Сказки и легенды - Дорошевич Влас Михайлович - Страница 62

Люди махали рукой и отставали.

- Действительно, он...

Он носил, - говорят летописи, - шапку с пришитым на ней яблоком.

И когда видел на дороге чужестранца, подходил, рекомендовался:

- Мальчик Телль!

И предлагал рассказать свою яблочную историю. И так до глубокой старости.

- Один вопрос, пастор! Был он женат?

- Нет. Ни одна девушка не соглашалась выйти за него замуж. "Сын такого плохого отца, который, не умея стрелять, стрелял в своих детей, сам должен быть плохим отцом".

Он останавливал всякого встречного швейцарца одним и тем же вопросом:

- Ну, что, брат, свободны? Швейцарец радостно улыбался:

- Свободны!

- А что, брат, хорошо быть свободным?

- Известно! Нешто плохо!

- Ни баронов!

- Какие бароны, - ежели свобода!

- Так что счастлив, доволен?

- Разумеется.

- А кому всем обязаны? Ну-ка, скажи! Кто за вас свой лоб подставлял? Кто с яблоком на голове стоял?

- Известно, ваша милость, дай вам бог доброго здоровья...

- То-то, моя милость! Присел бы тогда. И ни яблока, ничего бы не было.

- Мы это очень хорошо понимаем!

- То-то "понимаем". Развязывай кошель-то... Это ты столько за яблоко даешь? Ах, ты, шельма, шельма! Да хочешь, я тебе вдвое больше дам? Клади на голову яблоко, становись, я стрелять буду!.. Поневоле давали. В конце концов он так надоел, что швейцарцы, - говорят летописи, - были не рады своей свободе.

А он еще грозился:

- Все у меня в долгу неоплатном! И вам это яблоко-то соком выйдет! Тогда-то швейцарские ученые собрались, обсудили вопрос, как быть, решили, что остается одно, - и вынесли постановление:

"На основании новейших изысканий, считать рассказ о Вильгельме Телле мифом, а самого героя никогда не существовавшим".

Их поддержали в этом королевские ученые других стран.

Так создалась легенда о легенде о Вильгельме Телле. "Молодого Телля", - ему, впрочем, в то время было уже за пятьдесят, - немедленно арестовали и посадили в тюрьму:

- За бродяжничество и наименование себя чужим именем.

- Как отнеслась к этому страна, пастор?

- Ликование было всеобщее. Словно избавились от моровой язвы. Только потом, когда сын Вильгельма Телля умер, - нахлынули воспоминания, и пред невольно затуманившимся слезою глазом снова предстало это видение: отрок с яблоком на голове. Швейцарцы поставили над его могилой памятник:

"Мальчик Телль, 62-х лет от роду".

Мы оба сидели молча, подавленные тишиной и поднявшимся снизу, из долин, мраком. Бледная Юнгфрау казалась призраком горы на потемневшем небе, на котором загорелись уже звезды.

- Как все призрачно на этом свете!- тихо сказал я. - Какая странная судьба борцов за свободу...

Пастор, кажется, улыбнулся.

- Повар готовит соусы для других. Сам он их не ест. То же и в деле свободы.

Я заплатил за молоко. Мы пожали друг другу руки и разошлись. С гор спускался туман. Я шел в белом густом тумане, думал о тщете всего земного и получил насморк.

СЧАСТЬЕ

(Татарская сказка)

Ее вяло и безучастно рассказала старая татарка.

Ее, шутя, пересказала молодая, хорошенькая женщина.

Ее печально расскажу я вам. Жил-был на свете татарин Гуссейн. Был он беден, - хотел быть богат.

Был одинок, - хотел быть женат. Был несчастен, - хотел быть счастливым. Клял и проклинал он Судьбу.

- Ты грабишь одних, чтобы отдать все другим! Почему у одних все есть, когда ничего нет у других? Почему? Почему ничего нет у меня?

И Гуссейн принимался клясть Судьбу так, что даже она, которую все всегда кляли, наконец, не выдержала, явилась к Гуссейну и сказала:

- Чего тебе нужно, дурак?

- Где мое счастье? Зачем ты украла мое счастье? Куда дела? Подай мне мое счастье!

- Никто твоего счастья не крал. Оно - в Тридесятом царстве. Слушай. В Тридесятом царстве ждет тебя царевна такой красоты, какой еще свет не создавал. И видит тебя, молодца и красавца, во сне. Много знатных женихов, - все царские, королевские дети сватаются к ней. Ни за кого не хочет идти. В Тридесятом царстве царевна тоскует о тебе. В горе старый царь: вянет и блекнет царевна. Сегодня царь дал великий обет: "Кто бы ни был он, хоть нищий, кого выберет моя царевна, - отдам за него, сделаю его своим сыном, передам ему свое Тридесятое царство, свою несметную силу, свои несчетные богатства". Месяц дал царевне отец на размышление. Если же чрез месяц не выберет царевна мужа себе по душе, - выдаст ее царь Тридесятого царства за того королевича, кто ему придется по разуму: "стерпится- слюбится". Слушай. Сегодня новолуние. Если к следующей новорожденной луне будешь ты в Тридесятом царстве, царевна, и царство, и богатство, и сила - твои. Будешь царем, будешь силен, будешь богат, жена будет красавица. Больше человеку нечего желать. Больше человеку нечего дать. Поспеешь, - все твое. Нет, пеняй на себя. Сказала и исчезла.

Стал спрашивать Гуссейн у людей:

- Где Тридесятое царство? Только машут рукой. - За тридевять земель. - А можно поспеть туда до новой луны? Смеются:

- Ежели на лошади ехать день и ночь, не переставая, - пожалуй, доедешь. Да лошадей, молодец, много загнать нужно. А у Гуссейна и одной нет. Был он молод. Значит - смел.

- Была не была! Пойду! Людей слушать, - с печи не слезать. Может и дойду, если поскорее идти. Чего ноги жалеть? Пошел Гуссейн. Идет неделю, идет другую. Спит мало, идет напрямки во весь дух. - Отдохну с царевной!

Наливается на небе месяц. Полным сверкает. Пошел на ущерб. Вот уж и последний тоненький ободок растаял на небе. Настали темные ночи. Не видно ни зги.

Темные ночи напролет шагает Гуссейн. Днем в самую жару только спит. Часочек-другой. Спрашивает у встречных:

- Близко ль до Тридесятого царства?

Только глаза таращат:

- Эк сказал! За тридевять земель.

Встретил муллу:

- А близко ль до новой луны?

- Трое суток осталось.

Припустился Гуссейн. А навстречу горы. На пути ему встала скала. И обойти невозможно.

Влез на скалу Гуссейн, вскарабкался, падает от усталости. Жар сморил. Хотел прилечь.

Смотрит, - а над самым обрывом гнездо. В гнезде птицы, голые, неоперившиеся, пищат. И ползет к гнезду змея. Блестит на солнце как кинжал.

Извивается от наслаждения: сейчас птенцами полакомится. Как два острые шила - глаза. Схватил Гуссейн камень, разбил змее голову. Лег и тут же заснул.

Прилетела во время его сна орлица-стервятница, - увидела человека около гнезда, испугалась за своих птенцов, заклекотала, взмахнула было крыльями, чтобы взвиться в синее небо, камнем оттуда пасть на врага, заклевать, растерзать человека.

Но птенцы малые ее остановили:

- Это добрый зверь, мама. Не трогай его. Он нас от змеи спас. Уж мы тебя видеть не чаяли. Подползла к нам змея. Глядела на нас колдовскими глазами. Жалом играла. Да этот зверь неведомый пришел и гада убил. Нас от неминучей смерти спас.

Видит орлица - лежит около гнезда змея с разбитой головой.

Съела ее и стала ждать, пока проснется человек. Проснулся Гуссейн. С испугом на солнце взглянул:

- Эк я! Солнце уж низко! И бросился было во весь дух.

Но орлица его остановила.

- Спасибо тебе, добрый человек, за то, что спас моих птенцов. Куда ты идешь? И зачем? Не могу ли я тебе чем помочь, отплатить за добро? - сказала орлица человеческим голосом.

- Иду я в Тридесятое царство. Жениться на тамошней царевне! отвечал Гуссейн. - Там мое счастье. Да вряд ли до срока дойду.

- А далеко ль до срока, человек?

- До срока - три дня.

Орлица сказала:

- Для тебя невозможно. Для меня - можно. Ты спас мне мое счастье, - я помогу тебе достать твое. Долг платежом красен. Садись на меня, и в три дня будем в Тридесятом царстве. Спустимся прямо перед теремом царевны. Только вот что. Дорога и для орлицы дальняя. Нужно сырое мясо. Как стану приставать, спрошу, - ты и дай мне кусок сырого мяса. Подкреплю силы, - и дальше полетим. А без того, без сил, на землю спустимся. Достань сырого мяса.