Чернильная кровь - Функе Корнелия - Страница 6

Пора украсть у них кое-что.

Сажерук опустился коленом на влажный камень. За его спиной раздался шорох, и он поймал себя на том, что ищет глазами темную шевелюру Фарида и рогатую голову Гвина. Но это продолжалось лишь мгновение, потом он разглядел ящерицу, взбиравшуюся на соседний камень, чтобы погреться на осеннем солнце. «Дурак! — сказал он себе. — Забудь о мальчишке, а что до куницы, то она, уж конечно, по тебе не скучает. Кроме того, у тебя были причины оставить ее там. Веские причины».

Его отражение дрожало на темной воде. Лицо было прежним. Шрамы, конечно, никуда не делись, но новых повреждений, слава богу, не появилось — ни вдавленного носа, ни негнущейся ноги, как у Кокереля. Все на месте. Даже голос… Этот Орфей, похоже, и вправду свое дело знает.

Сажерук ниже склонился над водой. Где они сейчас? Помнят ли его? Голубые феи не помнили лиц уже через несколько минут. А эти? Десять лет — долгий срок, но считают ли они годы?

Вода дрогнула, и сквозь его отражение проглянули другие черты. Лягушачьи глаза на почти человеческом лице, длинные волосы, путающиеся в воде, словно водоросли, такие же зеленые и тонкие. Сажерук окунул пальцы в холодную воду, и оттуда высунулась другая рука, узкая и тонкая, как у ребенка, покрытая крошечными, почти незаметными чешуйками. Влажный пальчик, холодный, как вода, из которой он поднялся, коснулся его лица и заскользил по шрамам.

— Да, мое лицо не скоро забудешь, правда? — Сажерук говорил тихо, почти шепотом. Русалки не любят громких голосов. — Значит, ты помнишь шрамы. А помнишь ли ты, о чем я всегда просил вас, приходя сюда?

Лягушачьи глаза блеснули на него чернотой и золотом, и русалка исчезла, словно только привиделась ему. Спустя несколько минут уже три их всплыло над темной водой. Плечи, белые, как лепестки лилии, виднелись у самой поверхности, а хвосты, покрытые разноцветной чешуей, как брюхо окуня, извивались в глубине, теряясь из глаз.

Мошкара, кружившая над водой, впивалась в лицо и кисти Сажерука, будто только его и ждала все время, но он почти не замечал укусов. Русалки не забыли его: ни его лица, ни того, что ему от них требовалось, чтобы приручить огонь.

Они протянули к нему руки из воды. Крошечные пузырьки воздуха поднялись на поверхность, неся с собой их беззвучный смех. Русалки взяли его руки в свои и принялись гладить его плечи, лицо и шею, пока кожа его не стала такой же прохладной, как у них, и не покрылась таким же тонким защитным слоем ила, как их чешуя.

И вдруг они исчезли — так же внезапно, как появились. Их лица ушли в темную глубь озера, и Сажерук готов был, как всегда, поверить, что русалки ему просто приснились — если бы не эта прохлада на коже, не легкий блеск рук.

— Спасибо! — шепнул он, хотя на поверхности воды дрожало лишь его собственное отражение.

Он протиснулся сквозь олеандровые кусты и беззвучно зашагал к огненному дереву. Был бы здесь Фарид, он бы сейчас скакал от восторга по мокрой траве, как жеребенок…

Платье Сажерука, когда он остановился у платана, было облеплено влажной от росы паутиной. Нижние гнезда висели так близко, что он без труда мог засунуть руку в отверстие. Он просунул в гнездо смоченные русалками пальцы, и эльфы сердито метнулись было ему в лицо, но он успокоил их ласковым жужжанием. Если взять верную ноту, их возбужденное кружение быстро замедлялось, жужжание и брань становились сонными, и в конце концов их крошечные горячие тела опускались ему на плечи, обжигая кожу. Но как бы больно Сажеруку ни было, он не смел дернуться или стряхнуть эльфов, а только засовывал пальцы поглубже в гнездо, пока не нащупывал то, что искал: их огненный мед. Пчелы кусаются, а огненные эльфы прожгли бы ему кожу насквозь, если бы над ней раньше не потрудились русалки. Но даже с такой защитой лучше было не проявлять чрезмерной жадности, обворовывая эльфов. Если возьмешь слишком много, они кинутся тебе в лицо, спалят кожу и волосы и не отвяжутся от грабителя, пока он не свалится, корчась от боли, у корней их дерева.

Но Сажерук никогда не бывал так жаден, чтобы рассердить их. Он доставал из гнезда лишь крошечный комочек, размером с ноготь, больше ему пока и не нужно было. Продолжая тихонько жужжать, он заворачивал липкую добычу в древесный лист.

Огненные эльфы очнулись, едва Сажерук замолк, и принялись носиться вокруг него все быстрее и быстрее, а голоса их становились все громче, как угрожающее бурчание шмеля. Но нападать на него они все же не стали. Нельзя было смотреть на них, нужно было притворяться, будто вовсе их не замечаешь, неспешно повернуться и идти прочь медленным, очень медленным шагом.

Эльфы еще немного покружились над ним, но потом отстали, и Сажерук зашагал вниз по течению ручья, вытекавшего из русалочьего озера и вившегося между ивами, ольхой и зарослями тростника.

Он знал, куда течет ручей: на север, из Непроходимой Чащи, в которую редко забредал человек, туда, где лес принадлежал людям и где топор так быстро прореживал его заросли, что деревья по большей части умирали раньше, чем их кроны могли бы укрыть от непогоды хотя бы одного всадника. Ручей поведет его сквозь постепенно расширявшуюся долину между холмами, на которые не ступала нога человека, потому что там живут великаны, медведи и существа, которым никто еще не дал имени. Когда-нибудь на этих склонах появится первая хижина угольщика, первая прогалина в густых лесных зарослях, и есть надежда, что Сажерук найдет там не только фей и русалок, но и нескольких давно пропавших людей.

Он пригнулся, когда между двумя деревьями вдали показался сонный волк. Не шевелясь, Сажерук ждал, пока серая морда скроется в чаще. Да, медведи и волки — он должен снова научиться слышать их шаги, чувствовать их приближение раньше, чем они его заметят, не говоря уж о больших диких кошках, сливавшихся пятнами своего меха с солнечными бликами на стволах деревьев, и змеях, зеленых, как скрывавшая их листва. Змеи сползали с ветвей неслышней, чем он стряхивал упавший лист с плеча. Великаны, к счастью, обычно оставались на холмах, куда даже Сажерук забираться не решался. Только зимой они иногда спускались вниз. Но были и другие существа, не такие нежные, как русалки, и которых не успокоишь песенкой, как огненных эльфов. Обычно они оставались невидимы, надежно укрывшись среди стволов и листьев, и все же были опасны: лесные человечки, дырочники, черные духи, буканы, приносящие дурные сны… Некоторые из них порой забирались даже в хижины угольщиков.

— Ну-ка поосторожнее, — прошептал Сажерук. — Ты ведь не хочешь, чтобы твой первый день дома стал и последним.

Пьянящий восторг возвращения постепенно развеивался, и мысли его прояснились. Но счастье по-прежнему окутывало сердце мягко и нежно, словно птичий пух.

У ручья он разделся, смыл с себя русалочью слизь, сажу огненных эльфов, грязь другого мира — и снова надел одежду, которую не носил десять лет. Он тщательно берег ее, и все же моль проела несколько дырочек в черной ткани, а рукава были потертыми уже тогда, когда пришлось сменить этот наряд на одежду другого мира. Такой черно-красный костюм носили огненные жонглеры, а канатные плясуны, например, одевались в небесно-голубое. Он провел рукой по грубой ткани, расправил камзол с широкими рукавами и бросил на плечи черную накидку. К счастью, одежда сидела на нем все так же хорошо, шить новое платье было бы очень дорого, даже если, по обычаю комедиантов, отдать портному старые лохмотья, чтобы он перелицевал их.

С наступлением сумерек Сажерук стал присматривать безопасное место для ночлега. В конце концов его привлек упавший дуб, корни которого так высоко торчали из земли, что между ними можно было удобно устроиться на ночь. Дерево словно превратилось в стену и в то же время так судорожно цеплялось за землю, будто пыталось отчаянным усилием удержать жизнь. Его крона зеленела свежей листвой, хотя не устремлялась теперь в небо, а раскинулась по земле. Сажерук ловко взобрался по мощному стволу вверх, цепляясь пальцами за шершавую кору.