Наулака: История о Западе и Востоке - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 42

— Угу, троих и ещё одного родила мёртвого. И все мальчики, — сказала женщина пустыни.

— И Всемогущий забрал их всех?

— Один умер от оспы, а два других — от лихорадки.

— И ты уверена, что такова была воля богов?

— Я была с ними до последней минуты.

— А твой муж — он принадлежал только тебе и больше никому?

— Да, нас было только двое — он и я. В наших сёлах народ бедный, и в жены берут только по одной жене.

— Арре! Вы и сами не знаете, как вы богаты. Послушай-ка! А что, если бы вторая жена задумала погубить трех твоих сыновей…

— Я бы убила её. А как же? — ноздри у неё расширились, и рука скользнула за вырез платья.

— А если бы у тебя было не три ребёнка, а один-единственный, свет твоих очей, и если бы ты знала, что тебе уже никогда не родить другого, а вторая жена тайно посягает на его жизнь? Что тогда?

— Я бы убила её, но лёгкой смерти она не удостоилась бы. Я бы убила её в постели, рядом с мужем, в его объятиях. А если бы она умерла раньше, чем свершилась бы моя месть, то я и в аду разыскала бы её.

— Да, тебе легко говорить — ты можешь ходить по улицам при свете дня, и ни один мужчина не повернёт головы в твою сторону, — сказала королева с горечью. — Твои руки свободны, а лицо открыто. А если бы ты была рабой среди рабов, чужестранкой в чужой земле, и если бы, — голос её упал, — твой господин лишил тебя своей милости?

Женщина нагнулась и поцеловала босые ноги королевы, которые она все ещё обнимала.

— Тогда я не стала бы изнурять себя борьбой, но, всегда помня о том, что мой мальчик вырастет и станет королём, отослала бы его куда-нибудь подальше, куда не дотянется рука второй жены.

— Ты думаешь, так просто отрезать себе руку? — сказала королева, всхлипывая.

— Лучше руку, чем сердце, сахиба. Кто сумеет уберечь здесь такого ребёнка?

Королева указала на Кейт.

— Она приехала издалека и однажды уже спасла его от смерти.

— Да, её лекарства хороши, и её искусство велико, но… ты же знаешь, что она всего лишь девушка: она не знала ни потерь, ни приобретений. Может, я и невезучая, и глаз у меня дурной (правда, прошлой осенью мой муж не говорил мне этого), пусть будет так. И все же я знаю, что такое душевная боль, знаю острую радость при крике новорождённого — знаю, как и ты.

— Как и я…

— Мой дом пуст, я вдова, я бездетна, и никогда ни один мужчина не позовёт меня в жены.

— Как в меня… Как и меня…

— Нет, хоть ты и утратила все остальное, у тебя есть твой мальчик, поэтому его надо охранять как следует. Если кто-то питает к ребёнку ревность, его нельзя оставить здесь, в самом опасном для него месте. Пусть он уедет.

— Но куда? Мисс Кейт, ты знаешь, куда? Мир тёмен для тех, кто сидит взаперти за занавесями.

— Я знаю, что мальчик сам надумал поехать в Аджмер, в школу для принцев. Он мне говорил об этом, — сказала Кейт, слушавшая со своего места, где сидела на подушках, подперев подбородок рукой, каждое слово этого разговора. — Ведь это всего на год-другой.

Королева засмеялась сквозь слезы.

— Всего год-другой, мисс Кейт. Знаешь ли ты, как долго тянется даже одна ночь, когда его нет со мной?

— И потом, он может вернуться по первому зову. Но зови — не зови, а мои дети ко мне не вернутся никогда. Всего год-другой. Мир тёмен и для тех, кто не сидит взаперти за занавесями, сахиба. Не сердитесь на неё, она не виновата. Откуда ей знать? — шёпотом сказала королеве женщина пустыни.

Кейт против воли начинала чувствовать раздражение от того, что её постоянно исключают из разговора. Эти две женщины, кажется, думали, что хоть она и сама уже хлебнула горя и не раз облегчала страдания других, а все же она им не ровня, и для неё не оставалось места в их горестных беседах.

— Почему же вы думаете, что я не знаю? — пылко воскликнула Кейт. — Разве я не знаю, что такое боль? Разве я живу не для того, чтобы было меньше горя?

— Пока нет, — ответила королева спокойно. — Тебе ещё неведомы ни радость, ни боль. Мисс Кейт, ты очень умная девушка, а я всего лишь бедная женщина, которая ни разу не выходила за стены дворца. Но я умнее тебя, потому что я знаю то, чего ты не знаешь, хотя ты и возвратила мне сына и вернула язык мужу этой женщины. Как отплачу я тебе за все, что ты сделала?

— Пусть услышит всю правду, — сказала женщина пустыни шёпотом. — Нас здесь трое, сахиба: увядший лист, цветущее дерево и нераскрывшийся бутон.

Королева взяла девушку за руки и тихонько притянула её к себе, пока голова Кейт не упала ей на колени. Утомлённая пережитыми за день волнениями, невыразимо устав духом и телом, Кейт не чувствовала охоты подниматься.

— Послушай, сестра моя, — начала королева с бесконечной нежностью. — Забудь о том, что ты белая, а я чёрная, и помни лишь о том, что мы три сестры. Тайна мира сокрыта от любого, кто не вынашивал и не рожал ребёнка. Сестричка моя, разве может постичь жизнь тот, в ком никогда не зарождалась жизнь? Знаешь ли ты, как младенец тянет материнскую грудь? Нет, не надо краснеть. Ты не знаешь этого. Сегодня ты потеряла свою больницу. Разве не так? И женщины одна за другой покидали тебя. И что же ты сказала им?

Женщина пустыни ответила за Кейт:

— Она сказала: «Вернитесь, и я вас вылечу.»

— А какой клятвой она подтвердила свои слова?

— Она ничем не клялась, — сказала вдова, — она просто звала их вернуться.

— В твоих руках не было ребёнка. В твоих глазах не было материнской любви. Они говорили тебе, что твои лекарства были заколдованы, а их дети родятся уродами? А что же такое ведомо тебе о том, что даёт начало жизни и откуда приходит смерть, чтобы ты переучивала их? Я знаю, в тех книгах, которые ты прочла в своей школе, написано, что такого не бывает. Но мы, женщины, не читаем книг. И не из них мы постигаем премудрость жизни. Ты отдала свою жизнь служению женщинам. Сестричка моя, когда же ты и сама станешь женщиной?

Голос королевы умолк. Кейт лежала, не шевелясь.

— Да! — сказала женщина пустыни. — Королева говорит правду. Боги и твоя собственная мудрость до сих пор помогали тебе, как успела заметить я, не отстававшая от тебя ни на шаг. И боги предупредили тебя, чтобы ты больше не рассчитывала на их помощь. Что же остаётся? Разве эта работа для таких, как ты? Разве королева не права? Сидя здесь, взаперти и в одиночестве, она поняла то, что поняла и я, каждый день проводя с тобой у постели больных. Сестричка моя, разве это не так?

Кейт медленно подняла голову, лежавшую у королевы на коленях, и встала.

— Возьми мальчика, нам надо идти, — проговорила она хриплым голосом.

Милосердная темнота скрывала её лицо от чужих глаз.

— Нет, — сказала королева, — о нем позаботится эта женщина. А ты возвращайся домой одна.

И Кейт ушла.

XX

«Плохи мои дела, — думал Тарвин, — хуже некуда; но есть подозрение, что Джуггуту Сингху ещё хуже приходится. Да! Но не стоит сожалеть о Джуггуте. Мой толстый друг, не надо было тебе в тот раз возвращаться за городские стены!»

Он встал и посмотрел на залитую солнцем дорогу, гадая, кто из праздно шатающихся прохожих мог быть эмиссаром Ситабхаи. На обочине дороги, ведущей к городу, рядом со своим верблюдом лежал спящий туземец. Тарвин с видом ни о чем не подозревающего человека спустился с веранды и, как только вышел на открытое место, заметил, что спящий передвинулся к другому боку верблюда. Он прошёл вперёд ещё несколько шагов. Солнечный луч, скользнув по спине верблюда, упал на какой-то предмет, заблестевший, точно серебро. Тарвин подошёл прямо к блестевшей вещи, держа в руке пистолет. Человек спал крепким невинным сном. Из-под складок его одежды выглядывало дуло новенького, отлично вычищенного ружья. «Похоже, Ситабхаи собирает собственную милицию и экипирует её оружием из своего арсенала. У Джуггута тоже было новое ружьё — думал Тарвин, стоя у ног спящего. — Но этот человек обращается с ружьями получше, чем Джуггут».

— Эй, — он наклонился к лежащему и тронул его стволом своего револьвера. — Боюсь, я должен побеспокоить вас и попросить у вас ваше ружьё. И скажите вашей госпоже — пусть бросит это дело. Ладно? У неё все равно ничего не выйдет.