Принц полуночи - Кинсейл Лаура - Страница 25

Они ели молча.

— Мне следует вам все рассказать, — внезапно произнесла она. — Я вижу, вы не очень-то охотно задаете вопросы.

Он аккуратно завернул остатки хлеба в салфетку и завязал ее.

— На это еще будет достаточно времени. Это расстраивает вас.

— Нет. — Голос ее был ровным, безжизненным. — Раз уж вы настаиваете на вашем участии, я бы предпочла рассказать вам все сразу. Может, тогда вы перемените свое решение.

Он взглянул на нее и отрицательно покачал головой.

На какое-то мгновение глаза их встретились, а потом она отвела взгляд. Руки ее, крепко сцепленные, неподвижно лежали на коленях. Она смотрела на маленькую серо-черную овсянку, прыгающую с качающейся ветки на ветку придорожных кустов.

С.Т. поигрывал стебельком грубой травы, потом, выдернув его, стал жевать его конец. Он мог видеть, как она раскачивается вперед и назад, точно кусты на ветру, обняв себя руками, пытаясь сжаться, стать как можно меньше.

— Расскажите, почему, — сказал он мягко, видя, что она никак не решится начать. — Почему вы думаете, что это он причинил вред вашим сестрам?

— О нет, это был не он. — Слова торопливо посыпались одно за другим. — Я не говорю, что он сам это сделал, своими руками.

— У него есть сообщники?

Она запрокинула голову назад, гладя на небо.

— О Боже. Сообщники. — Она сделала глубокий вдох и резко выдохнула воздух. — Весь город — это его сообщники. Все, что нужно было ему сделать, так это встать в церкви на кафедру и сказать: «Она падшая женщина, плоть ее слаба, она пыталась соблазнить меня, а я слуга Господа», — и бедная Эмили была обречена. Ему все верят. А может, не верят, но боятся об этом сказать. Моя мать не побоялась — и вот что из этого вышло. — Она опустила голову, глядя на свои руки. — Он решил на нашем примере воспитать других. А потом он плакал. — Губы ее презрительно скривились. — Подлое чудовище. Он плакал у могилы моей сестры.

С.Т. сорвал еще одну травинку и завязал ее узелком.

— А тот, который на самом деле ее убил? Здесь вы не ищете справедливости?

Она прикусила губу. Лицо её выражало крайнее напряжение.

— Я не знаю, кто убил ее. Да это и не важно. Кто бы это ни был, он был не в себе, когда совершал преступление. — Она поколебалась, потом взглянула на него. — Вам, должно быть, это кажется странным.

Он нахмурился, медленно связал еще травинку, делая из них цепочку.

— У меня был друг в Париже — самый близкий друг изо всех мальчишек в школе. — Точным движением он нанизал еще одно кольцо. — Как-то раз все наша ватага нашла на улице раненую птицу. Обычного голубя. Со сломанным крылом он прыгал по тротуару, такой нелепый, печальный и больной. Я хотел поднять его, но самый рослый из нас стал пинать его. Все хохотали. Потом последовали его примеру — пинали и наступали на крылья, чтобы он сильнее бился — пальцы его замерли. — И даже мой лучший друг. — Он растянул цепочку в руках.

Она взглянула на него.

— Вы возненавидели его за это?

— Я возненавидел себя.

— Потому что вы промолчали.

Он кивнул.

— Они только бы рассмеялись. Или даже набросились на меня. Я вернулся домой, уткнулся матери в колени и разрыдался. — Он чуть улыбнулся. — Она была не очень-то большим знатоком писания. Мне кажется, она дня четыре искала Библию, а потом еще дня три — нужное место в ней. Но нашла. — Он раскрутил зеленое ожерелье на пальце. — «Прости их, Отче, ибо не видают, что творят».

— Общее место, — зло сказала она. — Это ничего не меняет. Мой отец всегда, — она запнулась, вздохнув. — Впрочем, это не важно. — Резким движением она встала на ноги. — Чилтон появился четыре года назад. Он организовал религиозное общество — секту. Мой отец был приходским священником… он получил сан сразу после университета — понимаете, он и не думал, что унаследует графский титул, а когда неожиданно его получил, все равно продолжал работать в своем приходе. Он не был сильным человеком. Скорее был даже робок. От его проповедей все просто засыпали, но ему очень нравилось их писать. А тут появился этот Чилтон и стал устраивать собрания евангелистов. Он организовал школу и приют для бедных девушек.

Она поднесла ко рту кулак и стала беспокойно вышагивать туда-сюда. Стройные сильные ноги то появлялись перед С.Т., то исчезали из поля зрения. Впервые он услышал от нее, что она — дочь графа. Он специально не поднимал на нее глаз, но немного повернул голову, чтобы лучше слышать ее, делая вид, что смотрит вдаль, на серебристо-серый холмик дико растущей лаванды.

— И какую церковь представляет Чилтон? — спросил он.

— Он называет ее Свободной Церковью. Я даже не знаю, есть ли такая на самом деле. Я в этом сомневаюсь. Я никогда не была на его богослужении, но я думаю, он все выдумывает. Он пытается всех уверить, что это то же, что и община методистов, но у нас читал проповеди сам Джон Уэсли, много лет назад, и моя мать говорила, что Чилтон совершенно не похож на него. Да, правда, он требует от всех каяться в грехах, открыто, при всех, а потом они все вместе выбирают форму искупления. — Она замолчала, повернулась и взглянула прямо на него. — Но если кто-нибудь не хочет признаваться и каяться, то они все равно выбирают для него наказание. Он приводит в свой приют женщин, не имеющих средств к существованию, дает им крышу над головой и работу, приказывает им не общаться с мужчинами, не выходить замуж, даже не думать об этом. Он говорит, женщины лишены души и могут только надеяться, что когда-нибудь вновь родятся мужчинами, если в этой жизни будут подчиняться высшей власти, как рабочая лошадь подчиняется хозяину. По соседству с нами вот уже два года никто не венчался. — Она сделала паузу. Лицо ее раскраснелось. — Иногда Чилтон позволяет принимать особые меры — чтобы мужчины могли получить удовольствие, а женщины — научиться покорности.

— Боже, — сказал он. — Я понимаю, что вы хотите сказать.

— Моя мать выступила против него. Она всегда поддерживала идею образования для женщин, и она сказала, что его взгляды — просто варварство. Она сначала смеялась над ним. Тогда он публично потребовал от отца покрепче держать ее в руках и положить конец «порочным занятиям», которые она проводила с моими сестрами и мной. — Ли сцепила пальцы и подняла руки ко рту. — Она учила нас математике, латыни, учила лечить болезни — вот что Чилтон называл «пороком», монсеньер, и еще писала памфлеты, доказывающие несостоятельность его проповедей. — Ли села. Плечи ее дрожали, и она снова обхватила себя обеими руками. — Он приходил к нашим воротам с толпой последователей, требуя, чтобы моя мать отдала ему своих дочерей, пока еще не поздно.

Мы не могли выйти — он сделал нас пленниками в собственном доме. Мой отец… — Все тело ее напряглось, темные брови сдвинулись к переносице. — Он ничего не предпринимал, только молился, дарил нам маленькие подарки и говорил, что все пройдет. Он так всегда поступал. Моя мать — видите ли — именно она заботилась обо всех нас. Она была такая хорошая и умная. Все восхищались ею. Она всегда знала, что делать, кода отец запутывался.

С.Т. посмотрел, как ее зубы свирепо терзают нижнюю губу. Он сжал руки в кулаки, борясь с желанием притянуть ее к себе, обнять. Сердце его разрывалось, когда он слышал ровный холодный голос и видел, как дрожит ее тело, словно от ураганного ветра. Он хотел помочь ей, сделать так, чтобы ей стало легче, но не знал, как это сделать.

— И как ваша матушка поступила с Чилтоном? — спросил он.

— Она сделала так, что его арестовали. Мы тогда не знали — мы даже не подозревали… Чилтон пугал моих сестер, но мама и я просто считали его злым и вздорным. Папа был мировым судьей, — видите ли, эту должность всегда занимают члены нашей семьи, — но все за него делала мама. Она вела реестры налогов, присутствовала на ежеквартальных заседаниях суда, писала отцу записки, какое вынести судебное решение и каким должен быть сбор в пользу неимущих. Все знали, что она это делает, и никто не возражал. Она послала констебля арестовать Чилтона — и люди у ворот исчезли.