Делириум - Оливер Лорен - Страница 54

«Любовь в мировой поэзии». Когда я вижу это слово, «любовь», так откровенно напечатанное на обложке, у меня сжимается желудок. Алекс внимательно смотрит на меня, и я, чтобы скрыть неловкость, открываю книгу и бегло просматриваю список авторов на первых страницах.

— Шекспир? — Это имя мне знакомо по классу здоровья. — Парень, который написал «Ромео и Джульетту»? Назидательная история?

— Назидательная история… — Алекс насмешливо фыркает. — Это великая история любви.

Я вспоминаю свой первый день в лабораториях, день, когда я впервые увидела Алекса. Кажется, с тех пор прошла целая жизнь. Я вспоминаю, как в моем мозгу возникло слово «прекрасно», тогда я подумала что-то о самопожертвовании.

— Они уже давно запретили поэзию, сразу, как только нашли способ исцеления, — Алекс берет у меня книгу. — Хочешь послушать?

Я киваю. Алекс кашляет, прочищая горло, расправляет плечи и наклоняет голову то в одну сторону, то в другую, прямо как запасной игрок перед выходом на поле.

— Ну давай, — смеюсь я, — не тяни.

Алекс еще разок кашляет и начинает читать:

— Сравню ли с летним днем твои черты?.. [3]

Я закрываю глаза и слушаю. До этого момента меня окружало тепло, а теперь оно переполняет меня изнутри. Поэзия… ничего подобного я раньше не слышала. Я не понимаю всего, только какие-то образы и незаконченные предложения сплетаются друг с другом в моем сознании, словно яркие цветные ленты на ветру. Так два месяца назад на ферме меня ошеломила незнакомая музыка. Тот же эффект — я чувствую грусть и воодушевление одновременно.

Алекс замолкает. Я открываю глаза и вижу, что он пристально на меня смотрит.

— Что?

Взгляд Алекса чуть ли не лишает меня дыхания, такое ощущение, что он смотрит мне в душу.

Вместо ответа Алекс перелистывает несколько страниц, но взгляд не опускает, он продолжает смотреть на меня.

— Хочешь послушать другое? — Не дожидаясь согласия, Алекс начинает читать наизусть: — Как я тебя люблю? Люблю без меры.

И снова это слово: «люблю». Когда Алекс произносит его, сердце у меня замирает, а потом начинает лихорадочно биться.

— До глубины души, до всех ее высот…

Я сознаю, что он произносит не свои слова, но все равно чувствую, что они идут от него. В его глазах танцует пламя свечей. Он делает шаг вперед и нежно целует меня в лоб.

— До нужд обыденных, до самых первых, как солнце и свеча, простых забот…

Пол подо мной начинает раскачиваться, мне кажется, что я падаю.

— Алекс… — Я пытаюсь что-то сказать, но слова застревают в горле.

Он целует мои щеки, легко, едва касаясь губами.

— Люблю любовью всех моих святых, меня покинувших, и вздохом каждым… [4]

— Алекс, — уже громче повторяю я.

Сердце колотится так сильно, что кажется, вот-вот вырвется наружу.

Алекс отступает.

— Элизабет Браунинг, — с улыбкой говорит он и проводит пальцем по моей переносице. — Тебе не понравилось?

Алекс продолжает смотреть мне в глаза, и от того, как он задает этот вопрос, тихо и серьезно, у меня возникает ощущение, что он спрашивает не только о стихах.

— Нет. То есть да, но…

Правда в том, что я не понимаю, о чем мы говорим. Я не в состоянии трезво думать или связно говорить. Одно-единственное слово, как ураган, как циклон, набирает силу внутри меня, и я сжимаю губы, чтобы не дать ему вырваться наружу.

«Любовь, любовь, любовь, любовь…»

Я никогда не произносила вслух это слово, не говорила его никому, даже в мыслях.

— Ты не должна ничего объяснять.

Алекс делает еще один шаг назад, а у меня снова возникает смутное ощущение, что на самом деле мы говорим о чем-то другом. Я его чем-то расстроила. То, что сейчас произошло (а что-то произошло, пусть я не понимаю, как и почему), расстроило Алекса. Он улыбается, но я вижу это по его глазам, и мне хочется извиниться или обнять его за шею и попросить поцеловать меня. Но я все еще боюсь открыть рот, боюсь, что это слово вырвется наружу, боюсь того, что произойдет потом.

— Иди сюда. — Алекс кладет книгу на место и протягивает мне руку. — Я хочу тебе что-то показать.

Он подводит меня к кровати, и снова мне становится безумно неловко. Я не понимаю, чего он от меня ждет, и, когда он садится на постель, стою как дурочка и не знаю, что делать.

— Все хорошо, Лина, — говорит Алекс.

Как всегда, стоит Алексу произнести мое имя, я расслабляюсь. Он отодвигается подальше и ложится на спину, я делаю то же самое, и мы лежим бок о бок. Кровать неширокая, места как раз на двоих.

— Видишь? — Алекс подбородком указывает наверх.

Над нами сияют, мерцают, вспыхивают звезды. Тысячи и тысячи звезд, их столько, что они похожи на водоворот белых снежинок в иссиня-черном небе. Я открываю рот от восторга, просто ничего не могу с собой поделать. Не думаю, что когда-нибудь видела столько звезд. Небо так близко, оно словно натянуто над трейлером Алекса, кажется, мы можем спрыгнуть на него с кровати, оно поймает нас и будет подкидывать, как батут.

— Ну как? — спрашивает Алекс.

— Люблю.

Это слово выскакивает из меня, и груз, что давил мне на грудь, тут же исчезает.

— Я люблю это, — повторяю я, пробуя запретное слово на вкус.

Стоит произнести раз, и дальше ты говоришь его без труда. Одно короткое слово. В нем весь смысл. Просто удивительно, что я никогда не говорила его раньше.

Я чувствую, что Алекс доволен, он улыбается, это слышно по его голосу.

— Без водопровода, конечно, плохо, но признай — вид потрясающий.

— Я бы хотела здесь остаться, — не подумав, говорю я и сразу поправляюсь: — Ну, не по-настоящему. Не навсегда, но… Ты понимаешь, что я хочу сказать.

Алекс подкладывает руку мне под голову, я придвигаюсь чуть ближе и уютно устраиваюсь у него на плече.

— Я рад, что ты это увидела, — говорит он.

Какое-то время мы лежим молча. Грудь Алекса поднимается и опускается в такт его дыханию, и вскоре это движение начинает меня убаюкивать. Руки и ноги у меня тяжелеют, мне кажется, что звезды над трейлером складываются в слова. Я всматриваюсь в них, пытаюсь понять их значение, но веки тоже наполняются тяжестью, и я уже не в силах держать глаза открытыми.

— Алекс?

— Да?

— Прочитай еще то стихотворение.

Я не узнаю свой голос, он звучит словно откуда-то издалека.

— Какое? — шепотом спрашивает Алекс.

— То, которое ты знаешь наизусть.

Я плыву, я уплываю.

— Я много знаю наизусть.

— Тогда любое.

Алекс делает глубокий вдох и начинает читать:

— Я несу твое сердце в себе, твое сердце в моем. Никогда не расстанусь я с ним… [5]

Алекс продолжает читать, слова обтекают меня, так солнечные лучи скользят по глади моря, проникают в его глубины и освещают темную бездну. Я лежу с закрытыми глазами. Удивительно, но я все равно вижу звезды — из ничего рождаются целые галактики, пурпурные и розовые солнца, бескрайние серебряные океаны и тысячи белых лун.

Когда Алекс тихонько трясет меня за плечо, мне кажется, что я проспала не больше пяти минут. Небо по-прежнему непроглядно-черное, луна светит все так же ярко, но по оплывшим свечам я догадываюсь, что проспала как минимум час.

— Пора идти, — говорит Алекс и убирает волосы с моего лба.

— А сколько сейчас времени? — осипшим со сна голосом спрашиваю я.

— Скоро три, — Алекс переворачивается на бок и встает с кровати, а потом подает мне руку и ставит меня на ноги. — Мы должны перейти границу, пока Спящая красавица не проснулась.

— Спящая красавица? — ничего не понимая, переспрашиваю я.

Алекс тихо смеется.

— После поэзии, — говорит он и наклоняется, чтобы поцеловать меня, — переходим к сказкам.

И вот мы идем через лес, потом по разбитой дороге между уничтоженных бомбами домов, потом снова через лес. Меня не покидает ощущение, будто я все еще сплю. Мне не страшно, когда мы перелезаем через заграждение, я даже не нервничаю. Намотанная поверху спираль колючей проволоки во второй раз вообще не проблема, а тени уже не вселяют страх, они защищают нас, как плащ от дождя. Пограничник на посту номер двадцать один пребывает в том же состоянии — сидит, положив ноги на стол, голова откинута, челюсть отвисла. Потом мы бесшумно идем к Диринг-Хайлендс, и тогда меня посещает очень странная мысль, она похожа на кошмар и желание одновременно, будто все это сон, а когда я проснусь, то снова окажусь в Дикой местности. Возможно, проснувшись, я обнаружу, что всегда жила там, а Портленд, лаборатории, комендантский час и процедура — все это затянувшийся кошмар.