Боги ждут жертв - Кинжалов Ростислав Васильевич - Страница 17

– То, что тебе прикажут!

Хун-Ахау попытался завязать разговор с молодым рабом, сидевшим рядом с ним, но тот, презрительно поглядев на него, заметил своему соседу:

– Этот дикарь еще не понимает, как он должен держать себя среди нас!

Хун-Ахау проглотил обиду, но неожиданно вмешался Цуль:

– Мы, рабы юной владычицы, выше вас, ленивых обжор Великого блюстителя, потому что наша госпожа выше его! Молчи и не трогай нас своим мерзким языком! Иначе ты им и подавишься!

В комнату быстро вошел высокий плотный мужчина – при виде его все поспешно поднялись, и ссора погасла, не разгоревшись.

– Где здесь новый раб юной владычицы? – спросил вошедший, и его выпуклые холодные глаза, обежав лица, остановились на Цуле.

Цуль вытолкнул Хун-Ахау.

– Вот он, господин!

– Иди за мной, – коротко бросил тот.

Когда они вышли в коридор и удалились в дальний конец его, Хун-Ахау вспомнил, что он уже видел этого человека. С ним говорила царевна, когда появилась на строительстве дороги. Очевидно, это был ее управитель.

– Сегодня вечером, когда взойдет вечерняя звезда, – заговорил управитель, пристально глядя на Хун-Ахау, – ты будешь сопровождать юную владычицу в священную рощу. Ты будешь с ней один – таков ее выбор. Помни, что ты головой отвечаешь за ее безопасность. Умеешь владеть копьем?

– Да! – без колебаний отвечал юноша.

– Хорошо, идем, я дам его тебе.

Но Хун-Ахау напрасно ожидал, что его поведут в оружейную дворца.

В небольшой комнатке, очень похожей на ту, в которой юноша переодевался после прихода во дворец, стояло прислоненное к стене небольшое, но хорошо сделанное копье. Очевидно, оружие было приготовлено заранее. Управитель показал на него:

– Бери!

Хун-Ахау быстро схватил оружие, с наслаждением чувствуя рукой шероховатость плотно намотанных на древке ремней. На миг в голове мелькнула мысль – убить стоящего рядом и бежать… Но что затем? С одним копьем против всех воинов Тикаля?

Будоражащая мысль снова юркнула в свою норку и глубоко затаилась. Юноша осторожно, искоса посмотрел на управителя: не заметил ли он чего-нибудь? Но тот стоял, опустив голову и о чем-то раздумывая. После нескольких секунд молчания он отпустил Хун-Ахау, сказав, что вечером его позовут.

Хун-Ахау, бережно держа копье, отправился обратно. Его появление с копьем вызвало у рабов недоумение и любопытство, но спросить, почему юношу вооружили, никто после перебранки не решился. Они сбились в кучу в углу комнаты и принялись оживленно шептаться, поглядывая временами на Хун-Ахау. Юноша подсел к Цулю и кратко рассказал о полученном поручении. Старик рассеял его недоумение:

– Когда великому жрецу надо узнать будущее, он пьет настойку из священных грибов, и тогда перед его глазами появляются видения, – сказал он. – Собирать эти грибы может только девушка, дочь владыки, в полночь. А ты будешь охранять ее. Это большая честь, и я не знаю, почему она выпала тебе. Будь осторожен, юноша, – закончил со вздохом Цуль, – почести всегда влекут за собой опасности!

Пользуясь хорошим настроением старика, Хун-Ахау спросил у него, давно ли он живет во дворце.

– Я родился в этих стенах – от дворцовой рабыни, – с гордостью отвечал Цуль. – На моих глазах, когда я был в твоем возрасте, наш трижды почтенный владыка взошел на престол. Этими вот руками, – он поднял вверх сухие жилистые руки, – я носил юную владычицу, когда она была маленькой девочкой. Не было ребенка лучше ее. Но после смерти ее матери появилась новая супруга повелителя, а у нее родился сын…

Цуль оборвал свои воспоминания, словно опасаясь сказать что-то лишнее. Хун-Ахау заметил это и перестал расспрашивать. Они долго сидели молча, углубленные каждый в свои мысли.

После вечерней пищи старика вызвали в покои царевны. Когда уже начало темнеть и возвращавшиеся рабы стали укладываться спать, Цуль вошел в комнату и поманил за собой Хун-Ахау.

На площади перед дворцом двое рослых рабов держали легкие носилки. Около них стоял управитель царевны; больше никого из придворных не было. Цуль поставил Хун-Ахау позади носилок и куда-то исчез, а через несколько минут возвратился с большим зажженным факелом. Вскоре появилась и царевна, за которой шла Иш-Кук. Управитель бережно подсадил свою повелительницу в носилки и махнул рукой – небольшой кортеж тронулся. Впереди, с факелом, шел Цуль, за ним рабы несли носилки, а Хун-Ахау и присоединившаяся к нему Иш-Кук замыкали шествие.

Идти пришлось довольно долго. Улицы Тикаля были уже пустыми и тихими; большинство жителей спало. Лишь иногда в каком-нибудь доме знатного вельможи виднелись огни, и оттуда доносился шум – там пировали. Редко встречавшиеся прохожие почтительно уступали дорогу.

Сопровождавшие царевну выбрались на большую дорогу, прошли по насыпи, соединявшей две стороны ущелья, миновали городской центр и вышли на высоко поднятую над равниной, прямую как стрела сакбе, «белую дорогу». В самом конце ее смутно виднелась на светлом вечернем небе каменная громада храма бога неба. За ним, как догадался Хун-Ахау, вспоминая первые месяцы своего пребывания в городе, и находилась священная роща.

Вначале Иш-Кук шла молча в стороне от юноши. Но когда процессия выбралась на сакбе, она придвинулась к Хун-Ахау поближе и весело прошептала:

– А я тоже рабыня!

Хун-Ахау недоуменно взглянул на девушку. На ее миловидном личике, озаряемом по временам багровыми бликами от факела, блуждала слабая улыбка; взгляд обычно бойких глаз был потуплен.

Не дождавшись ответа от Хун-Ахау, Иш-Кук искоса взглянула на него и легко положила ему руку на плечо.

– Я ведь тоже рабыня, – жалобно повторила она, – почему ты держишься в стороне от меня, Хун-Ахау?

Хун-Ахау слегка отодвинулся – ему почему-то стало неловко, – рука девушки бессильно упала вниз, и он, невольно понижая голос, сказал:

– Я вовсе не держусь в стороне от тебя, девушка, просто мы не встречались с тех пор, как ты привела меня к владычице.

– Раб должен думать только о равных себе, – наставительно продолжала после небольшой паузы Иш-Кук. – Скажи, ты иногда думаешь о чем-нибудь непозволительном?

– Я? – искренне удивился Хун-Ахау. – Конечно нет! – Но в ту же самую минуту ему в голову пришла мысль, что если Иш-Кук тоже рабыня, то под словом «непозволительное» она имела в виду свободу, и он торопливо поправился: – Хотя да, иногда думаю.

Иш-Кук торопливо отодвинулась от юноши («Испугалась!» – подумал Хун-Ахау), но после нескольких шагов девушка приблизилась к нему снова.

– И о чем же непозволительном ты думаешь? – спросила она внезапно охрипшим голосом.

– О свободе для себя и других, – ответил ей взволнованным шепотом Хун-Ахау.

– О свободе? – протяжно сказала Иш-Кук, что-то обдумывая. – Ах да, конечно, о свободе… – Легкая усмешка тронула ее губы. – Мы все мечтаем о свободе. Но я говорила о другом: не любишь ли ты девушку из какого-нибудь знатного рода? Вот что я называла непозволительным.

– Девушку из знатного рода? – снова удивился Хун-Ахау. – Конечно нет. Да я и не видел ни одной из них!

Этот ответ, по-видимому, успокоил Иш-Кук. Она помолчала несколько минут и потом, на мгновение внезапно прижавшись к юноше, сказала:

– Не забывай меня, Хун-Ахау, помни, что я твой друг и всегда буду рада помочь тебе…

Хун-Ахау кратко поблагодарил, и остаток пути они прошли молча. Юноша раздумывал, можно ли полностью довериться Иш-Кук. Будет ли она действительно его другом? Почему она так сдержанно говорила о свободе? Боялась предательства с его стороны? Но ведь он сам говорил с ней вполне откровенно. Хун-Ахау понимал, что Иш-Кук могла бы стать неоценимой помощницей в осуществлении его замыслов; за ней не так следят, она передала бы весточку его друзьям и рассказала бы ему о том, как живут они. Но как ни заманчиво все это было, Хун-Ахау не мог решиться; что-то в словах Иш-Кук или, может быть, даже не в словах, а в тоне, каким они были произнесены, ему не нравилось. И он решил сперва внимательно приглядеться к девушке.