Летящая на пламя - Кинсейл Лаура - Страница 9

Олимпия нахмурилась.

— Вы говорите так, будто этот принцип вызывает у вас негодование.

— В иерархии человеческих идей я ставлю его на одну ступеньку ниже идеи первородного греха. Звучит прекрасно, но на практике все это выглядит самым жалким образом. Именно из-за этого вашего хваленого принципа я чуть не отправился ко всем чертям в сражении при Наварино. Однако прошу прощения за отступление. — Шеридан сделал легкий поклон в ее сторону. — Я просто закоренелый циник.

Олимпия слегка откашлялась, она с удовольствием выпила бы еще чая, но сэр Шеридан так пристально, не сводя глаз, смотрел на нее, что девушка боялась протянуть руку к чайнику и налить себе еще чашку. Она перевела дыхание и продолжала:

— Я уже сказала, что мой дедушка избрал себе в союзники вашу страну. Но он очень стар… По правде говоря, я никогда в жизни не видела его, по он написал мне, что провозгласил наконец имя престолонаследника…

Затянувшуюся паузу вновь прервал нетерпеливый голос Шеридана:

— Ну и кто же он?

Олимпия, чувствуя себя неловко под его пристальным взглядом, заерзала на месте.

— Мой отец был старшим сыном в семье.

— Ну и?..

— Мои родители умерли, когда я была еще совсем маленькой. Из братьев отца остался в живых только один дядя — принц Клод Николя. По закону наследником трона должен стать именно он.

— Салическое право, — заметил Шеридан. Он стоял, облокотившись одной рукой о мраморную каминную полку и поставив ногу на решетку камина. Пламя бросало красные отблески на его смуглый обнаженный торс, высвечивая мускулистую грудь. — Ну продолжайте, продолжайте! Я — весь внимание.

— Клод Николя… одним словом, дедушка не любит его. Как, впрочем, не любит его и весь народ Ориенса. Дядя перешел в римско-католическое вероисповедание, в то время как почти все население нашей страны — особенно купцы и мастеровые — пресвитерианцы. Кроме того, он ярый монархист. Имея в своем личном распоряжении отряд гвардейцев, дядя мешает свободному политическому волеизъявлению народа, запрещая под угрозой расправы обсуждать любые вопросы, связанные с политикой. К тому же он завел дружбу с представителями русского посольства, что очень не нравится дедушке.

— Еще бы, ведь это не по вкусу его союзникам-британцам.

Олимпия грустно кивнула и понурила голову.

— И тогда мой дедушка заявил, что в выборе наследника трона он будет руководствоваться не салическим правом, а другим законом. Кажется, этот принцип выбора престолонаследника называется неаполитанским правом, но я не уверена. Как бы то ни было, в своем письме он не стал излагать мне все эти подробности и юридические тонкости. Достаточно того, что такое право существует, тем более что двор и советники полностью поддержали дедушку в его решении.

— Другими словами, он провозгласил вас наследницей своего престола.

Олимпия подняла голову и кивнула. Шеридан заложил руки за спину и задумчиво уставился в пол.

— А он знает о том, что вы замышляете развязать в стране гражданскую войну? — сухо спросил капитан Дрейк после продолжительного молчания.

— Но я вовсе не хочу никакой войны! — в ужасе воскликнула Олимпия.

— Однако вы ведь собираетесь устроить революцию.

— Да… но это так, вообще… Ваша помощь нужна мне вовсе не для того, чтобы начать революцию, с этим я справилась бы и сама.

— Правда? В таком случае я просто изумлен вашей блестящей — парадоксальной, я бы сказал, — логикой: возглавить революцию против себя самой — вот это мысль!

— Сэр Шеридан, — воскликнула Олимпия, испытывая легкое раздражение от его непонятливости, — я вовсе не собираюсь поступать столь нелепым образом. Неужели вы не понимаете, что я никогда не взойду на трон? Но если бы все было так просто, если бы я могла вступить на престол и тут же отречься в пользу конституции и демократии, я сделала бы это с огромной радостью.

Шеридан забарабанил пальцами по каминной полке и, склонив голову, вновь взглянул на Олимпию.

— Да вы, как я посмотрю, настоящая радикалка.

— Да! — воскликнула Олимпия, решительно тряхнув головой. — Но я не могу ждать, пока ко мне перейдет власть. Манифест, который издал мой дедушка, натворил множество бед. Мой дядя собирается…

Олимпия замолчала и внезапно вспыхнула. Шеридан с интересом смотрел, как нежный румянец постепенно заливает все ее лицо до корней волос и шею. Нижняя губа задрожала, и Олимпия быстро прикусила ее, вновь низко опустив голову.

— Все это так тяжело, — сказала она дрогнувшим голосом. Шеридан не упускал своего, когда ему предоставлялась такая явная возможность воспользоваться растерянностью женщины, которую срочно требовалось утешить. Быть может, подобное поведение было с ее стороны всего лишь уловкой, намеком, таким же прозрачным, как носовой платочек, который будто невзначай роняет женская рука. Его так и подмывало подойти к ней, поднять с земли воображаемый г.латок, утешить — и получить за это причитающееся ему вознаграждение. Но Шеридан не трогался с места. У его гостьи действительно был такой жалкий и скорбный вид, что, похоже, ей и вправду требовалось утешение, однако она даже не заметила, что уронила воображаемый кружевной платочек, бесполезно валявшийся сейчас у ее ног, и поэтому Шеридан не решился нагнуться за ним.

Уж не заболел ли он, думал Шеридан с раздражением, не узнавая себя. Что за странные сантименты, откуда эта душевная смута и чувство омерзения к самому себе?

Он неподвижно стоял у камина, выводя пальцем на покрытой пылью мраморной полке замысловатые узоры, и ждал. Через некоторое время Олимпия вновь вскинула подбородок и взглянула на Шеридана.

— Мой дядя хочет жениться на мне, — вымолвила она, делая над собой усилие. — Он обратился к папе за разрешением вступить со мной в брак.

Теперь Олимпия была пунцовой — то ли от возмущения по поводу столь противоестественного союза, то ли от отвращения к браку вообще — кто знает.

— Вы скажете, что мне следует отказаться, — поспешно продолжала она, — конечно, я откажусь, но мой дедушка уже дряхлый старик, и дядя оказывает на него постоянное давление, он угрожает позвать русских гренадеров для того, чтобы подавить «народные волнения», как он это называет. Если дедушку заставят дать свое согласие, а папа пришлет разрешение на брак, то боюсь… боюсь, мое собственное согласие даже не понадобится…

Шеридан сочувственно вздохнул и мысленно поприветствовал принца Клода Николя как достойного соперника. У него, во всяком случае, был свой стиль. По словам этой крошки, он сделал прекрасный ход. Женившись на королеве и имея за спиной две такие силы, как Ватикан и русский царь, он станет истинным и единовластным правителем в своем крохотном Ориенсе… Причем его положение будет даже выгоднее, чем у любого другого короля, поскольку все шишки за непопулярные действия правительства достанутся на долю его супруги-королевы, которая таким образом превратится в козла отпущения.

Шеридан сильно сомневался, что сам смог бы разработать более удачный план в такой ситуации, и эта мысль заставила его пожалеть о том, что ему в этом деле придется, по-видимому, выступать на противоположной стороне, имея столь сообразительного противника. Да и вообще надо признать, что Ориенсу крупно повезет, если во главе этого государства станет умный, безжалостный, хитрый политик, а не милая, пухленькая, загадочная революционерка.

— Значит, вы намереваетесь отправиться в Рим для того, чтобы обратиться там с апелляцией к папе, — задумчиво сказал Шеридан.

Олимпия взглянула на него своими широко распахнутыми зелеными глазами, в которых светилась яростная решимость и одновременно страх перед неведомой угрозой, как в глазах пугливой полевой мышки.

— Да. Возможно, идя навстречу дяде и будучи введенным им в заблуждение, папа даст разрешение на брак, но когда я скажу ему, как оскорбительно для меня принимать участие в… — Олимпия вновь залилась краской, — в этой профанации брака и что я никогда не перейду в другое вероисповедание, он поймет, что надо мной учиняют насилие.