Порою нестерпимо хочется... - Кизи Кен Элтон - Страница 104

— А разве жены Стамперов не обычные женщины? Которых всегда волнует, что скажут об их доме? Какую сделать прическу? И Боже, Боже мой, что скажут мужчины об этой новой моде? Разве жены Стамперов чем-нибудь отличаются от остальных женщин? (…Самодельная кукла, у которой власти еще меньше, чем у божества Что Скажет Дурак Сосед или богиня Мы Рождены Для Великих Деяний… все они ни на йоту не обладают тем, могуществом, которое присуще страшной Силе, их породившей,

— Страху, который всех их создал.)

— Товарищи… Флойд… вот, что нужно запомнить: не важно, какое они носят имя, все они хотят от жизни того же, что и вы, того же, за что вы боролись, создавая этот союз, того же, к чему вы стремитесь сейчас… потому что это естественно. (…Для животных естественно сбиваться в стада для защиты. И не нужны ни гитары, ни барабаны. Нет. Для того чтобы объединить людей, нужен всего лишь естественный страх, точно так же как магниту, для того чтобы стать силой, нужен всего лишь кусок железа.)

— Моя позиция базируется на человеческой душе, а не на насилии… (…И не нужно быть ни правым, ни виноватым, ни плохим, ни хорошим, а только притягательным. Эти идиоты даже и слушать не будут. Им незачем думать. Им стоит лишь испугаться, и они собьются в кучу. Как капельки ртути сбегаются вместе. Как капельки ртути, которые, соединяясь, все растут и растут, пока все не сольются вместе, и тогда уже нечего бояться, потому что ты просто часть единого целого, которое катится навстречу океану ртути…)

— А вот чем я был занят последние четыре дня в Юджине — без насилия и кровопролития, для вашего же блага… я выбивал фонды из профсоюзной казны… (…И вы все это знаете, мистер Дрэгер. Это-то и делает вас особенным. И у вас хватает смелости пользоваться этим. Я лишь в благоговении застываю перед истинным Всесильным; вы же пользуетесь им. Вы прекрасны…)

— К чему вы клоните, Дрэгер? — чувствуя внезапную усталость, спрашивает Ивенрайт.

— Возможно, не столько, сколько нам нужно, — продолжает Дрэгер, словно и не слыша Ивенрайта, — но я уверен, что остальные деньги добавят местные бизнесмены, обладающие небольшим капиталом и зорким инвестиционным взглядом…

— Деньги для чего, Дрэгер? Дрэгер грустно улыбается Флойду.

— Тебя это удивляет, Флойд? Очень жаль; тем более что нам с тобой придется еще раз прокатиться вверх по реке, чтобы поговорить с мистером Стампером.

— Нет, подождите-ка минуточку! Я его знаю, и теперь у нас нет никаких шансов переубедить его, раз уж нам не удалось неделю назад… Я спросил: для чего деньги?

— Мы купим все дело Стамперов, Флойд, с потрохами…

— Он не продаст. Хэнк Стампер? Да никогда…

— А я думаю, продаст. Я разговаривал с ним по телефону. Я назвал ему некоторые цифры, и если он не дурак, он этого не пропустит.

— Он согласился? Хэнк Стампер?

— Не совсем, нет, но я не думаю, что его что-нибудь остановит. Лучшей сделки ему никогда не заключить. — Дрэгер пожимает плечами и поворачивается к остальным. — Цена довольно колючая, парни, но делать нечего, потому что, как сказал Флойд, он загнал нас в угол. И все равно нам это выгодно: дело будет принадлежать городу и юниону; инвесторы будут участвовать в дележе прибылей, а «Ваконда Пасифик» останется за бортом…

Тедди слушал приглушенный голос и чувствовал, как его затапливает волна любви и обожания.

Ивенрайт, мгновенно протрезвев, замер у бара. Он не прислушивался ни к возбужденным вопросам, ни к оптимистическим планам Дрэгера. На мгновение перспектив, еще одной поездки вверх по реке вывела его из ступора, но когда он поднял голову, чтобы возмутиться, то увидел, что всех охватил такой энтузиазм, что он не смог заставить себя возразить. И когда Дрэгер, выйдя из бара, двинулся в сторону мамы Ольсон, он натянул плащ и покорно поплелся следом.

На улице он снова покачал головой и повторил:

— Хэнк Стампер не продаст.

— Какая разница? — радостно откликнулся Дрэгер. — Мы и предлагать ему не будем.

— А для чего же мы тогда едем?

— Просто прогуляться, Флойд. Прогулка. Я просто подумал, что ребята скорее нам поверят, если мы прошвырнемся до доков…

— Поверят? О чем это вы говорите? Хэнк Стампер никогда не поверит, что мы явились к нему просто прогуляться…

— Так только он один и не поверит, Флойд, — уверенно прохихикал Дрэгер. — Кстати, ты играешь в криббидж? Прекрасная игра на двоих. Пошли, у меня есть колода карт в гостинице… Мне как раз хватит времени, чтобы научить тебя, пока они считают, что мы совершаем свою «увеселительную поездку».

И лишь один Тедди, стоя у окна, видит, как они сворачивают от доков и ныряют в черный ход гостиницы. — Вы — сила, сила, — медленно кивает он, видя, как в одной из комнат верхнего этажа зажигаются окна. Как будто мистер Дрэгер специально хотел показать ему свою хитрость. — Вы же знаете, что я всегда стою у этого окна…

— Это истинное доверие! «Мы» — он сказал мне «мы». — И Тедди чувствует, что его пухленькое тельце вот-вот разорвется от восхищения и любви, более того — благоговения и обожания.

Когда мой отец в сорок пятом демобилизовался из флота, мы переехали в «старый дом Джарнэгга» в долине Вилламетт — двухэтажное деревенское строение в тридцати милях от Юджина, где у папы была работа, в пятнадцати милях от Кобурга, где я ходил в третий класс, и за добрый миллион световых лет от шоссе — ближайшего места, где встречались живые человеческие существа. Электричество было проведено лишь в кухню и гостиную, для освещения остальной части дома приходилось осуществлять всю длительную процедуру возжигания керосиновой лампы, которая считалась слишком опасной для третьеклассника, уже достаточно взрослого, для того чтобы спать в темноте. И моя спальня на втором этаже была воистину темной. Кромешно темной. Ночная глушь во мраке проливного дождя — тьма стояла такая, что было не важно, открыты у тебя глаза или закрыты. Ни малейшего проблеска света. Зато эта плотная тьма, как и вода, обладала фантастической звукопроводимостью для всевозможных неидентифицируемых шорохов, вздохов и скрипов. И вот, пролежав в первую ночь три или четыре часа с широко раскрытыми глазами в своей новой постели, я услышал один из таких звуков: что-то тяжелое, твердое и ужасное с грохотом носилось по коридору от стены к стене, неуклонно приближаясь к моей двери. Я приподнял голову и в панике уставился на дверь, представляя себе чудовищных раненых пауков или пьяных роботов… (Когда много лет спустя я познакомился с миромЭдгара Аллана По, я вспомнил это ощущение: да! так оно и было.) Я лежал, приподняв голову. Я не звал на помощь: мне казалось, что я лишился голоса, как это бывает, когда пытаешься позвать из глубин сна. И вдруг в мою комнату ворвался странный мигающий свет — краткие мгновенные вспышки чередовались с длинными и одинаковыми интервалами кромешного мрака. Дождь кончился, и тучи раздвинулись, пропуская в окно моей комнаты луч прожектора со взлетного поля для самолетов-распылителей (таинственный источник этого света я выследил несколькими неделями позднее); однако этот мигающий, как стробоскоп, луч дал мне возможность разгадать причину наводившего на меня ужас звука: мышь, похитив из кладовой большой грецкий орех, пыталась расколоть его о что-нибудь твердое. Орех то и дело выскальзывал из ее зубов, и она преследовала его вдоль стены, которая как резонатор усиливала звук. Так они и проделали весь путь от кладовки по коридору до открытой двери моей комнаты. Просто мышка, как я увидел в очередной вспышке света, маленькая старая полевка. Я вздохнул и уронил голову обратно на подушку: просто мышь, грызущая орех. Вот и все. Вот и все… Но что это за мигающий свет, порхающий как привидение вокруг дома в поисках входа'?.. Что это за ужасный свет?

Этот же ноябрьский дождь, который выгнал мышей из нор и прибил к земле осоку, поднял такую огромную стаю диких гусей, которую здесь вовек не видали. Их радостные, свободные голоса звенели всю ночь под баюкающий монотонный шум дождя и ветра. Буря подняла их с ручья Доусона, и теперь они перемещались к югу, днем кормясь на сжатых овсяных полях, а ночью совершая перелеты: еженощно их гортанные крики обрушивались на грязные городки, лежащие по их маршруту вдоль всего побережья. Но разбуженные этими криками жители слышали в них лишь насмешливый зловещий напев: «Зима пришла, зима пришла…», который повторялся снова и снова: «Зима пришла, зима пришла…»