Дети Великой Реки - Киз Грегори - Страница 15

Менг был любимым конем Перкара. Много лет назад, когда в долину пришли свирепые грабители менги, много людей полегло, а их родичи никогда не увидели их могил. Животные плохо поддавались тренировке – так, во всяком случае, говорил отец, но у одного из этих жеребцов была кобыла с жеребенком. Менг был вторым в этой линии, гордый, горячий конь с ярко-рыжими, цвета засохшей крови, полосками на шее.

– Хини, дай брату передохнуть. Ему нужна самая лучшая в мире лошадь.

Оба брата, услыхав голос, повернули головы.

– Здравствуй, мама, – сказали они почти хором.

– Хини, надо покормить цыплят. Будь добр, позаботься об этом.

Перкар низко наклонил голову и стал поправлять тюки на спине кобылы, пытаясь избежать встревоженный материнский взгляд.

– Не стоит так усердствовать, Мазати, – сказала она.

Перкар состроил гримасу и продолжал еще усерднее возиться с лошадью.

– Плохая примета назвать мужчину его детским именем до того, как он отправится на поиски Пираку, – заявил он.

Мать насмешливо фыркнула, и Перкар, впервые подняв глаза, взглянул на нее: темно-рыжие волосы, на голове фетровая шляпа с высокой тульей, свидетельствующая, что она жена вождя. Ястребиное перо свисало с кисточки наверху шляпы. Она оделась, как подобает матери, отправляющей на войну сына.

– Ты слишком далеко ищешь Пираку, сынок. Найти ее можно поближе к дому.

– Я не найду ее здесь.

– Потому что ты глуп, другой причины нет.

– Отец говорил… – начал было Перкар, но мать перебила его, рассмеявшись невесело:

– Да, я слыхала обоих вчера вечером: у старого, что малого, в голове только воти да глупость. Так уж красиво говорили про великие походы, про битвы на мечах. А сегодня вечером, Перкар, твой отец придет ко мне – он не будет плакать, он только положит голову мне на грудь и не заснет всю ночь.

Из груди Перкара вырвался глубокий вздох.

– Не могу же я жить при нем вечно. Он это знает.

– Капака – безрассудный человек, и все его воинские кампании – сплошное безрассудство. Отец твой знает это.

В ответ Перкар только пожал плечами. Мать молча смотрела, как он снова и снова проверяет и подтягивает хорошо уложенные тюки.

– Они скоро будут здесь, мать. Не совсем прилично, если они тебя тут застанут, будто ты пришла нянчить и опекать меня.

– Часовой на башне объявит, как только они появятся. У меня будет достаточно времени, чтобы дойти до порога.

Перкар нехотя кивнул. Он чувствовал, как глупо без конца проверять тюки. Он вынул меч, протер его тряпкой, и на нем сразу же заблестели лучи утреннего солнца.

– Четыре поколения. Но мой сын единственный оказался загубленным ею, – сказала тихо мать.

– Я не хочу говорить об этом. – Голос был непривычно твердый, и мать даже вздрогнула от неожиданности.

– Ну, хорошо, хорошо, – сказала она миролюбиво.

Он спрятал меч и, задрав голову, поглядел на часового на башне – тот безмятежно смотрел на дорогу.

– Послушай меня, Перкар. Вы носитесь повсюду в поисках Пираку, находите ее, крадете. Убиваете друг друга ради нее. А моя единственная Пираку – это ты, ты и твой брат. Ты это понимаешь? И если вы оба умрете раньше, чем я, я останусь ни с чем. Понимаешь, о чем я говорю? Береги себя. – Голос ее слегка дрожал. Перкар никогда не видел ее плачущей, ни разу не видел ни одной слезинки.

– Вот смотри. – Она протянула ему что-то: маленький деревянный амулет. – Он из дуба, в честь которого ты назван. Дерево растет совсем рядом с местом, где я закопала твою сорочку. Сунь его куда-нибудь подальше, где твои спутники не заметят.

– Мама…

– Сынок… У всех будет что-нибудь вроде этого. И все спрячут это поглубже. Ни один сын не уезжает от матери без какого-нибудь материнского оберега.

– Мама, ты дала мне гораздо больше, чем этот амулет, – сказал он тихо.

– Я рада, что ты так думаешь.

– Капака пане! – во весь голос заорал часовой на башне. – Капака едет!

– Скорее, мама.

Она повернулась и почти бегом пошла к крыльцу, очень маленькая, хрупкая, как крошечная птичка. Теперь настал его черед справиться со слезами.

Все только и твердят: будь мужчиной, думал он. Но ведь каждый понимает это по-своему. У женщин, например, путаное представление о том, что значит быть мужчиной.

За воротами уже слышался стук копыт, который становился все отчетливее и громче.

Капака хотел, не теряя времени, отправиться в путь. Приехавшие гости не скупились на похвалы, разглядывая лошадей. Перкар просиял от радости, когда Капака сказал несколько добрых слов о менге. Менг по крайней мере был его собственностью. Во время этих взаимных обменов любезностями Нгангата, полукровка, хранил молчание. Он сидел с отсутствующим видом на угольно-черной кобыле, уродливой, с толстыми ногами. У Перкара явилось подозрение, что лошадь, как и сам Нгангата, полудикая. Перкар был слишком возбужден, и поэтому внимание его долго не задержалось на этом грубом альве.

Утро сияло во всей красе, медовый свет струился над по-весеннему зелеными полями и холмами, и громко пели птицы. Коровы равнодушно смотрели на них, когда они проезжали через пастбища по дороге, уводящей их все дальше от отцовских владений. В самом начале путешествия он ненадолго загрустил при виде густой полосы деревьев, за которыми скрывалась Речка, богиня, которую он любил. Так и не перейдя ее, они продолжали двигаться на север. Они остановились у святилища на пастбище и оставили там сало – дар старому лесному духу. Перкару понравилось то, как Капака совершил обряд приношения – все движения его были точные и красивые. Перкара удивило, что такой большой человек не жалеет времени, чтобы выразить свое уважение союзу, когда-то заключенному его предками.

Спутники Перкара были все те же, которые приезжали к ним в дамакуту вместе с Верховным вождем. Апад, темноволосый парень почти одного с ним возраста, оказался самым разговорчивым. Он ехал на расстоянии двух локтей от Перкара.

– Мы найдем такие же плодородные земли, как эти, дружище, – первое, что сказал он Перкару.

– Внуки наши, может, и найдут, – ответил Перкар. – Мой отец говорит, что потребуются многие годы тяжелого труда, чтобы создать такие прекрасные пастбища. Во времена моего деда, говорят, здесь в основном были обгорелые пни и сорняки.

– Именно так все и было, – весело откликнулся Апад. – Эта земля – как сношенные башмаки: носишь потому, что больше не во что обуться. Но мы сошьем свои собственные новые башмаки.

Перкару пришло в голову, что Апад, может быть, подтрунивает над своим именем, которое означает «башмак», но спросить об этом все же не решился. Люди часто склонны обижаться, когда речь заходит об их имени или прозвище.

– Работать я буду от зари до зари, – продолжал Апад. – С любым готов держать пари – ставлю на отличного вола, – что я до конца своих дней расчищу больше земли, чем кто-либо из вас.

Эрука, тряхнув головой, отбросил назад соломенную гриву и через плечо поглядел на них.

– Апад заключает пари на вола, которого у него пока нет, – сказал он.

– Что ты! – Апад погрозил другу пальцем.

Эрука в ответ только ухмыльнулся.

– Эрука боится заключить со мной пари, – доверительно сообщил Перкару Апад, но так громко, чтобы все слышали.

Эрука пожал плечами.

– Расчистка земли – тяжелая работа, – сказал он. – Я буду доволен, если мне удастся расчистить хотя бы самую необходимую площадь.

– Или поручить это дело жене, – вставил Апад с каким-то нарочитым смешком, который должен был означать, что он добродушно шутит и вовсе не желает нанести смертельное оскорбление.

Капака, ехавший впереди с Нгангатой и Атти, уже немолодым человеком с густыми рыжими косами, покашляв, прочистил горло.

– Строить планы всегда хорошо, – произнес он. – Но только помните, что Владыка Леса может и не дать согласия.

– Конечно, я понимаю, конечно, – поспешил ответить Апад, подмигнув Перкару.

– А ты, Атти, готов заключить со мной пари?