулаком по столу:

— Позор!

— Лично я, несмотря на всю свою любовь к Хэнку и всем его домочадцам,

— Господи Иисусе, мы же выросли вместе! — считаю: что касается наших проблем, то самый главный враг — это он. Вот так я думаю.

— Аминь.

— Аминь, чтоб он провалился. — Выведенный из транса резкостью этого пожелания, Тедди вздрагивает и устремляет взгляд на собравшихся. — Пока мы его не уничтожим, у нас ничего не получится!

Тедди протирает стакан и смотрит сквозь него на грязный палец, которым потрясает владелец волосатого кулака.

— Вся беда в этом проклятом доме!

…В музыкальном автомате мигают разноцветные огоньки, он булькает и начинает жужжать. Зажигается экран. В наступившей тишине слышно лишь дыхание собравшихся. Низкое вечернее солнце отблескивает от опутанного железной проволокой пальца, ныряющего в волнах, он вращается как стрелка компаса и наконец застывает, указывая на дом. Сейчас этот грубо отесанный монолит купается в свете восходящего солнца, постепенно заполняясь шумом и гомоном готовящегося завтрака…

— Да, наверно, ты прав, Хендерсон.

— Еще бы я не был прав! Вся беда в нем, если вы хотите знать мое мнение!

Из окна кухни слышны смех, крики, проклятия. «Вставайте, ребята, быстрее! Старик, несмотря на свои болячки, уже на ногах». Соблазнительный запах жарящихся сосисок. Хэнк торжествует. Это его победа.

И, наблюдая за спорящими, прислушиваясь к их доводам, Тедди, прячась от солнца за стойкой бара, втайне уверен, что все их беды никак не связаны с экономикой, — за время их идиотских прений он среди бела дня уже заработал почти двенадцать долларов, — и уж абсолютно убежден, что нечего все валить на Стамперов. Нет, дело совсем в другом. С его компетентной точки зрения…

— Кстати, Хендерсон, ты тут вспомнил о Флойде — а я что-то уже пару дней его не вижу.

А к западу от дома в своей глинобитной хижине с постели поднимается индеанка Дженни. Она натягивает на себя полинявшее красное платье, недоумевая, кто виноват в том, что она влачит такое жалкое существование, и размышляя, удастся ли ей когда-нибудь отыскать эту проклятую медаль Святого Христофора. На Юге Джонатан Бэйли Дрэгер глядит на дорогу, прикидывая, где бы остановиться на ночь, перед тем как въехать в Орегон. На Востоке почтальон пытается расшифровать карандашные каракули в адресе трехпенсовой открытки и уже готов бросить это неблагодарное дело.

— Да, где же Ивенрайт?

— На Севере, в Портленде. Пытается раз и навсегда покончить с тем самым субъектом, о котором мы только что говорили…

Кулак сжат, палец торчит вверх. Обитатели старого дома с шумом и суетой собираются к завтраку — они еще не догадываются, что весь округ уже показывает на них пальцем и петля осуждения вот-вот затянется на их шее…