Летящая на пламя - Кинсейл Лаура - Страница 18

Олимпии казалось, что на ее глазах осуществляется самая сокровенная, заветная мечта, долгое время лелеемая в сердце.

— Но зачем все это? — спросила она, глядя на белые перчатки Шеридана, как будто обращалась к ним. — Когда вы неделю назад согласились помочь мне, это так изумило и потрясло меня. Но сегодняшнее ваше предложение! Я просто не знаю. — У Олимпии перехватило горло от душившего ее волнения. — Зачем вы жертвуете собой, зачем пытаетесь принести свою жизнь на алтарь чужой вам страны?

— Вы хотите знать правду? Я жажду богатства, положения, власти… — Шеридан помолчал. — Этой причины вполне достаточно для того, чтобы жениться на принцессе.

— Вы разыгрываете меня.

— Думайте что хотите. Считайте, я поступаю так, потому что я — герой и истинный друг свободы.

Олимпия внимательно взглянула на него. Свет из окна падал на его лицо, и в серых глазах Шеридана мерцал таинственный огонек. Вглядевшись в его лицо, Олимпия решила, что он не шутит и не смеется над ней. Перед ней стоял сильный суровый мужчина, чью мрачноватую красоту несколько портил маленький шрам на левой брови, отчетливо выделявшийся в сумрачном свете зимнего дня.

— А сейчас вы пытаетесь разыграть самого себя, — сказала Олимпия. — И вы не ответили на мой вопрос.

— Ответил. — Шеридан улыбнулся. — Я дал вам целых два превосходных ответа.

— Я вас не понимаю. — Олимпия беспокойно заерзала в кресле. — Я уже говорила вам, что подчас не улавливаю смысла шуток. Поэтому прошу вас, будьте серьезны.

Шеридан отвесил ей легкий поклон.

— Прошу прощения, ваше высочество. Я постараюсь обуздать свое непристойное легкомыслие.

— Благодарю вас, — произнесла Олимпия, внимательно наблюдая за выражением его лица, и, видя, что оно совершенно серьезно, добавила: — Пожалуйста… Я не хочу быть назойливой, я хочу только понять. Никак не могу поверить в то, что вы сделали мне предложение не по принуждению, — Олимпия кусала губы от волнения и смущения. — Я не смогу смириться с тем, что вас заставили жениться на мне.

— Я уже сказал вам, что это не так.

— Но…

— Вы что, хотите обвинить меня во лжи?

Олимпия слегка отпрянула, услышав эти слова, сказанные резким тоном, а затем вздохнула.

— Да. Думаю, что вы вполне способны солгать. Именно в этом случае. Для того чтобы пощадить мои чувства. Вы же отлично знаете, что после отмены монархии у меня не будет ни богатства, ни власти, поэтому причина вашего согласия на брак не в них. — Олимпия потупила взор и стала разглядывать свои руки. — Кроме того, я прекрасно сознаю, что лишена привлекательности. Я слишком полная, у меня чересчур маленький рот и излишне густые брови, хотя, конечно, последний недостаток может быть устранен с помощью некоторых косметических средств. Но в целом мне кажется… — Ее голос дрогнул. — Это слишком несправедливо — даже во имя дела свободы — просить вас жертвовать собой и жениться на непривлекательной женщине только ради того, чтобы иметь возможность повлиять на ход событий в стране, интересы которой вам совершенно чужды.

— Мне нравятся ваши брови. В них чувствуется характер.

Олимпия закрыла лицо рукой.

— Простите, но я… мне так неприятно, что вы постоянно подшучиваете надо мной. Особенно по поводу моей внешности.

— Подшучиваю? Да я… — Шеридан возвел глаза к потолку. — Боюсь, что ваше неумение отличить шутку от комплимента серьезно затруднит мои попытки ухаживать за вами.

— Да, я действительно не умею отличать одно от другого! — в отчаянии воскликнула Олимпия. — Я никогда не понимала юмора. А то, что вы сказали, будто бы в моих бровях чувствуется характер, вовсе не кажется мне комплиментом. Мало того, я вообще не нахожу в ваших словах никакого смысла. Разве у бровей может быть характер? Поэтому я и сделала вывод, что вы пошутили. Если бы вы сказали, что, по вашему мнению, у меня есть характер или что мои брови… красивые, тогда я сочла бы это за комплимент.

Когда поток ее слов иссяк, в комнате снова установилась тишина. Олимпия сидела некоторое время, молча глядя на свои сжатые руки, а затем встала и, шурша юбками, подошла к чайному столику. Она остановилась и низко склонила голову, чувствуя, как глупо и жалко прозвучали ее слова. Ведь речь шла о судьбе ее народа, и потому не время было думать о себе и своих амбициях.

Послышался скрип половиц, и Олимпия ощутила всем своим существом, что Шеридан подошел к ней и остановился рядом. От него исходило тепло, и его близость повергла Олимпию в оцепенение.

— У вас замечательный характер, принцесса. И очень милые брови. Ваш подбородок очарователен, а глаза восхитительно сияют. Ваша фигура… просто великолепна. Я бы даже сказал, если позволите, слишком великолепна. И вообще, мне чертовски трудно держать себя в руках и помнить, что я — джентльмен. — Он взял ее за плечи и повернул лицом к себе. — Ради Бога, неужели вы действительно думаете, что я пришел сюда, чтобы обсуждать какие-то умопомрачительные философские проблемы?

Олимпия провела кончиком языка по пересохшим губам. Шеридан крепко держал ее за плечи, а позади стоял стол, отрезая ей путь к отступлению.

Все, что он говорил, представлялось Олимпии сущим вздором, сказанным, конечно, с лучшими намерениями; ей так приятно было слышать все это из уст Шеридана! Приятно и страшно, потому что всю свою сознательную жизнь она боролась с аристократическим тщеславием, время от времени просыпавшимся в ее душе. Это тщеславие выражалось в заботе о своей внешности. Она радовалась, что была некрасива; испытывала гордость оттого, что компаньонка больше заботилась о ее гардеробе, чем она сама. Но порой, когда Олимпия смотрелась в зеркало и видела свои круглые щеки, густые брови, маленький рот и до смешного большие совиные глаза — черты, в которых не было ничего от классических пропорций, — она со стыдом признавалась себе, что завидует Джулии, у которой были тонкое лицо и стройная шея.

В звенящей тишине Шеридан придвинулся ближе и, дотронувшись до несовершенной шеи Олимпии, поднял ее несовершенное лицо за несовершенный подбородок, а затем припал своими губами к ее мягким, чуть дрожащим губам.

И Олимпия потеряла голову, она влюбилась в капитана Дрейка раз и навсегда. Беспомощно, безнадежно, хорошо понимая, сколько горя может принести ей это чувство. Она почти физически ощущала, как отрава любви входит в нее капля за каплей с этим поцелуем. Рот казался Олимпии открытой раной, которую терзали губы Шеридана, хотя он обращался с принцессой нежно и бережно; у нее было такое странное чувство, как будто ее душу вынули и заменили другой, принадлежащей уже не столько ей самой, сколько ему, Шеридану.

К ужасу Олимпии, ее новое, беспомощное, рабское «я» самозабвенно отвечало на поцелуй мужчины. Ее губы раскрылись навстречу его жадным губам, а пальцы судорожно сжатых рук разжались, ладони заскользили по груди Шеридана, и у нее вырвался тихий сдавленный стон.

На мгновение объятия его рук ослабли, но, прежде чем Олимпия успела вырваться из них, Шеридан вновь сцепил пальцы на ее затылке, и она ощутила его жаркое неровное дыхание на своем лице. Шеридан осыпал глаза, лоб и губы Олимпии быстрыми поцелуями.

— Принцесса, — шептал он, — моя глупая принцесса…

Девушка опустила ресницы. Ей было невыносимо трудно смотреть на него. В ее горле застрял комок, ей хотелось плакать от радости и жалости к себе. Доброта, все дело было в его душевной доброте! Олимпия знала, что он целовал ее только потому, что был очень добр и хотел пощадить ее чувства, не травмировать ее ранимую душу своей холодностью. И разве он виноват в том, что не понял главного? Не понял, что от его объятий и поцелуев ей еще больнее и горше. Она мечтала о любви ночи напролет с самого детства, задолго до того, как встретила его, Шеридана, и герой ее детских грез принял облик реального земного мужчины…

Олимпия вырвалась из его объятий и отступила в сторону, но он не дал ей далеко уйти, его крепкая рука поймала ее. Шеридан прижал девушку к груди и, склонившись, припал губами к ее шее. Он не целовал ее, а просто крепко держал в своих руках. Олимпия замерла, все ее существо трепетало. Она понимала, что Шеридан заявляет свои права на обладание ею, и не могла сопротивляться.