Рикша-призрак - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 18

С этого дня началось падение Понча, или отныне Чёрной овцы.

— Раз солгал в одном, так уж ни в чем нет тебе веры, — говорила тётя Роза, и Гарри чувствовал, что Чёрная овца отдаётся в его руки. Он будил его даже среди ночи вопросом, зачем он такой лгун.

— Я не знаю, — отвечал Понч.

— Так молись Богу, чтобы он вложил тебе другое сердце.

— Хорошо.

— Вставай и молись!

И Понч вскакивал с постели, с бешеной ненавистью в душе ко всему видимому и невидимому миру. Оторванный от сна и в полном душевном смятении, он сбивался с толку искусным перекрёстным допросом Гарри, в точности воспроизведённым утром тёте Розе.

— Но я вовсе не лгал, — пытался выпутаться Понч, чувствуя вместе с тем всю безнадёжность своего положения. — Я не говорил, что молился два раза в день. Я сказал, что один раз, а во вторник два раза. А Гарри не понял. Я не лгал…

И так далее, до слез, после которых его выгоняли из-за стола.

— Зачем ты такой нехороший? — спрашивала Юди, убеждённая перечнем ужасных преступлений Понча. — Прежде ты не был таким дурным.

— Не знаю, — был ответ Чёрной овцы. — Они мне надоедают. Я хорошо знаю, что делал, так и говорю, а Гарри все переворачивает на свой лад, и тётя Роза ему верит. О, Ю! Не верь им, что я дурной!

— Тётя Роза говорит, что ты нехороший, — сказала Юди. — Она сказала вчера это и священнику.

— Зачем она всем рассказывает обо мне? Это нехорошо, — сказал Чёрная овца. — Когда я делал что-нибудь дурное в Бомбее, мама говорила папе, и папа говорил мне, что было нужно, вот и все. Чужие люди ничего не знали, даже Мита не знал.

— Я не помню, — задумчиво говорила Юди. — Я была маленькая тогда. Мама тебя любила так же, как меня, правда?

— Конечно. И папа тоже. И все другие.

— Тётя Роза больше любит меня, чем тебя. Она называет тебя лгуном и Чёрной овцой. И не велит мне разговаривать с тобой.

— Всегда? Даже тогда, когда я ничего не сделал?

Юди печально кивнула головой.

Чёрная овца в отчаянии отвернулся, но руки Юди обвились вокруг его шеи.

— Ничего, Понч, — шептала она. — Я буду разговаривать с тобой так же, как и прежде. Ты мой, мой братец, хотя ты и… хотя тётя Роза и говорит, что ты дурной, и Гарри говорит, что ты маленький трус. Он говорит, что, если бы я выдрала тебя за волосы, ты стал бы плакать.

— Ну выдери.

Юди осторожно дёрнула его за волосы.

— Дёргай как следует, так сильно, как можешь!.. Так!.. Если ты сама захочешь дёргать меня за волосы, то можешь, сколько хочешь. Но если Гарри придёт сюда и заставит тебя дёрнуть меня за волосы, я знаю, что заплачу.

Дети скрепили дружеский союз поцелуем, и сердце Чёрной овцы смягчилось. Соблюдая самую тщательную осторожность в разговорах с Гарри, он заслужил прощение тёти Розы и получил возможность читать беспрепятственно в продолжение недели. Дядя Гарри брал его с собой гулять и старался утешить его своими неуклюжими ласками, никогда не вспоминая прозвище Чёрная овца.

— Будет с тебя, Понч, — говорил он обыкновенно. — Посидим теперь. Я устал.

Они ходили гулять теперь не к бухте, а на Роклингтонское кладбище через картофельные поля. С час сидел старик на какой-нибудь из могильных плит, пока Понч бродил по кладбищу и читал надписи на памятниках и крестах. Затем дядя Гарри вставал со вздохом и тяжёлой поступью направлялся к дому.

— Скоро и я здесь лягу, — сказал он в один зимний вечер Пончу, и бледное лицо его напоминало в это время старую, стёртую серебряную монету. — Не говори только тёте Розе.

Ещё через месяц он неожиданно повернул назад во время утренней прогулки и с трудом дошёл до дому.

— Уложи меня в постель, Роза, — сказал он. — Больше я уж никогда не пойду гулять. Пуля зашевелилась во мне.

Его уложили в постель, и две недели, пока болезнь и близость смерти царили в доме, Чёрная овца был предоставлен самому себе. Папа прислал ему ещё несколько новых книг, и ему не велели только шуметь. Он опять ушёл в свой собственный мир и был счастлив. Даже ночью никто не нарушал его блаженства. Он мог спокойно лежать в постели и мечтать о путешествиях и приключениях, так как Гарри спал теперь внизу.

— Дядя Гарри скоро умрёт, — сказала Юди, которая почти не расставалась с тётей Розой.

— Мне очень жаль дядю, — грустно сказал Чёрная овца. — Он давно уж сказал мне об этом.

Тётя Роза слышала разговор.

— Ничто, кажется, не удержит твой скверный язык, — сказала она сердито. Глаза её были обведены тёмными кругами.

Чёрная овца поспешил скрыться в детскую, чтобы погрузиться там в чтение о кометах. Книга эта считалась «греховной», и потому ему запрещали открывать её, но теперь тёте Розе было не до него.

— Я рад, — сказал Чёрная овца. — Она теперь несчастна. Но я не солгал. Ведь я действительно знал, только он не велел мне говорить.

Ночью Чёрная овца проснулся испуганный. Гарри не было в комнате; снизу слышались рыдания. Затем в темноте прозвучал голос дяди Гарри, поющего песню о битве при Наварине.

«Ему лучше», — подумал Чёрная овца, который знал наизусть эту песню. Но темнота, одиночество и голос, продолжавший петь мрачную песню, заставляли дрожать его от страха в своей постели.

— Дядя Гарри! — невольно воскликнул он и сейчас же испугался собственного голоса.

Дверь отворилась, и тётя Роза прошипела с лестницы:

— Тише! Ради Бога, тише, ты, маленький чертёнок! Дядя Гарри умер!

ТРЕТЬЯ КОРЗИНА

«Не знаю, что будет теперь со мною, — думал Чёрная овца, когда были окончены полуязыческие похоронные церемонии, назначенные для людей среднего класса, и тётя Роза, ещё более страшная в чёрном крепе, вернулась к прежнему течению жизни. — Кажется, ничего дурного я ещё не сделал. Но она стала очень печальная после смерти дяди Гарри и Гарри тоже. Я буду сидеть в детской».

Но, к несчастью для этих планов Понча, было решено, что он будет посещать школу, где учился Гарри. Это могло заменить утреннюю прогулку с дядей Гарри и, может быть, также вечернюю, но мечтам о свободе не суждено было сбыться.

«Гарри будет говорить обо всем, но я постараюсь не делать ничего дурного», — думал Чёрная овца. Утвердившийся в этих добродетельных намерениях, он пошёл в школу и там нашёл уже готовую репутацию, созданную ему Гарри, и, конечно, это новое обстоятельство не служило к украшению его начинающейся новой жизни. Он стал сторониться своих товарищей. Некоторые из них были очень грязны, некоторые говорили на незнакомом ему языке. Там было два еврея и один негр, или кто-то другой, только совершенно чёрный. «Даже Мита смеялся бы над ним, — сказал себе Чёрная овца. — Я не думаю, чтобы это было приличное место». Он сердился на всех, по крайней мере, с час, пока не поразмыслил, что каждое выражение чувств с его стороны будет считаться тётей Розой «выставлением напоказ», а Гарри расскажет обо всем мальчикам.

— Как тебе понравилась школа? — спросила тётя Роза в конце первого дня.

— Мне кажется, там очень хорошо, — спокойно сказал Понч.

— Надеюсь, ты предупредил мальчиков о характере Чёрной овцы? — спросила тётя Роза Гарри.

— О, да, — ответил цензор нравственных качеств Чёрной овцы. — Они все знают о нем.

— Если бы я жил с отцом, — сказал Чёрная овца, задетый за живое, — я не стал бы и разговаривать с этими мальчиками. Он не позволил бы мне. Они живут в лавчонках. Я видел, как они входили туда. Их отцы мелочные торговцы.

— Ты слишком хорош для этой школы, не правда ли? — спросила с насмешливой улыбкой тётя Роза. — А по-моему, ты должен быть благодарен, Чёрная овца, этим мальчикам, если они будут разговаривать с тобой. Не всякая школа держит лгунов у себя.

Гарри, конечно, не преминул воспользоваться мнением Чёрной овцы о товарищах, так неосторожно высказанным им. В результате некоторые из товарищей скоро дали Пончу наглядные доказательства относительно равенства рас и людей вообще посредством здоровой трёпки. В утешение тётя Роза сказала, что это послужит ему хорошим уроком за чванство. Постепенно он приучился скрывать своё мнение и подделываться к Гарри, нося его книги в школу и оказывая разные другие мелкие услуги. Существование его было не из радостных. С десяти до двенадцати и затем с двух до четырех часов он проводил в школе, и так каждый день, кроме субботы. Вечером его отсылали в детскую готовить уроки к завтрашнему дню, а ночью его будил Гарри для перекрёстного допроса. Юди он видел очень редко. Она была чрезвычайно религиозна — в шесть лет религия усваивается довольно легко — и обидно разделяла свою прежде нераздельную любовь к Чёрной овце между ним и тётей Розой.