Вечник - Кирпичев Вадим Владимирович - Страница 53

Тропинка пошла вниз, вправо, обежала большой круглый валун и вывела священника прямо на автобусную остановку. В основном здесь были рудокопы с характерными смуглыми лицами. Многие из них сидели на корточках.

Замусоренный пятачок остановки рядом с пыльной дорогой. Навес давно содран и утащен, видимо, с целью ремонта крыши какой-нибудь из окрестных лачуг. Изрезанная ругательствами и кличками деревянная скамья. Ржавые прутья, торчащие из утрамбованной глины. И везде — бумажный и прочий сор.

Священник достал из кармана пакетик с носовым платком, распечатал его, вытер лицо, а скомканный пакет неожиданно для себя швырнул прямо на арар. Впрочем, утилизаторов здесь и не имелось.

Люди на остановке овцами повернулись в одну сторону. Вдалеке пылил и петлял автобус. По тропинке к толпе, держась за руки, подбежала молодая парочка. Парень был обычным поджарым рудокопом — ничего особенного, а вот девчонка взгляды притягивала. Крепко сбитая, глазастая, полногубая брюнетка, еще не растратившая юную свежесть, она походила на яркий, аляповатый, но уже чуть измятый пластиковый пакет.

Из-за круглого камня вывалилось трое блюстителей в своем обычном чуть пьяном состоянии. Прошарив взглядами остановку, они переглянулись и двинулись к молодой парочке.

Дряхлый автобус кряхтел, толпа вминалась, впрессовывалась в ржавые двери, а в пыли, от тычка дубинки в живот, корчился паренек-рудокоп. Девчонку блюстители тащили в кусты. Она даже не кричала.

Запрыгивающий на подножку автобуса пожилой рудокоп косился в ту сторону с явной завистью на физиономии. Священник поспешил отвернуться.

Все будет не так просто, как ему представлялось. Он забыл, какое гордое чудовище обитает в его душе, и сейчас это чудовище приготовилось убивать.

Перед тобой трое пузатых блюстителей Настоящего, всего-то. Три удара, всего-навсего три крепких удара, тут «гром вечности» не понадобится, и они навсегда потеряют охоту к таким забавам. Чудовище неодолимо тащило священника на совершение расправы, но тут к автобусу подбежало еще несколько рудокопов.

— Куда, святой отец? Без тебя справятся!

Хохотнул и чертом оскалился всеми зубами самый веселый из них, и рудокопы мигом втащили священника в отходивший автобус. Двери захлопнулись.

Машину качало, кто-то ругался, на остановках ругань усиливалась.

Упершись горячим лбом в прохладу еще не выбитого стекла, священник уговаривал свое гордое, жаждущее убивать чудовище. Любить надо, любить, несмотря ни на что. Любить этих потных насильников в мундирах, этих несчастных рудокопов. Сила бессильна в божьем мире. Любить и только любить, пусть и с закрытыми изо всех сил глазами.

— Веселей, святой отец! — хлопнул его по плечу оказавшийся рядом веселый рудокоп. — Что толку грустить!

Священник открыл глаза, увидел пропеченные солнцем, заросшие бурьяном холмы Настоящего и подумал: «Вот я и дома».

Глава 24

НАСТОЯЩЕЕ

Крыса была громадной и очень осторожной.

Затаившись в дыре под фундаментом заброшенного цеха с выбитыми стеклами, она следила за мальчонкой. Тот хлестал прутиком по ярко-желтой от рассыпанного порошка луже. Брызги летели во все стороны, и мальчонка в восхищении открыл рот. Из дыры крыса шмыгнула в тень догнивающей свое бочки с осыпавшимися обручами. Добыча находилась совсем рядом, но старая крыса не торопилась. Она точечно нюхала воздух, словно оценивая каждое долетающее до нее слово, причем беспокоили ее вовсе не три молоденькие женщины, болтавшие у местного «источника» — ржавой водопроводной трубы, которая торчала из глинистого склона. О ребенке они забыли и поочередно примеряли новое ожерелье одной из них, невысокой босоногой жгучей брюнетки.

Резкие, громкие слова, долетевшие со стороны, противоположной «источнику», заставили крысу замереть.

— Осторожней с жигучом, святой отец, от него волдыри величиной с орех бывают. Смотри, пацан сейчас купаться будет, а мамаше хоть бы хны. Говорят, от этой химии тараканы вырастают с ладонь. Бурьян, жигуч — вся дрянь у нас гигантская. Это и есть Настоящее! Что сидишь? Ну давай, спасай пацана!

На пригорке сидели двое. Один — в черном, второй — в пестрой рубашке и с алым пиратским платком на шее. Один — священник, второй — поэт.

Говорил поэт. Звали его Килик Рифмач. А слова он чеканил так, будто продолжал давний-давний спор. Священник молчал. Только что он выпрямил найденный здесь же ржавый арматурный прут и теперь под корень рубил им кусты бледно-цветущего жигуча, собирая их в неяркий, но опасный букет.

Молодухи громко засмеялись. Брюнеточка вернула себе ожерелье, гордо подняла голову, уперлась руками в бедра и закрутилась перед подружками. Засмеялся и мальчонка. Он уже хлопал ладошкой по ядовито-желтой луже.

— Дался тебе этот жигуч, ты… Договорить Рифмач не успел.

От бочки метнулась серая тень, и, не обращая внимания на женские вопли, крыса потащила мальчонку в дыру. Тот не испугался, вовсю колотил кулачком по черному хребту. Вопль повторился в последний раз и захлебнулся. Спасти ребенка не было никакой возможности, и вскочивший на ноги священник только взмахнул рукой, как могло показаться, от отчаяния.

Раздался свист.

Бочковые доски и обручи полетели в одну сторону, мальчонка — в другую. Светя желтоватым брюхом, крыса закрутилась на месте, насквозь пробитая арматурным прутом. Наконец доползла до дыры в фундаменте и в два рывка втянула себя вместе с железом в ее черноту.

Брюнеточка бегом унесла рыдающего ей в плечо сына.

— Спасибо даже не сказала, — пробурчал Рифмач. — Но какой был бросок! Люблю красоту. Только зря хлопочешь, святой отец, Настоящее спасти невозможно. Все, что останется от его мусорной свалки, так это десяток моих гениальных стихов; ведь ничего нельзя сделать, пока они так присматривают за своими детьми. Смотри, мамаша опять болтает, а ребенок вновь без присмотра. Зря ты торопился из Будущего, их ничем не проймешь.

Поэт был прав. Как ни в чем не бывало брюнеточка с подружками вновь хохотали, а мальчишка мчался в сторону, погнавшись за жуком.

Бледно-голубые цветочки жигуча, судя по всему, пахли не очень приятно. Нюхавший их священник поморщился и отложил букет в сторону, стараясь не прикасаться к ядовитым листьям. Затем он, по-прежнему не говоря ни слова, повелительным жестом подозвал к себе брюнеточку. Та подлетела счастливая, радостная, легко наклонилась для поцелуя, чмокнула священнику руку, и в то же мгновение он ухватил счастливую мать за шиворот, швырнул себе на колени, с не очень-то подобающей святому отцу ловкостью задрал ее пышную юбку, благо под ней не оказалось трусиков, и принялся с чувством охаживать жигучом бледные тощие ягодицы молодой мамаши.

— Как все это отвратительно, — изрек поэт. Затем подпер челюсть кулаком и внимательно пронаблюдал всю экзекуцию от начала до конца.

Наконец мамаша все-таки выкрутилась из крепких рук священника, поправляя юбки, бросилась прочь, на бегу подхватила малыша в одну руку, ведро с водой — в другую и засеменила в сторону массива четырехэтажек, то и дело подпрыгивая — жигуч действовал моментально.

Вскоре по той же дороге к городу зашагали двое мужчин. Священник на ходу растирал левую ляжку, брюнеточка оказалась зубастой. Поэт говорил:

— Настоящее мнится податливым, оно шепчет. «Делай со мной что хошь, задирай юбки, возводи храмы». Только это податливость болота, святой отец, а закон болота: не барахтайся. Сколько здесь уже было таких молодцев, как ты, уверенных, что уж они-то наведут порядок в этом мягком, глупом болоте. Только глядишь, ан нет молодца: лишь пузыри кровавые лопаются на поверхности. А не утонет, так запачкается. Пойми, в нашем родном кровавом болоте Настоящего ничто не имеет смысла, кроме…

Поэт говорил, священник молчал, не забывая растирать пострадавшую ногу. Святой отец был молод, но имел за плечами тысячи лет чужой мудрости и знал, что такие споры свяшенники и поэты вели, веду! и будут вести на миллиардах планет всех миров и галактик и заканчиваться их беседы будут всегда одним и тем же итогом.