Вторая книга джунглей - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 39

— О! Что я знаю о вещи, которая называется благословением? Я не лесной бог, я не его брат и… О матушка, матушка, у меня так тяжело на сердце! — Опуская на землю ребёнка, он задрожал.

— Немудрёно, — ответила Мессуа, хлопоча над котелками, — вот что значит бегать ночью по болотам. Без сомнения, лихорадка забралась в твоё тело до самого мозга костей. — Маугли слегка улыбнулся, не веря, будто что-нибудь в джунглях могло ему повредить. — Я разведу огонь, а ты напейся горячего молока. И брось этот жасминовый венок; от него в нашем маленьком доме делается трудно дышать.

Маугли сел и, закрыв лицо руками, забормотал что-то. Разнородные, новые для него, ощущения охватили его, точно он действительно был отравлен. Голова у него кружилась, и он чувствовал себя нехорошо. Большими глотками юноша выпил молоко. Время от времени Мессуа поглаживала его по плечу, не зная, правда ли он её сын, Нату, или перед ней какое-то чудесное создание из джунглей, во всяком случае довольная, что он, по крайней мере, существо из плоти и крови.

— Сынок, — сказала она наконец, и её глаза загорелись гордостью, — говорил ли тебе кто-нибудь, что ты красивее всех людей?

— А? — протянул Маугли. Он, конечно, никогда не слыхивал ничего подобного. Мессуа засмеялась мягким, счастливым смехом. Выражение его лица послужило для неё ответом.

— Значит, я первая? Это хорошо, хотя мать редко говорит своему сыну такие хорошие вещи. Ты очень красив. Я никогда не видала другого такого человека.

Маугли повернул голову, стараясь посмотреть на себя через своё жёсткое плечо, и Мессуа опять расхохоталась и смеялась так долго, что юноша, не зная причины её смеха, вторил ей; ребёнок, тоже смеясь, бегал от одного к другой.

— Нет, ты не должен смеяться над своим братом, — сказала Мессуа, прижимая ребёнка к своей груди. — Если ты сделаешься наполовину так же хорош, мы женим тебя на младшей дочери короля, и ты будешь ездить на огромных слонах.

Маугли не понимал и одного слова из трех во всей этой речи. Кроме того, горячее молоко, выпитое после долгих блужданий, начало действовать на него; он свернулся и через минуту крепко заснул. Мессуа отбросила волосы с его глаз, прикрыла его и почувствовала себя счастливой. По обычаю Народа Джунглей Маугли проспал весь конец этой ночи и весь следующий день; инстинкт, который никогда не засыпает совсем, подсказал ему, что бояться нечего. Наконец юноша проснулся и вскочил так порывисто, что вся хижина содрогнулась. Дело в том, что покрывавшее лицо одеяло заставило его грезить ловушками. Теперь он стоял, положив руку на нож, с глазами, отяжелевшими от сна, и готовый вступить в бой.

Смеясь, Мессуа поставила перед ним ужин. Она подала только несколько грубых лепёшек, испечённых на дымном костре, немного рису и кусок кислого, давно сохранявшегося тамаранда; но этого было достаточно, чтобы поддержать его силы до вечерней охоты. Запах росы в болотах пробудил в нем голод и беспокойство. Маугли захотелось продолжать свои весенние блуждания, но маленький мальчик требовал, чтобы он взял его на руки, а Мессуа просила позволения причесать его длинные синевато-чёрные волосы. И причёсывая их, она пела, пела глупые детские песенки, то называя Маугли своим сыном, то прося его подарить часть своей лесной силы ребёнку. Дверь хижины была закрыта, но Маугли услышал хорошо знакомый звук, а рот Мессуа открылся от ужаса, когда большая серая лапа продвинулась в отверстие под дверью, и Серый Брат слегка завыл глухим голосом, полным раскаяния, тревоги и страха.

— Уйди и жди! Вы не пришли, когда я звал, — не оборачиваясь сказал ему Маугли на языке джунглей, и большая серая лапа исчезла.

— Не приводи, не приводи сюда твоих… твоих слуг, — попросила Мессуа, — я… мы всегда жили в мире с джунглями.

— Да и теперь мир, — поднимаясь, сказал Маугли. — Вспомни ту ночь, когда вы шли в Кханивару. Этот народ окружал тебя со всех сторон. Однако я вижу, что Народ Джунглей не теряет памяти даже весной. Матушка, я ухожу.

Мессуа покорно отошла от двери. «Он действительно лесной бог», — подумала она; но когда рука юноши легла на дверь, чувство матери заставило её обнять шею Маугли, отпустить его и снова обнять.

— Вернись! — прошептала она. — Сын ли ты мой, или нет, вернись, потому что я люблю тебя. Посмотри, он тоже печалится.

Мальчик плакал, видя, что человек с блестящим ножом уходит.

— Вернись, — повторила Мессуа. — Ни ночью, ни днём эта дверь не будет заперта для тебя.

Горло Маугли подёргивалось, точно на верёвках, и, казалось, он с трудом извлёк из него голос, когда ответил:

— Конечно, я вернусь.

— А теперь, — сказал Маугли, становясь на пороге подле ласково прижимавшейся к нему головы волка, — у меня есть на тебя жалоба, Серый Брат. Почему не пришли вы, Четверо, когда я долго звал вас? Это было так давно…

— Так давно? Это было всего в прошедшую ночь… Я… мы пели в джунглях новые песни, так как теперь время новых песен. Ты помнишь?

— Да, да.

— А когда мы спели все песни, — убедительно продолжал Серый Брат, — я побежал по твоему следу. Убежал ото всех, и как же я торопился! Но, о Маленький Брат, зачем ты ел, пил и спал среди людской стаи?

— Если бы вы пришли, когда я звал, этого не случилось бы, — сказал Маугли, ускоряя шаги.

— А что же будет теперь? — спросил Серый Брат.

Маугли хотел ответить, но в эту минуту девушка в белой одежде сошла с тропинки, которая бежала от окраины деревни. Серый Брат мгновенно скрылся, а Маугли бесшумно отступил в поле высокого хлеба. Он почти мог дотронуться до неё рукой, но тёплые зеленые стебли сомкнулись перед ним, и он исчез, как призрак. Девушка вскрикнула, думая, что видела духа, потом глубоко вздохнула. Маугли раздвинул стебли руками и следил за ней взглядом, пока она не скрылась из виду.

— А теперь не знаю, — в свою очередь, вздыхая, сказал он, — зачем вы не пришли, когда я вас звал?

— Мы бежим за тобой, мы бежим за тобой, — пробормотал Серый Брат и лизнул ноги Маугли, — мы бегаем за тобой всегда, исключая время новых песен.

— А вы пошли бы за мной в людскую стаю? — прошептал Маугли.

— Разве я бросил тебя в ту ночь, когда ты был изгнан из нашей прежней стаи? Кто разбудил тебя, когда ты лежал среди полей?

— Да, но потом?

— Разве я не пришёл за тобой сегодня?

— Да, но придёшь ли ты снова, ещё снова и, может быть, ещё раз, Серый Брат?

Серый Брат молчал; наконец проворчал про себя:

— Чёрная была права.

— А что она сказала?

— В конце концов, человек возвращается к человеку. И наша мать, Ракша, говорила…

— То же сказал и Акела в ночь рыжих собак, — пробормотал Маугли.

— То же говорит и Каа, который умнее всех нас.

— А что скажешь ты, Серый Брат?

— Люди выгнали тебя грубыми словами. Их камни изрезали твои губы. Они поручили Бульдео убить тебя. Они хотели бросить тебя в Красный Цветок. Ведь ты сам, а не я говорил, что они злы и бессмысленны. Ты, а не я двинул джунгли на них. Ты, а не я сочинил про них песню, которая была злее нашей песни про рыжих собак.

— Я спрашиваю, что ты скажешь?

Разговаривая, они бежали. Серый Брат не отвечал, потом между двумя прыжками произнёс:

— Человеческий детёныш, господин джунглей, сын Ракши, мой брат по логовищу! Правда, на некоторое время, весной, я забыл о тебе, но твой след — мой след, твоё логовище — моё логовище, твоя добыча — моя добыча и твой бой на смерть будет моим смертельным боем. Я говорю за всех Четверых. Но что скажешь ты джунглям?

— Хорошо, что ты подумал об этом. Между взглядом и нападением не следует ждать. Беги и созови всех к Скале Совета; я приду позже и скажу им, что у меня в мыслях. Но может быть, они не придут? Может быть, они забудут обо мне; ведь теперь время новых песен.

— А ты-то сам никогда ничего не забывал? — резко бросил ему через плечо Серый Брат, пускаясь волчьим галопом. Маугли задумчиво бежал позади него.

Во всякое другое время года странные вести собрали бы все джунгли; звери сбежались бы к Скале Совета, подняв щетины, но теперь они были очень заняты; одни охотились, другие дрались, третьи пели. Серый Брат бегал повсюду и кричал: