Делириум - Оливер Лорен - Страница 12

То, как он произносит мое имя, на мгновение вырывает меня из действительности. В его исполнении оно звучит музыкально, а совсем не тяжеловесно и грубо, как обычно произносят его учителя в школе. Глаза у Алекса теплого янтарного цвета, я смотрю в них, и вдруг в моем сознании возникает картинка: мама поливает стопку блинчиков сладким сиропом. Я пристыженно отвожу взгляд, как будто это Алекс проник в мою память и вытащил картинку с мамой на белый свет. Из-за того, что мне стало неловко, я злюсь еще больше и продолжаю гнуть свою линию:

— Я точно тебя знаю. Я видела тебя вчера в лабораториях. Ты был на галерее для наблюдающих, ты смотрел на… на все.

И снова у меня не хватает духу закончить предложение, и я не говорю вслух: «Смотрел на меня».

Я чувствую, как Хана испепеляет меня взглядом, но не обращаю на подругу внимания. Она, должно быть, в бешенстве, что я ей ничего не рассказала.

Алекс даже не моргнул и продолжает улыбаться.

— Как я понимаю, это называется ошибочное опознание. Охранникам запрещено входить в лаборатории во время эвалуации. А работающим на полставки тем более.

Секунду мы стоим и молча смотрим друг на друга. Теперь я знаю, что он врет, и эта его непринужденная ленивая улыбочка выводит меня из себя. Мне хочется залепить ему пощечину. Я сжимаю кулаки, делаю глубокий вдох и заставляю себя успокоиться. Я по натуре совсем не вспыльчивая, даже не знаю, что на меня нашло.

— И это все? — встревает Хана, и атмосфера разряжается. — Охранник на полставки и запрещающие знаки?

Алекс смотрит на меня еще полсекунды, потом поворачивается к Хане с таким выражением, как будто только что ее увидел.

— О чем ты?

— Я всегда думала, что лаборатории лучше охраняются, вот о чем. Похоже, сюда проникнуть пара пустяков.

Алекс удивленно поднимает брови.

— Планируешь вторжение?

Хана теряет способность двигаться, у меня кровь леденеет в жилах. Она зашла слишком далеко. Если Алекс доложит о нас как о потенциальных сочувствующих или нарушителях порядка или просто о нас расскажет, меня и Хану ждет следствие и мы долгие месяцы будем жить под постоянным надзором. И уж конечно, можно будет распрощаться с надеждой получить хорошие баллы на эвалуации. Я представляю себе, как всю жизнь буду любоваться тем, как Эндрю Маркус выковыривает большим пальцем козявки из носа, и у меня тошнота подкатывает к горлу.

Алекс поднимает раскрытые ладони, он, должно быть, почувствовал, что мы испугались.

— Расслабьтесь. Я пошутил. Где вы и где террористы.

Я соображаю, насколько глупо мы выглядим в шортах, мокрых от пота майках и в неоновых кроссовках. По крайней мере, я уж точно выгляжу по-дурацки. А Хана похожа на модель, рекламирующую спортивную одежду. И снова я чувствую, что вот-вот покраснею, после чего должен последовать приступ раздражительности. Неудивительно, что регуляторы решили ввести сегрегацию по половому признаку. В противном случае жизнь превратилась бы в кошмар — то ты злишься, то смущаешься, потом не знаешь, что делать, потом раздражаешься, и так постоянно.

— Это всего лишь погрузочный фронт, — Алекс показывает рукой за склады, — настоящая линия безопасности проходит ближе к объекту. Круглосуточная охрана, камеры наблюдения, ограда под напряжением и все такое.

Хана не смотрит в мою сторону, но, когда она начинает говорить, я слышу, как в ее голосе нарастает возбуждение.

— Погрузочный фронт? То есть сюда приходят всякие грузы?

Я начинаю мысленно умолять Хану: «Только не ляпни лишнего. Только не ляпни лишнего. Только не ляпни лишнего».

— Угадала.

Хана начинает приплясывать на месте. Я пытаюсь утихомирить ее взглядом, но она избегает смотреть на меня.

— Значит, сюда подъезжают грузовики? С медицинским оборудованием и… со всяким другим?

— Именно.

И снова у меня такое впечатление, что в глазах Алекса вспыхивает какая-то искорка, хотя выражение лица при этом остается нейтральным. Я понимаю, что не верю ему. Почему он врет, что не был вчера в лабораториях? Может, потому что, как он говорит, это запрещено? Или потому что он там смеялся, вместо того чтобы помогать?

А возможно, он меня и правда не узнал. Мы встретились глазами всего на несколько секунд. Уверена, что он увидел какое-то расплывчатое, невыразительное лицо, которое легко забыть. Не симпатичное и не страшное. Самое обыкновенное, таких тысячи можно увидеть на улице.

У него же определенно запоминающееся лицо. Есть что-то безумное в том, что я вот так стою где-то за городом и разговариваю с незнакомым парнем, пусть он даже исцеленный. Но хоть соображаю я плохо, зрение у меня становится острым как бритва, я замечаю все, вплоть до мельчайших деталей. Замечаю завиток волос вокруг шрама, вижу, какие у него сильные смуглые руки, какие белые зубы, какие у него идеально пропорциональные черты лица. Джинсы у него потертые и сидят низко на бедрах, а шнурки в кедах какого-то дикого цвета, как будто он их чернилами покрасил.

Мне становится интересно, сколько ему лет. С виду мы ровесники, но, возможно, он немного постарше, может, ему девятнадцать. А еще на секунду у меня в голове возникает вопрос — ему уже подобрали пару или нет? Конечно подобрали, иначе и быть не может.

Я, забыв обо всем, разглядываю Алекса, а он вдруг поворачивается и смотрит на меня. Я быстро опускаю глаза, и меня охватывает иррациональный страх, как будто он мог прочитать мои мысли.

— Я бы не прочь тут прогуляться, — «тонко» намекает Хана.

Я щипаю ее, пока Алекс не смотрит, она с виноватым видом втягивает голову в плечи. Не хватало еще, чтобы она начала приставать к нему с расспросами о том, что тут вчера произошло, тогда нас точно в тюрьму посадят или будут без конца таскать на допросы.

Алекс подбрасывает бутылку с водой и ловит ее той же рукой.

— Поверьте мне, здесь не на что смотреть. Если только вы не фанатки промышленных отходов. Их здесь навалом, — Алекс кивает в сторону контейнеров. — О… а еще здесь самый лучший вид на залив в Портленде. Этот кусок мы тоже себе отхватили.

— Правда? — Хана в секунду забывает о своей разведывательной миссии.

Алекс кивает и снова подбрасывает бутылку. Бутылка летит, и солнце сверкает в воде, как в драгоценном камне.

— Это я могу вам показать, — говорит Алекс. — Пошли.

Все, что мне хочется, так это убраться отсюда, но Хана отвечает «конечно», и мне не остается ничего другого, кроме как тащиться за ними следом. Я тихо проклинаю Хану за ее любопытство и зацикленность на всем, что касается заразных. Слово даю — больше никогда не позволю ей выбирать маршрут для наших пробежек. Они с Алексом идут впереди, и я улавливаю обрывки их разговора: он говорит об учебе в колледже, но я не могу разобрать, что он изучает; Хана сообщает ему, что у нас скоро выпускной. Он говорит, что ему девятнадцать; она — что нам обеим через несколько месяцев будет по восемнадцать. Служебная дорога соединяется с другой, поменьше, которая идет параллельно Фор-стрит и круто уходит вверх по склону холма к Истерн-Променад. Здесь рядами выстроились длинные складские ангары. Солнце стоит высоко и жарит в полную силу. Я умираю от жажды, но когда Алекс оборачивается и предлагает мне сделать глоток из его бутылки, я говорю «нет». Категорично и слишком громко. Одна мысль о том, чтобы прикоснуться губами к бутылке, из которой он пил, снова возвращает меня в необъяснимо тревожное состояние.

Когда мы втроем, немного запыхавшиеся, поднимаемся на вершину холма, справа от нас, словно гигантская карта, разворачивается залив — искрящийся, мерцающий мир синего и зеленого цветов. У Ханы немного отвисает челюсть. Вид действительно прекрасный, и ничто не мешает им наслаждаться. В небе плывут белые пушистые облачка, мне они почему-то напоминают пуховые подушки, над водой чайки неторопливо нарезают круги, птицы собираются в стаи и растворяются в небе.

Хана проходит на несколько футов вперед.

— Как чудесно. Просто восхитительно. Сколько здесь живу, никак не могу привыкнуть. — Она оборачивается и смотрит на меня. — Я думаю, это мое самое любимое время — день, солнце яркое и океан, как на фотографии. Согласна, Лина?