Ипатия - Кингсли Чарльз - Страница 41

Префект молчал.

– Выслушай нас, отец мой! Почему бы нам не отправиться к Еводию? Он твой старинный товарищ… и… и с полным сочувствием относился к этому походу… Подумай, теперь, вероятно, и Августин там. Он собирался отплыть в Веренику для переговоров с епископами Пентаполиса, когда мы уехали из Карфагена.

При имени Августина старик оживился. – Правда, Августин будет там, и я должен увидеться с ним. Это наш друг. По крайней мере мне удастся воспользоваться его советами. Если он решит, что моя обязанность – возвратиться в Карфаген, то я всегда успею это сделать. А наши воины?

– Насколько мне известно, – возразил Рафаэль, – Синезий и все землевладельцы Пентаполиса с радостью будут кормить и содержать таких удальцов, умеющих владеть оружием. Чернокожие так теснят их, что они едва дышат. Думаю также, что мой приятель Викторий с удовольствием примет участие в походе против языческих грабителей.

Старый воин молча кивнул головой в знак согласия. Молодой трибун, все время с мучительным ожиданием следивший за выражением лица своего отца, поспешил уведомить солдат о принятом решении. Эта новость была встречена восторженными возгласами, и через несколько мгновений, при попутном северо-западном ветре, судно направилось к западной оконечности Сицилии.

– А теперь, – обратился префект к Рафаэлю и к своему сыну, – я прошу вас не истолковывать превратно мои побуждения. Может быть, я и слаб, – это так свойственно усталым людям, лишенным всяких надежд, – но не думайте, что я забочусь о собственной безопасности. Богу известно, что я с радостью бы умер. Я отказался бы от своего плана только потому, что мои дети не помешают мне вернуться в Карфаген, если Августин одобрит мое решение. Молю Бога только о том, чтобы я успел укрыть мою дорогую дочь под верной защитой монастыря.

– Монастыря?

– Да, конечно. С самого ее рождения я мечтал посвятить ее жизнь служению Всевышнему. Да и что может быть лучше для бедной, беззащитной девушки в наше смутное время.

– Прости меня, – сказал Рафаэль, – но я решительно не понимаю, какое удовольствие или какую пользу извлечет Божество из безбрачия твоей дочери?

– Послушай! – воскликнул префект, вспыхнув от того презрительного тона, которым говорил Рафаэль. – Когда ты поближе познакомишься с посланиями святого Павла, ты не станешь оскорблять убеждения и чувства последователей христианской религии, посвящающих Богу свои лучшие сокровища!

– Я понимаю. Значит, Павел из Тарса внушил тебе эту мысль? Благодарю тебя за сообщение, которое избавит меня от труда изучать его творения. Позволь мне с великой благодарностью вернуть эту рукопись твоей дочери, вечным заточением которой ты мечтаешь угодить своему Божеству. Теперь мне хотелось бы как можно реже общаться с членами твоей семьи.

– Дорогой друг, – заговорил старый воин, искренне опечаленный. – Мы у тебя в долгу и слишком сильно к тебе привязались, чтобы так неожиданно и глупо расстаться. Если я чем-либо оскорбил тебя, то забудь и прости меня, молю тебя.

И старик крепко сжал руку Рафаэля.

– Уважаемый друг, – невозмутимо отвечал Рафаэль, – я также не забуду тех прекрасных мгновений, которые я провел с вами. Но мы должны расстаться. Откровенно признаюсь тебе, что полчаса тому назад я почти готов был перейти в христианство. Я находил, что Павел прав, совершенно прав, считая церковь развитием и осуществлением нашего древнего национального строя. Очень благодарен тебе за то, что ты указал на мое заблуждение. Я сохраню мою зарождающуюся веру для того Божества, которое не заставляет своих детей попирать основные законы бытия. Прости!

Пораженный префект не успел еще прийти в себя, как Рафаэль удалился на противоположный конец палубы.

«Разве я не предвидел, – размышлял он, – что такой яркий луч неизбежно должен угаснуть? Разве я не предвидел, что этот старик окажется ослом, как и все прочие?.. Безумец! Я все еще ищу разума на этом свете! Назад, в хаос, Рафаэль Эбен-Эзра! Продолжай черпать воду решетом до конца этой комедии!»

И, присоединившись к солдатам, он не разговаривал более ни с префектом, ни с его детьми до самой Вереники. Здесь он передал Виктории ожерелье, снятое с убитого воина, и быстро скрылся в толпе.

Глава XVIII

ЗЛОПОЛУЧНЫЙ ПРЕФЕКТ

Судьба снова забросила Филимона к его старым друзьям – готам. Он искал два существеннейших условия своего благополучия: свободу и родного по крови человека. Свободу он нашел немедленно в том большом зале, где пировали и веселились готы. Остановившись в углу, у входа в зал, юноша совсем забыл недавний гнев и страх. Он думал только о своей сестре.

Может быть, она находится здесь, в этом самом доме?

Лелея эту мечту, Филимон соображал, которая из присутствующих девушек могла оказаться этим дорогим для него существом! Не Пелагия ли – самая прекрасная и самая грешная изо всех?

Ужасная мысль! Юноша вспыхнул от такого предположения, хотя, в сущности, оно было для него и приятным. Филимон припомнил, что на палубе судна, когда он плыл вместе с готами, одна из девушек обратила внимание на его внешнее сходство с Пелагией. Наверное, так оно и есть. Но надо ждать, стараясь любыми путями отыскать правду.

Мысли юноши внезапно были отвлечены в другую сторону.

– Идите сюда, идите! Посмотрите! На улице происходит схватка! – крикнула одна из девушек, стоя на лестнице.

Уличный шум все возрастал. Через несколько мгновений Вульф торопливо спустился по лестнице и прошел через зал во двор гарема, к амалийцу.

– Амальрих, нам представляется удобный случай, Негодяи-греки собираются убить наместника под самыми нашими окнами.

– А зачем нам вступаться?

– А зачем допускать его убийство, если можем его спасти и заручиться его расположением? Наши воины жаждут боя, а, ты знаешь, собакам иногда следует лизнуть крови, а то они совсем отучатся бегать за зверем.

– Хорошо! На это нам понадобится немного времени!

– Да, герои должны доказать на деле, что они умеют прощать врагов, когда те в нужде.

Это правда! И это вполне подобает амалийцу! И богатырь вскочил, призывая своих соратников.

– Прощай, моя радость! Что это, Вульф! – крикнул он старику, выбежав на двор. – Кажется, это опять наш монах! Клянусь Одином, я тебе рад, мой прекрасный юноша! Следуй за нами и сражайся в наших рядах!

– Он принадлежит мне! – ответил Вульф, положив руку на плечо Филимону. – Он должен отведать крови!

Все трое устремились к выходу. Охваченный возбуждением, Филимон был готов на все.

– Захватите плети, – мечи нам не нужны! Эти негодяи недостойны благородного оружия, – кричал амалиец, размахивая тяжелым ременным кнутом, длиною футов в десять. Он растворил ворота и в то же мгновение отступил перед густой толпой, которая хотела ворваться, но сейчас же попятилась, как только гот-великан начал прокладывать себе дорогу, продвигаясь вперед вместе со своими грозными товарищами и каждым ударом бича сшибая с ног по нескольку человек.

Они подоспели как раз вовремя. Четверка кровных белых рысаков в испуге жалась и путалась в упряжке, а сам Орест едва держался на ногах. Кровь заливала ему лицо. Десятка два свирепых монахов с кулаками наступали на него.

– Пощадите! – кричал несчастный префект. – Я христианин! Клянусь, я христианин! Меня крестил епископ Аттик в Константинополе.

– Долой мясника! Долой языческого тирана, который не хочет примириться с патриархом! Тащите его с колесницы, – кричали монахи.

– Трусливый пес, – произнес амалиец, внезапно останавливаясь, – не стоит выручать его!

Но Вульф ринулся вперед, раздавая удары направо и налево. Монахи подались назад, а Филимон, желая предупредить событие, столь позорное для еще дорогой ему религии, вскочил в колесницу и подхватил на руки истерзанного Ореста.

– Теперь ты в безопасности. Успокойся! – шептал он ему, между тем как монахи вновь бросились к своей жертве.

Несколько камней полетело в голову Филимона, но это только подкрепило его решительность спасти Ореста. Через одну-две секунды свист кнута и крики отступивших монахов возвестили о благополучном исходе побоища. Филимон отнес префекта в передний зал дома Пелагии, и Орест очутился среди встревоженных и щебечущих девушек. Руки самых прекрасных женщин Александрии подхватили наместника и унесли его во внутренние покои.